Он приходит по пятницам - Слободской Николай Страница 52

Таким образом, всё внимание сыщицкой пары поневоле переключилось на событие, о котором они мало еще что могли знать, но которое неожиданно стало частью их – и без того запутанного – расследования. При этом Миша не успел даже заикнуться о своих завиральных, как он сам выразился, идеях, связывающих смерть завскладом с предыдущими происшествиями. Костя взял инициативу на себя и – совершенно неожиданно для приятеля – повел разговор в том же самом направлении. По его словам, ситуация складывалась так, что данное ему поручение разобраться с внезапной смертью кладовщицы может оказаться не случайным довеском, который ввиду его незначительности спихнули на первого попавшегося под руку сотрудника, а реальной частью расследования, ведущегося по делу о смерти Мизулина. Пока предполагалось, что смерть Нины была вызвана естественными причинами, никаких хлопот с этим делом не ожидалось: надо было только забрать акт судебно-медицинской экспертизы, опросить двух-трех свидетелей и написать несколько бумажек.

– Тут и следователь никакой не требовался, – разъяснял Костя, – обычное формальное дознание по случаю внезапной смерти – этим райотделы занимаются. Мне и столкнули эту бодягу только потому, что я уже здесь был, – чтобы никого другого не привлекать. Но медики считают, что это отравление, – я им звонил вчера, уже после вскрытия. Они, конечно, как всегда, ни черта прямо не говорят, но предупредили, чтобы я был готов к такому заключению. Значит, почти на сто процентов уверены. Во вторник, а, может, и в понедельник к вечеру, обещали сделать анализы. И вот теперь смотри: если, действительно, отравление, то это – совсем другой коленкор. Значит, либо самоубийство, либо того хлеще – убийство. И так, и так: надо заводить уголовное дело и разбираться. Нутром чувствую: хлопот тут будет выше крыши. Правда, если выяснится, что причины ее смерти к институту и к этому электрику отношения не имеют, я буду требовать, чтобы дело передали кому-то другому, – думаю, отказа мне не будет. Но это когда выяснится, а кто выяснять-то будет? Мне и придется с этим возиться. Теперь уж поздно отнекиваться и увиливать – наши начальники страсть не любят, когда им подкидывают какие-то проблемы. Ты с ними столкнулся – ты и разгребай, а к начальству иди с готовым решением.

Ладно. Это всё еще впереди – видно будет, что делать. Пока что давай разберем самый сложный вариант. Он хоть и наиболее запутанный и трудоемкий, но – черт его знает! – может, в нем и плюсы какие-то обнаружатся. Будем исходить из того, что между смертью кладовщицы и убийством нашего подопечного Мизулина есть какая-то достаточно тесная связь. Может такое быть? Теоретически – не исключено. А в реальности – кто ж это может сказать?

На этом исполняющий обязанности Холмса (и, мне кажется, неплохо с этим справляющийся) Костя вспомнил о своих обязанностях хозяина и, прервав свой монолог, отправился на кухню, чтобы снять с плитки закипевший чайник. Миша же к этому моменту сам уже был близок к точке кипения: ну, как же! его идеи, – его, можно сказать, досужие выдумки, которых он и сам слегка стеснялся, – оказывались при таком повороте дел вынесенными в самый центр их расследования. Видно, не такие уж они и завиральные, – воодушевился он Костиным отношением к делу, – есть тут, над чем голову поломать. Молодому человеку – и Миша здесь вряд ли был исключением – всегда очень важно, как он выглядит со стороны: пуще всего он боится показаться глупым, смешным или попавшим впросак. Такого рода опасения упасть в глазах окружающих как раз и могут приводить к самым глупым, нелепым, а то и гадким, поступкам. И дело здесь, как мне кажется, не столько в окружающих (на них-то нам часто и вовсе, в сущности, наплевать), сколько в опасениях оказаться не соответствующим своему – нередко, по молодости, излишне завышенному – образу «я». Свойственная молодым людям неуверенность в адекватности собственного представления о себе и подвигает нас шарахаться от горделивого самоупоения к ощущению себя ничтожным глупцом и неудачником. Мы и боимся-то увидеть себя не таким, как хочется, при взгляде на себя со стороны – как бы с точки зрения этих самых окружающих.

Когда я приятельствовал с Мишей и когда слушал его рассказы об этой загадочной истории, он вовсе не казался мне чрезмерно тщеславным, самовлюбленно выпячивающим свои реальные или мнимые достоинства субъектом. Ничего подобного я за ним не замечал. Не думаю, что он как-то заметно отличался в этом отношении от большинства знакомых мне людей. Скорее наоборот, он в своих рассказах, как мне казалось, старался не преувеличивать свою роль в происходившем и трезво оценивал свои былые подвиги и озарения. Нормальный он был человек, и я с симпатией вспоминаю наши с ним разговоры. Но здесь-то речь идет не об индивидуальной черте Мишиного характера, а о возрастном – присущем многим – свойстве. Так что вполне возможно, что десятью годами раньше он мог и всерьез переживать, не упадет ли он в грязь лицом, поделившись с Костей переполнявшими его смелыми гипотезами, убедительно обосновать которые он был, конечно, не в состоянии, и не посмеется ли приятель над его вымученными детскими измышлениями. При этом надо учесть, что приятель этот за последние дни сильно вырос в Мишиных глазах и вовсе уже не производил впечатления туповатого троечника. Теперь они стояли как бы вровень в интеллектуальном отношении, и Миша уже не мог пренебрегать мнением своего собеседника.

У меня нет возможности подробно и близко к действительности передать, о чем они рассуждали в этот день. Миша и сам уже плохо помнил все детали. Разговор был долгий, они то и дело перескакивали с одного на другое, а часто и вовсе отклонялись от основных тем. Обычный разговор за чайным столом, пересказывать который нет ни малейшего смысла, если ты не умеешь во всех этих походя сказанных фразах, оговорках и умолчаниях передавать характеры собеседников, их сиюминутные настроения, невысказанные (а может, и неосознаваемые) желания и мотивы. Мне, как вы понимаете, и мечтать о подобных вещах не приходится, и, если я, по-чеховски, вставлю в разговор какую-нибудь жарищу в этой самой Африке, толку всё равно не будет. Да и не нужны читателю детектива все эти психологические нюансы – не того он жаждет от истрепанных захватывающих романов.

И всё же, главное в том, что все соображения наших Холмса и Ватсона, их предположения, смелые гипотезы и остроумные догадки впоследствии были ими радикально изменены, переосмыслены, в значительной части просто отброшены, и картинка, к которой они пришли уже через несколько дней, резко отличалась от наброска, получившегося в результате субботнего мозгового штурма. В тот момент они фактически – и Миша должен был с этим согласиться – воодушевленно сочиняли детективный роман. Из тех минимальных обрывков информации, которые им были в это время доступны, они пытались слепить – почти что на пустом месте – хоть какую-нибудь более или менее правдоподобную конструкцию.

Общее направление их мыслей определялось смертью Нины и их стремлением связать это событие с общей – несомненно, криминальной – ситуацией, сложившейся к этому моменту в НИИКИЭМСе. Первую скрипку в их разговоре играл Костя, пытавший что-то сформулировать и сделать из этого определенные гипотетические выводы, в то время как Миша, плохо выполнявший роль оппонента (он не столько спорил, сколько с энтузиазмом подхватывал мысли своего соратника), был тогда истинным Ватсоном, восторгаясь открывавшимися перед ними перспективами, поддерживая выдвинутые Холмсом гипотезы, уточняя их и подкидывая свои завиральные идейки. Сыщики сошлись на том, что как убийство кладовщицы, так и ее самоубийство (а других вариантов при диагнозе «отравление» и быть не могло – не несчастный же случай предполагать!) могут оказаться связанными с гибелью Мизулина. Если предполагать убийство, то главным подозреваемым приходится, по словам Кости, считать мужа покойницы.

– В английских детективах, – продолжал он неспешно развивать эту линию, – такой вывод принимается как аксиома: речь идет о деньгах, которыми владеет жертва и которые в случае ее смерти должны достаться супругу. Но у нас-то ничего подобного нет. Ну, точнее: у нас с этим можно столкнуться, но очень уж редко. Какое богатство может быть у кладовщицы? А если этот мотив отбросить, то зачем мужу ее убивать? Пусть она ему осточертела, и ему не терпится от нее избавиться – так разведись с ней, и всех делов. К чему все эти хлопоты с отравлением? Риск попасться и сесть на долгий срок? Нет совершенно никакого резона мужу на это решаться. Однако, можно на это посмотреть и по-другому. Не исключено, что у мужа окажется и рациональный мотив. Предположим, что муж собирается развязаться с надоевшей супругой и жениться на другой: молодой и более привлекательной. Но эта кандидатка на роль будущей жены живет в квартире родителей – своей жилплощади у нее нет. И что же им светит в случае его развода с прежней женой? Что он получит при размене их однокомнатной хрущевки? Максимум: комнатушку на подселении, да еще и в чёрти каком районе. Кого-то, конечно, это не остановит: с милым, как известно, рай и в шалаше. Но далеко не все будут этим довольны. Зато, если жена вдруг исчезнет с дороги, то он замечательно устроится со своей зазнобой в той же самой квартире, в центре. Вот тебе и мотив! Наш, так сказать, социалистический вариант оставшегося от жены богатства. И подобные ситуации далеко не такая уж редкость. Хотя на столь радикальное решение квартирного вопроса отваживаются, слава богу, немногие. Но и сбрасывать со счетов эту возможность не стоит.