Он приходит по пятницам - Слободской Николай Страница 56

Пусть так. И всё же была в этой мелодраматической истории бьющая в глаза нескладность, излишняя взвинченность, надуманность и необязательность, не позволяющие принять ее без возражений и с внутренней убежденностью в ее правоте. Однако – как ни изворачивайся – сомнительная, с этой точки зрения, развязка всей истории неизбежно следовала из ее начальной части, которая так соблазняла нашего героя своей ясностью, логичностью и сулила успешное разъяснение всех (или почти всех) предшествующих вопросов. Может быть, дело в том, что мы не знаем каких-то важных фактов, – продолжал Миша снова и снова прокручивать в мозгу одни и те же аргументы и контраргументы, – нам ведь практически ничего не известно об их взаимоотношениях. А узнай мы это, не исключено: все детали сложились бы в округлую и убедительную картинку. В любом случае достоинства такой версии говорили сами за себя, и было бы глупо отбрасывать ее на том лишь основании, что она – на сегодняшний день (не надо об этом забывать: именно на сегодня) – не представляется кристально ясной и завершенной. Таков был общий вывод, к которому пришел Миша перед тем, как в субботу встретился с ожидавшим его Холмсом. А потому он с понятным нетерпением готовился к моменту, когда сможет поделиться с соратником своим оригинальным взглядом на суть расследуемого дела.

К его безграничному удивлению, взявший на себя роль основного докладчика Холмс, продолжая излагать свое видение обсуждаемой ими ситуации, перешел к формулированию ровно той же версии, которая так занимала воображение ошеломленного Ватсона, услышавшего от Кости свои собственные уже второй день не дающие ему покоя мысли. После этого я окончательно убедился, – рассказывал мне Миша, – что не сверху вниз мне надо смотреть на Костю Коровина, этого самого «Коку», когда-то имевшего репутацию «туповатого и бесцветного троечника», а как бы ни наоборот. Очень он меня поразил.

Правда, Костя строил свою гипотетическую конструкцию несколько на иной основе, что не помешало ему прийти практически к тем же самым предположениям и выводам. Исходно Костя опирался на ту совокупность мелких фактов и тонких деталей, которая была сведена воедино в рассказе соседки Мизулина, сумевшей убедительно и весьма правдоподобно объяснить разительные перемены в поведении ее бесталанного соседа в последний месяц его жизни. Надо полагать, присущие этой простецкой с виду сибирской мисс Марпл[22] проницательность и умение непротиворечиво компоновать в стройную теорию мельчайшие улики произвели большое впечатление на нашего Холмса. Костя сделал следующий шаг и предположил, что неведомой «зазнобой», в реальном существовании которой Порфирьевна[23] не сомневалась, была ниикиэмсовская кладовщица, выдвинутая в центр внимания своей внезапной и не имеющей естественного объяснения смертью. В дальнейших же своих рассуждениях он следовал практически тем же самым путем, что и его соратник. Миша слушал Костин монолог с двойственным, как он потом признавался, чувством: к понятному ощущению некоторого разочарования, возникшему вначале – эх, не удалось утереть нос этому всезнающему Холмсу и блеснуть оригинальной гипотезой, кардинально меняющей весь взгляд на ситуацию! – примешивалось другое, впоследствии возобладавшее в Мишиной душе и гораздо более приятное соображение: не так уж видно плоха идея, в которой он сам начал уже сомневаться! Если одни и те же соображения пришли в голову двум независимо рассуждающим сыщикам, то, почти наверняка, в них есть рациональное зерно, некая реальная логика фактов, склоняющая мысли разных людей в одну и ту же сторону. Значит надо не сомневаться и выискивать в этой идее слабые моменты – они, конечно, в ней есть и даже бросаются в глаза, – а искать новые факты и доводить перспективную идею до ее окончательной формы.

Но как себя не уговаривай, а сыщикам пришлось признать, что их новая версия прискорбных событий в стенах института не вполне удовлетворительна. В конечном итоге они решили признать ее основной, в то время как первоначальную версию («бандитскую») отодвинуть пока что на задний план и вернуться к ней, если появятся какие-либо новые убедительные факты, говорящие в ее пользу. Но оба согласились, что не стоит излишне обольщаться: новая версия при всех своих преимуществах была еще очень сырой, в ней многое было неясно, шатко и – по большому счету – противоречиво. Костя в своем анализе сделал упор на два сомнительных момента.

Во-первых, по его словам, если брать за основу наблюдения и выводы дотошной Порфирьевны, явно обладающей задатками серьезного сыщика, то Нина очень плохо подходила на роль пресловутой «зазнобы». Мизулин никак не мог связывать свои надежды на обретение материального благополучия в недалеком будущем с ничем в этом смысле не примечательной завскладом химреактивов. О каком богатстве могла идти речь, если Нина получала, наверное, рублей восемьдесят в месяц, да и стащить на этом складе было практически нечего? Но если полагаться на интуицию мизулинской соседки, хорошо разбирающейся в людях вообще и достаточно долго наблюдавшей за своим соседом, «Сашка» определенно рассчитывал выйти на совершенно другой уровень благосостояния. Не сходятся здесь концы с концами. Либо Порфирьевна в этом ошиблась, либо всё-таки – не Нина.

Во-вторых, как откровенно заявил Костя, есть еще более неприятный момент: вторая версия неизбежно предполагает самоубийство, с самого начала представлявшееся крайне маловероятным. И с этим Миша однозначно согласился: его и самого тревожило такое бросающееся в глаза противоречие. Доводы против возможности самоубийства, которые его соратник приводил при обсуждении первой версии (с участием бандитов), показались ему весьма здравыми, и он не стал их оспаривать, хотя и тогда уже осознавал, что они прямо противоречат его собственной – амурной – версии расследуемых смертей. Ведь, если не принимать во внимание существование некой преступной шайки и считать, что Мизулина убила его любовница, то неизбежно следует, что смерть Нины – результат самоубийства. Не считать же, что в действие вмешалась еще одна – внешняя – сила (Нинин муж что ли? или кто?), не имеющая прямого отношения ко всей предыдущей истории. Что-то уж совсем чепуха какая-то получается! Концы и здесь сходиться не хотели.

В своем обсуждении данной версии Костя коснулся и загадочного «постоянного возвращения трупа». По его мнению, принятая ими на вооружение «амурная» версия давала хоть какую-то – правда, весьма шаткую и неубедительную – возможность придать этому «спектаклю» рациональный смысл. Он решительно не мог представить себе, чтобы за кулисами этого макабрического представления скрывались матерые профессиональные преступники. Не их это стиль. Не станут они такой ерундой заниматься. Они – люди серьезные, большей частью простые, грубые, примитивно мыслящие. Еще над какими-то своими «корешами» они могут зло подшутить, но чтобы они связывались с бабкой-вахтершей… Не, не могу я в это поверить. А вот, если речь идет о простых работяге и кладовщице, дело выглядит несколько иначе. Тут в его рассуждения встрял Миша, и они вместе стали судить да рядить, могли ли любовники пытаться таким изощренным способом напугать вахтершу и отвадить ее от привычки проводить регулярные осмотры здания. Миша нашел неплохое, как ему казалось, объяснение, почему те, кто хотел напугать, так прицепились именно к Бильбасовой: Да другие-то вахтеры, поди, никаких обходов и не делали – залягут с вечера да и дрыхнут до утра. Я бы тоже, – добавил он после некоторого раздумья, – наверное, так поступал – какой смысл по этим этажам ноги бить? Может, стоит их расспросить: делали они обходы или нет? Но Костю такое предложение не заинтересовало: Без толку – никто не сознается, будут талдычить, что всё делали по инструкции. Знаю я этих свидетелей из народа: их хоть как изобличай, хоть прямо за руку схвати – они будут тупо твердить, что всё делалось правильно, и никаких нарушений они не допускали. Он немного помедлил и добавил: Разумная, кстати сказать, тактика. Пусть все знают, что ты врешь – а ты, тем не менее, не сознаешься: доказывайте, если сможете. В большинстве случаев эффективный прием оказывается – плюнут и отстанут.