Марвин Кей - Секретный архив Шерлока Холмса Страница 58

Внезапность этого события потрясла всех нас, но никто не был особенно удивлен, кроме его сына. Графа уже давно беспокоило сердце.

Ваше присутствие при кризисных ситуациях я всегда считала благотворным. Возможно, Вы будете настолько добры, что заглянете к нам завтра выразить соболезнование, если не утешить его вдову, леди Джейн. Я бы хотела, чтобы Вы повидали Рэндалла-младшего, чей стоицизм очень походит на непонимание.

Передайте еще раз мои наилучшие пожелания Вашей прекрасной Мэри. В любом случае остаюсь навсегда Вашей преданной почитательницей,

Мэдди».

Я читал, чувствуя, как меня покидают силы. Казалось, под внезапно увеличивавшимся весом письма моя правая рука, державшая его, опустилась на колено.

Подумав, что я хочу передать ей письмо, Мэри взяла его у меня и быстро прочитала.

— О! — воскликнула она.

К моему стыду, я не могу припомнить всех ее выражений сочувствия. Заметив мое огорчение, Мэри спросила:

— Рэндалл был твоим близким другом?

— Нет, — резко ответил я.

Хотя она и не поняла моей горячности, это возбудило ее любопытство.

— Значит, он был твоим пациентом? Его сердце…

— Его сердце, если таковое у него имелось, меня не заботило. — Моя резкость удивила нас обоих. Я взял Мэри за руку, но чувствовал себя не в силах рассказать ей об этом («человеке» – зачеркнуто) субъекте.

Не мог я рассказать ей и о Мэдлин.

Кажется, Мэри пила чай. Я не уверен. Помню лишь то, что большую часть ночи я ходил взад-вперед, что-то бормоча. Мэри думала, что у меня жар, но она ошибалась.

Когда, наконец, первые бледные лучи солнца осветили город, побудив стаю дроздов громко выразить радость по этому поводу, я погрузился в тяжелый сон без сновидений. Проснувшись и даже не успев вспомнить, кто я такой, я снова почувствовал возбуждение, словно вернуть вчерашнее настроение было так же легко, как надеть вчерашние носки, и с таким же дурно пахнущим результатом.

Пища не вызывала у меня интереса. Чтобы не огорчать Мэри, я поел, но так, словно принимал лекарства или берег провизию для длительного путешествия. Когда я, не говоря ни слова, вышел из дому, Мэри не стала отрываться от шитья.

Я шел, не останавливаясь, словно хотел бежать от самого себя.

Дважды я проходил мимо городского дома Рэндалла, где он жил с леди Джейн, юным Рэндаллом и Мэдлин, давней подругой леди Джейн. Я видел двоих посетителей, поднимающихся по парадной лестнице, но не стал к ним присоединяться, а двинулся дальше.

В сравнении с бушевавшей внутри меня бурей жизнь Лондона выглядела на редкость благополучной и упорядоченной. Я машинально просматривал галантерейные товары, лежащие на лотках возле лавок, и наблюдал за мужчиной, неторопливо выбирающим орудие письма из связки белых гусиных перьев. Кругом возницы экипажей беззлобно покрикивали на лошадей, копыта и колеса действовали синхронно, словно винтики часового механизма. Даже уличные мальчишки казались сегодня необычайно смирными. Я повернул в северо-западном направлении, и когда дошел до Бейкер-стрит, мои ноги начали болеть от топанья по булыжникам. Поблизости торчал один из грязных мальчишек, которых мы именовали нерегулярной командой. Он выглядел так, словно поджидал кого-то.

Когда я поднялся по семнадцати ступенькам, Холмс открыл дверь, держа большой и явно тяжелый глиняный горшок. Я пробрался в его логово.

— Пуля разорвала аорту, — сообщил он.

— Холмс, я… Что вы сказали?

— Семья думает, что это сердечный приступ, — продолжал он, — но причиной смерти была пуля.

Я уставился на него.

Холмс помешивал в горшке нечто зловонное, не переставая говорить:

— Дело рук ревнивого мужа, к тому же констебля. Он коллекционирует оружие и в общем неплохой парень. Такие вещи именуют «отравлением свинцом Дикого Запада». У нашего Рэндалла вошло в привычку посещать чужих жен. Рано или поздно было ожидать чего-то в таком роде. Чай?

Я опустился в кресло, чувствуя, что оно баюкает меня, словно руки ангела.

— Да, благодарю вас, — ответил я.

— Одну минуту. — Холмс посмотрел на меня, потом прижал указательный палец к моему левому нижнему веку и оттянул его вниз на четверть дюйма, после чего убрал руку. — Нет, чай вам сейчас не поможет. Я вижу в ваших глазах вину и что-то еще… Ненависть?

— Нет. — Я вздохнул. — А впрочем, да. Понимаете, я должен повидать Мэдлин, но… Меня мучает, что я ненавижу мертвеца.

— За что?

Я колебался.

— В основном за то, что он делал, будучи живым.

— Хм! Но это не все?

— Ну, после всего… что он натворил, ему хватило наглости вызвать скандал своей смертью.

— На этот счет можете не беспокоиться. Тот, кто застрелил Рэндалла, явно пришелся по душе следствию.

Слова Холмса подразумевали вердикт: смерть в результате несчастного случая – никакого процесса, никаких заголовков в газетах.

— И на том спасибо.

Меня не слишком утешило сказанное Холмсом, но обстановка в квартире помогла мне расслабиться. В камине уютно потрескивали дрова. Я вдохнул аромат свежего табака и внезапно закашлялся.

— Что это за гадость? — Я указал на глиняный горшок.

— Ах, это! Я делаю чернила. — Холмс стал бормотать, словно вспоминая: – Соляная кислота… Ага! — Он метнулся к полке, схватил с нее какой-то пузырек и вылил жидкость в мензурку.

Я со вздохом закрыл глаза и стал прислушиваться к тому, как Холмс энергично возится со своей злополучной смесью. Открыв глаза, я увидел, как он прикрыл горшок марлей и направился к двери взять у миссис Хадсон какую-то ношу. Через несколько секунд Холмс поставил передо мной чайный поднос с двумя чашками и весьма аппетитным на вид печеньем в форме ромба.

— Вы ждали кого-то, Холмс? — Я взял печенье, но тут же положил назад. — Не хочу вам мешать…

— Вы и не мешаете, так как я ждал именно вас. — Холмс начал разливать чай.

Я рассмеялся.

— Похоже, на сей раз ваше невероятное всеведение вас подвело.

— Что вы имеете в виду? — Он придвинул стул ближе ко мне и к огню.

— Только что вы сказали, что чай мне не поможет, а теперь все-таки собираетесь напоить меня им.

Холмс загадочно улыбнулся и передал мне полную чашку. Я сделал глоток.

— Что это?

— Хамомила. Трава, помогающая успокоить тревожное настроение, детские колики и женские неприятности.

Я почувствовал, что краснею.

— Ну конечно! Я ведь постоянно ее прописываю. — Ища повод переменить тему, я откусил кусочек печенья.

Холмс наблюдал за мной.

— Что вам напоминает их вкус?

— Что-то чистое и прекрасное. Это французское печенье? — Я с подозрением покосился на Холмса. — Как оно называется?

— Вот именно, Ватсон, — кивнул он.

Печенье называлось «Мадлен». Холмс шестым чувством понял, что я приду сюда с мыслями о Мэдлин Сноу. Пока я раздумывал над этим, уникальный сыщик-консультант вынул из-под подушечки книгу в красивом кожаном переплете и открыл ее на титульном листе, продемонстрировав надпись, сделанную знакомым аккуратным почерком:

«Моему другу и биографу Ватсону, чтобы он записал здесь свои тайные мысли, касающиеся возмутительных событий, происшедших в течение лета Виттории, принцессы цирка. Напишите все сразу же и поскорее, не опуская ни эмоций, ни фактов, дабы последние, превратившись в знание, успокоили первые. Желаю успеха, дорогой доктор.

Ваш почитатель Ш. Холмс».

Книга, которую я держал в руках, состояла из чистых страниц.

Я чувствовал смертельную усталость. Бессонная ночь отнюдь не способствовала ясности мыслей. Последние двенадцать часов я прожил в большем одиночестве, чем в мои холостяцкие дни, и остро ощущал нежелание, точнее неспособность общаться сейчас с Мэри, я был разбит и подавлен. Забота и полное понимание со стороны моего знаменитого друга явились большим, чем могли вынести мои нервы. Холмс намеревался исцелить мою израненную душу. Я сомневался, что это возможно, но не забывал, что мои сомнения в отношении этого удивительного человека всегда оказывались беспочвенными.

Я не могу припомнить, какими именно словами выразил свою благодарность, подобно тому как трудно бывает вспомнить бессмысленный сон. Кажется, я начинал несколько фраз, но так и не смог произнести ничего связного.

Я вынул из жилетного кармана украшенную позолотой ручку из черного дерева, но Холмс остановил меня:

— Нет-нет, не пользуйтесь этим! — Метнувшись к письменному столу, он быстро отвинтил колпачок от какого-то странного приспособления. — Быстро, Ватсон! — Я подошел и подал ему стеклянный шприц с каким-то темным содержимым, которое он вылил в загадочное приспособление и снова привинтил колпачок. Прибор оказался на редкость красивым пишущим инструментом, инкрустированным золотом, перо походило на иглу. — Это вечная ручка Мак-Киннона, — объяснил Холмс. — Кросс украл его изобретение. Преподобный Фрэнклин Дьюбил подарил мне ручку за то, что я, по его словам, «очистил его от подозрений». — Холмс пожал плечами, словно говоря: «И почему только люди преувеличивают значимость того, что я делаю?» Никогда не сомневающийся в своих талантах, он, тем не менее, не любил выражений благодарности, обычно считая их незаслуженной похвалой. Я уставился на диковинную ручку.