Эллери Квин - Застекленная деревня Страница 6

Проницательные глаза блеснули.

— Но у меня также есть холодильник, современный водопровод и электроплита. Мебель для воспоминаний, а плита говорит мне, что я еще жива.

— Я читал похожие слова о ваших картинах, миссис Эдамс, — сказал Джонни.

— В самом деле? — Старая леди усмехнулась. — Значит, те, кто их пишет, умнее, чем я думала. А то мне иногда кажется, что они говорят по-китайски… Возьмите, к примеру, Бабулю Мозес.[12] Она прекрасная художница. Но она изображает то, что помнит. Мне тоже нравится вспоминать — я могу до бесконечности говорить о том, какая жизнь кипела в этой деревне, когда я была девочкой. Но это только разговоры. Когда у меня в руке кисть, воспоминания и разговоры меня уже не удовлетворяют. Я хочу изображать то, что вижу. Если картина получается странной — хотя друзья Пру Пламмер называют это искусством, — то потому, что я так вижу цвета и предметы, а также, очевидно, потому, что я мало знаю о живописи.

— Вы действительно верите, миссис Эдамс, что на то, что вы видите, стоит смотреть? — серьезно спросил Джонни.

Но она не смогла ответить на этот вопрос. Милли Пэнгмен подошла к ней и что-то прошептала на ухо. Старая леди вскочила и воскликнула:

— Господи! В холодильнике его еще полно, Милли.

Она быстро вышла, а когда вернулась с очередной порцией мороженого для детей, Джонни уже атаковала Пру Пламмер.

Это была худощавая леди более чем средних лет, с желтоватым лицом и губами, которые она постоянно облизывала. На ней был щеголеватый летний костюм бледно-лилового цвета, который выглядел столь же неуместно среди просто одетых фермерских жен, как выглядела бы картина Мондриана[13] на одной из стен комнаты. В ее ушах болтались два больших медных обруча, а шарфик из батика, повязанный вокруг седеющих волос, кокетливо свисал на плечо.

— Вы позволите, мистер Шинн? — заговорила Пру Пламмер, вонзая алые ногти ему в руку. — Наконец-то мне представился шанс монополизировать вас! Я была готова обнять Милли Пэнгмен за то, что она выманила из комнаты милую тетушку Фанни. Она постоянно хвастается тем, что ничего не смыслит в искусстве, и это звучит очаровательно, потому что так оно и есть…

— Насколько я понимаю, — довольно резко прервал Джонни, — вы торгуете антиквариатом, мисс Пламмер?

— О, в этой области я дилетант. Правда, у меня есть на примете хороший горный хрусталь, дрезденский фарфор, довольно забавная коллекция миниатюрных ламп и несколько изделий колониального и раннего американского периода, и если я смогу убедить моих соседей позволить мне выставить их на продажу…

— В таком случае, — не без злорадства заметил Джонни, — дом миссис Эдамс должен казаться вам золотой жилой.

— По-вашему, я не пробовала ее уговорить? — засмеялась Пру Пламмер. — Но она зарабатывает слишком много денег. Когда тетушка Фанни умрет, сюда слетится стая стервятников. У нее на чердаке есть вещицы, которые стоят целое состояние. Вы не представляете, сколько еще в Новой Англии неизвестных старинных изделий из золота… А вот и наш священник с женой. Мистер и миссис Шир — мистер Шинн.

Обмениваясь приветствием, Джонни умудрился освободить руку из мертвой хватки.

Сэмюэл и Элизабет Шир являли собой церковный вариант мистера и миссис Джек Спрэтт.[14] Священник был маленьким худощавым человечком с напряженной улыбкой, а его жена — суетливой толстухой. Оба казались настороженными. Как выяснилось, мистер Шир унаследовал приход Шинн-Корнерс от отца, а девичья фамилия Элизабет Шир была Юрай, но этой семьи больше не существовало. Они уже тридцать пять лет удовлетворяли духовные и образовательные нужды деревни. Детей у них не было, как они сообщили с тоской, наблюдая за четырьмя отпрысками Питера Берри, опустошающими тарелки. А у мистера Шинна есть дети? Джонни ответил, что он не женат. Это плохо, вздохнул мистер Шир, придвинувшись к жене. Одинокие и опустошенные люди, подумал Джонни. Должно быть, Бог, которому служит мистер Шир, очень дорог и близок им обоим. Он решил сходить в воскресенье в церковь.

Джонни познакомился с семьями Хемас и Хэкетт, с Мертоном Избелом, с матерью Дрейкли Скотта Матильдой (самого Дрейкли здесь не было), со старым Хоузи Леммоном, с Эмили Берри, со всеми детьми и чувствовал себя не в своей тарелке. Он ощущал себя ньюйоркцем, что бывало нечасто, хотя Шинн-Корнерс, казалось, должна быть у него в крови. «Правда состоит в том, — думал Джонни, — что у меня с этими людьми еще меньше общего, чем было с корейцами и китайцами. Что с ними происходит?»

Семейство Хемас внушало тревогу. Хьюберту Хемасу, худому молчаливому мужчине с грязными руками, нарядный воскресный костюм явно мешал. Он словно излучал какую-то враждебную силу. Его угрюмое лицо оставалось неподвижным, за исключением острых скул; чтобы посмотреть куда-нибудь, он поворачивал голову, словно глаза не могли двигаться сами по себе. Обмениваясь редкими фразами с другими мужчинами, Хьюб выглядел настороженным. Было невозможно представить его себе способным изменить собственное мнение или хотя бы понять иную точку зрения. Джонни не удивился, узнав, что Хьюб Хемас более двадцати лет был председателем деревенского совета.

Его жена Ребекка, толстая, как корова, напротив, все время шумно переговаривалась и хихикала с другими женщинами, но при этом не сводила глаз с мужа.

Дети также выглядели внушительно. Два восемнадцатилетних близнеца, Томми и Дейв, были крепкими парнями с массивными подбородками и лишенными выражения глазами. Вспоминая крутых личностей, с которыми ему приходилось сталкиваться в армии, Джонни думал, что братья имеют все шансы стать злобными и опасными типами. Дочь Эбби — скороспелая двенадцатилетняя девица с чрезмерно развитой грудью — дерзко посматривала на молодых мужчин.

В Мертоне Избеле и его семействе ощущалось нечто странное. Джонни видел, как они въезжали в деревню в обшарпанном фургоне, запряженном лошадьми, которыми правил широкоплечий фермер, — ему не хватало только бороды, думал Джонни, чтобы походить на старого Джона Брауна.[15] Его дочь Сара и внучка Мэри-Энн сидели по обеим сторонам от него тихо, как мыши. По словам судьи Шинна, Избел был вдовцом, а Сара и ее дочь жили с ним. Казалось, судье не хотелось говорить о них.

Избел стоял рядом с Хьюбертом Хемасом, Орвиллом Пэнгменом, Питером Берри и судьей, разговаривая о погоде, урожае и ценах, а его дочь и внучка одиноко сидели в углу, словно сквозь окно глядя на недосягаемую роскошь. Никто не подходил к ним, кроме Фанни Эдамс. Старая леди принесла Мэри-Энн мороженое, пирожные и стакан молока и заставила ее мать взять пунш и печенье, но на предложение присоединиться к другим женщинам Сара покачала головой с подобием улыбки, девочка же вообще выглядела испуганной. У Сары были большие печальные глаза, которые оживали только при взгляде на дочь.

Констебль Берни Хэкетт представил Джонни Мертону Избелу. Старый фермер молча кивнул и отвернулся.

— Я сказал мистеру Избелу что-то не то, мистер Хэкетт? — улыбаясь, спросил Джонни.

— Конечно нет. — Хэкетт был тощим субъектом с лицом, лишенным подбородка, постоянной морщиной между бровями и гнусавым голосом. — Мерт всегда такой. Вам нужно прожить здесь сорок с лишним лет, прежде чем он будет считать вас имеющим права подавать голос. И даже тогда он едва обратит на вас внимание. В Шинн-Корнерс никого не назовешь по-настоящему современным, но Мерт все еще живет при администрации Мак-Кинли.[16] Ведет хозяйство теми же способами, какие видел в детстве, сам подковывает лошадей, не желает никого слушать, как глухой баптист. Короче говоря, упрям как осел.

— Его дочь… — начал Джонни.

Но Хэкетт продолжал, как будто Джонни не произнес ни слова:

— Питер Берри однажды пытался продать ему туалет со сливом, но Мерт сказал, что, если старый сортир с тремя дырками был достаточно хорош для его папаши, значит, он сгодится и для него. У него нет ни водопровода — только ручной насос, — ни электричества, ни газового резервуара, ничего. Мерт Избел мог бы с таким же успехом жить во времена Эйсахела Шинна. Но человек он праведный, богобоязненный, и никто громче его не поет гимны по воскресеньям.

— Почему его дочь…

— Прошу прощения, мистер Шинн. Вижу, матушка суетится с моим младшим. — Берни Хэкетт быстро отошел, и прошло немало времени, прежде чем Джонни узнал, почему дочь и внучка Мертона Избела сидели в углу.

Джонни заинтересовала Матильда Скотт — мать паренька, которого они встретили утром в лавке Берри. Она была единокровной сестрой Ребекки Хемас — обе были последними представителями некогда многочисленной семьи Экли. Лицо миссис Скотт походило на маску не проходящей усталости и боли.

— Она была красивой девушкой, — сказал судья Шинн, когда Матильда отошла искать свою тринадцатилетнюю дочь. — Дрейкли унаследовал глаза от нее. Кроме них, от прежней Матильды ничего не осталось. Ей сорок четыре года, но выглядит она на шестьдесят.