Эскапада - Саттертуэйт Уолтер Страница 7

Сэр Дэвид заметил:

— Вы в самом деле так думаете? Я по опыту знаю, что люди вообще редко становятся мудрыми. Они просто накапливают свидетельства.

Гудини изобразил на лице вежливое удивление.

— В самом деле? — сказал он.

— Свидетельства чего, сэр Дэвид? — поинтересовался доктор Ауэрбах.

— Своей несомненной правоты, — уточнит сэр Дэвид.

Великий человек учтиво выжидал, когда все выговорятся.

Госпожа Корнель взглянула на сэра Дэвида.

— Вы имеете в виду и себя, Дэвид? — Голос у нее был низкий и густой, как шкура тюленя.

— Разумеется. — Он улыбнулся. — Но, безусловно, моя правота вообще не подлежит сомнению.

— Еще бы. — Она повернулась к Великому человеку. — Значит, вы не верите.

— Нельзя сказать, верю я или не верю, мадам, — изрек Великий человек. — Я отношусь к таким вещам объективно, как осторожный ученый. Как ученый, у которого большой опыт в этой области.

— Доктор Ауэрбах, — сказал сэр Дэвид, — а у вашего коллеги Фрейда есть мнение о спиритуализме? Похоже, у него на все есть ответ.

Гудини снова изобразил на лице вежливую мину и принялся ждать.

— Герр доктор Фрейд, — сказал доктор Ауэрбах, — еще только собираться написать о спиритуализм. Но он человек рациональный, так? Полагаю, я не очень много на себя брать, если сказать, что он считать это своего рода суеверием. И, конечно, соответственно рассматривать это как отступление.

— Отступление? — переспросила госпожа Корнель.

Он кивнул.

— Отступление, так сказать, на более раннюю стадию развития. Даже самый хорошо приспособленный человек делать это иногда, чтобы избавиться от беспокойства. Он может кусать ногти, например, или заняться необычным сексом, или читать детективные романы.

— Я, разумеется, за необычный секс, — улыбнулся сэр Дэвид. — Но на вашем месте я не стал бы упоминать о детективных романах в таком контексте, когда приедет Конан Дойл.

— Как человек, имеющий дело с психикой, — сказал Великий человек, — я часто замечал, что врачей и университетских профессоров, когда им приходится этим заниматься, легко увести в сторону. Понимаете, они ведь имеют дело с материей, с физикой. А материю с физикой, какими бы сложными они ни были, намеренно не обманешь. Зато все так называемые медиумы, которых мне доводилось разоблачать, такое намерение имели.

— Поразительно, — заметила госпожа Корнель. Она повернулась ко мне и сказала: — А вы, господин Бомон, тоже скептик?

— Я как-то об этом никогда не задумывался, — ответил я.

Она улыбнулась. Ее черные миндалевидные глаза заглянули в мои.

— То есть вы никогда не задумывались, что станет с нами, когда мы умрем?

— Похоже, есть только один способ это выяснить. Но я не спешу.

Она снова улыбнулась, пошире. Зубы у нее оказались ослепительно белыми.

— Лично мне, — сказал сэр Дэвид, — спиритическое понятие Великого Зазеркалья кажется невероятно скучным. Ни тебе caneton à l’orange[6] в пределах видимости. Ни grisette.[7] Определенно я предпочитаю Париж.

Госпожа Корнель улыбнулась ему:

— Но, Дэвид, они тебя не впустят. Ты и так пробыл там слишком долго. Тебя наверняка пошлют куда-нибудь, где попроще и потише. Вроде Брайтона.

— Поеду в Париж, — отрезал он. — Инкогнито.

— Да, — сказал Великий человек, — Париж замечательный город. Добрые парижане любят и ценят меня. В Париже я показал несколько лет назад свое знаменитое освобождение из молочного бидона.

Сесилия поднесла бокал с шампанским к губам и протянула:

— Господин Гудини может освободиться из чего угодно.

Сэр Дэвид снова развеселился.

— А что вы делали в этом молочном бидоне?

— Освобождался из него, — сказал Великий человек. — Никто до меня не пытался этого сделать.

— Могу себе представить, — заметил сэр Дэвид.

Сэр Дэвид, доктор Ауэрбах и Великий человек. Они тянули одеяло каждый на себя. Если собрать все эго, скопившиеся за этим столом, и погрузить на океанский лайнер, он бы тут же опрокинулся и камнем пошел ко дну.

— Совершенно потрясающая иллюзия, — сказал доктор. Он снова встал у руля. — В этот молочный бидон, немного больше обычного, наполненный водой, господин Гудини запираться. На четыре замка.

— На шесть, — поправил Великий человек.

— Да, на шесть, еще лучше. Только могите себе представлять, у него нет воздуха, чтобы дышать, нет ключа, никаких средств для свобода. Зрители ждут. Перед молочный бидон ставят ширма, чтобы скрыть от зрителей. Время идти. Одна минута, две минуты, три минуты. Люди начинать волноваться, так? Они тревожиться. Ведь никто не может пробыть под водой так долго? Но тут вдруг из-за ширмы выходит господин Гудини и машет рукой. Бурные, бурные аплодисменты. Ширму убирать, и перед вами молочный бидон, все еще закрытый. Когда его открывать, он оказываться все еще полный воды.

— Очень точное описание, — заметил Великий человек. — Разве что я бы возразил против слова «иллюзия». Молочный бидон реален. Вода реальна. Гудини реален.

Доктор Ауэрбах поспешно кивнул.

— Да, да, конечно, это просто слово.

Великий человек улыбнулся и махнул рукой, даруя прощение. Доктор Ауэрбах не заметил, что его простили. Он прищурился и сказал:

— Это ведь почти мистика, верно? Некоторым образом это есть воспроизведение травмы рождения, высвобождение из матки. Внутри бидон темно, как в утробе. Вода — околоплодная жидкость, так? Вы сами, согнувшись, как зародыш. И потом, как зародыш, вы вырываться на свет. — Он в восхищении покачал головой. — Потрясающе!

Гудини неловко заерзал в кресле.

— Доктор Ауэрбах, вы меня извините, но подобные слова не совсем к месту. — Он учтиво поклонился сначала госпоже Корнель, а затем Сесилии.

Доктор Ауэрбах нахмурился.

Сэр Дэвид с удовольствием заметил:

— Тогда жаль, что вас не было, когда добрый доктор объяснял нам Эдипов комплекс Фрейда. Замечательное понятие. Похоже, все мы, мужчины, немного больше привязаны к своим матерям, чем нам кажется. Мы все одержимы тайным желанием завалить милую старушку на кровать и поиметь. Я вас правильно понял, доктор?

— Боюсь, вы все упрощать, сэр Дэвид. — Доктор Ауэрбах повернулся к Великому человеку. — Понимаете, герр доктор Фрейд установить, что маленький ребенок мужского пола жаждет получить безоговорочные сексуальные права на свою мать. Став свидетелем сексуального совокупления родителей, ребенок вырабатывать в себе враждебность к отцу.

— Доктор Фрейд наверняка не встречался с моей матушкой, — вмешался сэр Дэвид. — Одного взгляда на Эвелин было бы достаточно, чтобы он немедленно выбросил свою теорию в унитаз. Полагаю, вместе с ужином. Любой ребенок в своем уме, — он улыбнулся госпоже Корнель, — и я, разумеется, включаю в эту компанию себя в юном возрасте, был бы счастлив позволить целой команде регбистов позабавиться со старой коровой.

— Дэвид, — сказала госпожа Корнель, — ты ужасный человек.

— Если ты считаешь меня ужасным, Ванесса, то тебе определенно стоит познакомиться с Эвелин.

Доктор Ауэрбах качал головой.

— Совершенно неважно, как выглядеть ваша матушка, сэр Дэвид. Важно только…

— Простите… — Это слово произнес Великий человек. Он поднялся с кресла. Его лицо побелело. Голос слабый, движения неуверенные. — Я плохо себя чувствую. Извините.

Прижав руку к животу, он кивнул, ни к кому конкретно не обращаясь, затем повернулся и нетвердыми шагами удалился.

Госпожа Корнель взглянула на меня.

— Может быть, он что-то съел?

Сэр Дэвид вежливо поднял брови.

— Мою мамашу, например?

Госпожа Корнель с сердитым видом поверглась к нему, потом снова обратилась ко мне.

— Он скверно выглядел. Полагаете, с ним все будет в порядке?

— Возможно, — сказал я. — Но поездка была долгой.

— Вы ехали из Лондона машиной? — спросил сэр Дэвид.

Я кивнул.

— А из Амстердама позавчера морем.