Ханс Кирст - Вам решать, комиссар! Страница 8

К этой истории кое-что добавил и Фельдер:

— Фон Гота был, можно сказать, одним из подопытных кроликов комиссара Циммермана. Мой шеф имеет привычку вначале выяснить, есть ли у каждого сотрудника вообще способности к работе криминалиста, и потом при первом удобном случае доверить самостоятельное задание.

Еще сегодня я вижу — и признаюсь, что вспоминаю об этом с некоторым злорадством, — потрясенный взгляд фон Готы тогда, в Фолькс-театре, когда Циммерман оставил его один на один с Вольрихом. Судя по тому, что нам тогда было известно, Вольрих мог быть не только важным свидетелем, но и одним из подозреваемых. И если бы фон Гота наделал с ним серьезных ошибок, то под угрозой оказалось бы не расследование Циммермана, а прежде всего его собственная карьера. Казалось, Циммерман собрался заняться Анатолем Шмельцем. Но прежде чем он до него добрался, там появился некий Хесслер, Ханс, он же Хансик. Этот Хансик потом доставил нам немало неприятностей.

«Герр доктор, — начал Ханс Хесслер, жилистый невысокий человек лет сорока пяти, — позвольте предупредить вас, что уже три». — «Ну ладно-ладно», — барственно протянул Шмельц, с трудом поднявшись и жестом потушив протесты собутыльников. — «Пора, господа, дела зовут!» — «И как их зовут на этот раз?» — попытался пошутить кто-то, но тут же умолк.

Шмельц продолжал красоваться: «Заставлять ждать моего верного Хансика — это, господа, против моих правил».

Шмельц всегда сам верил тому, что говорил. О том, что Ханс Хесслер, его шофер, наперсник и личный слуга, ждал уже почти шесть часов, он и не думал. «Так что пора закругляться, друзья мои» — закончил он.

«Но вам придется уделить мне еще несколько минут», — весьма безапелляционно прозвучало у него за спиной.

Шмельц, опершись о кресло, повернулся в сторону человека с решительным голосом. Вид спокойного лица с проницательными глазами почему-то вдруг пробудил в нем защитный инстинкт. Он рявкнул: «А вы, вообще, кто такой?»

Циммерман молча показал ему документы. Шмельц, взглянув на них, многозначительно усмехнулся. «Долго меня это не задержит, Хансик». — «Тогда я подожду еще. Машина стоит на Шванталерштрассе, у выхода из театра». — И Хансик Хесслер, по-военному повернувшись кругом, вышел.

«Да, на него можно положиться, — сообщил Шмельц. — Таких сегодня днем с огнем не найти».

Анатоль Шмельц и Ханс Хесслер впервые встретились в Милане летом 1947 года. Тогда Западная Германия была потрясена вестью о катастрофическом наводнении, постигшем Северную Италию: затопленные деревни, огромные убытки, человеческие жертвы. Соседние страны слали в Италию помощь.

Тогдашние американские власти в Мюнхене предоставили самолет. Не для доставки пищи, одежды и лекарств, а для журналистов, чтобы мобилизовать общественность.

Анатоль Шмельц участвовал в этом полете. Но не как репортер — эта участь выпала Вольриху, уже работавшему к тому времени в газете Шмельца. Нет, он хотел таким образом продемонстрировать публике свои гуманистические убеждения.

Между прочим, там был и Гольднер, без которого нигде не обходилось.

Полет над затопленными районами был ужасен. Рев моторов, переходящие из рук в руки бутылки виски, лица, пытающиеся изображать участие и печаль… А внизу — поля, покрытые бурой массой воды, уносимые потоком коровы, овцы, собаки…

Как утверждает Гольднер, Шмельц совсем расчувствовался.

Наконец они сели в Милане, потрясенные, но не исчерпавшие сил — они ведь мужчины! Вышли из самолета, размяли ноги, и один из них — Вольрих — начал тут же узнавать, где ближайший бордель.

Вот что рассказывал позднее сам Анатоль Шмельц: «Я собирался осмотреть Миланский собор, но мои коллеги буквально затащили меня в переулок неподалеку от «Ла Скала», где был один из многих миланских «домов любви». Остальные уже были внутри, а я все колебался — не слишком хотелось. Оглядевшись, словно ища, чтобы кто-то помог мне решиться, я заметил у входа человека, смотревшего на меня с надеждой и ожиданием.

Он сказал: «Так хотелось бы… но я не могу себе этого позволить…»

Сказал по-немецки, откровенно и доверчиво. Ну я и пригласил его пойти со мной.

Это была первая моя встреча с Хансом Хесслером, который с тех пор остался при мне, благодарный, преданный и все понимающий. И до сегодняшнего дня он ни разу не обманул моего доверия».

Карл Гольднер так прокомментировал этот рассказ: — Эти двое были словно созданы друг для друга. Их дружба до гроба началась с совместного приключения в миланском борделе. Иногда они, правда, больше напоминали не приятелей, а заговорщиков. Что же там тогда произошло? Девки в том миланском борделе в столь тяжелые времена не были избалованы заработками, тем больший восторг вызвало вторжение нашей компании. Одна очень даже созревшая куколка тут же кинулась на Хесслера и с профессиональной ловкостью забралась ему в штаны. Шмельц стоял рядом, как ребенок, у которого забрали игрушку.

Хесслер, заметив это, тут же отреагировал: «Дорогой, если вам эта девка нравится — с удовольствием уступлю!»

Вот с чего начались эти удивительные, длящиеся третий десяток лет отношения между Анатолем и его Хансиком.

— Могу я спросить, — осторожно начал фон Гота, — видели вы этой ночью Хорстмана?

— К счастью, не видел, — с виду равнодушно заявил Вольрих. Но глаза его испуганно забегали. — С большим удовольствием я вижу его жену. Но это не тайна. Вы имеете что-нибудь против?

Фон Гота понял, что это уловка Вольриха, который решил атаковать, чтобы не оказаться припертым к стенке. Отхлебнув из бокала пива, он спокойно спросил:

— Вы всю ночь были здесь, в театре?

— А меня видели где-то еще? — спросил Вольрих, стараясь казаться невозмутимым.

— Этого я не утверждаю.

— Зато намекаете! — вновь атаковал Вольрих, почувствовав неуверенность молодого криминалиста. — Будьте добры объяснить мне, с какой стати вы задаете подобные вопросы! И я еще подумаю, буду ли вообще отвечать.

Фон Гота выпил еще пива, отодвинул бокал подальше и решил поставить все на карту.

— Погибший, о котором упоминал комиссар Циммерман, — это Хайнц Хорстман.

— Правда? — выдавил Вольрих. — Как это могло произойти? Черт, какое свинство! Ну теперь начнется.

— Не похоже, что это вас слишком опечалило или даже расстроило, — констатировал фон Гота.

— А с какой стати? — недоуменно возразил Вольрих. — Хорстмана никто терпеть не мог, от него были одни неприятности!

— У кого?

— У всех, кто имел с ним дело. — Казалось, Вольрих заговорил в открытую. — Хорстман был из тех, кто сует свой нос в любую дырку. Он был ужасный нахал. С ним никто и ни в чем не мог быть уверенным.

— Значит ли это, что вы испытывали антипатию к Хорстману?

Вольрих рассмеялся:

— Вовсе нет — мы с ним были приятели.

— С его женой тоже?

— Да, и с ней тоже. — Тут Вольрих вдруг заинтересовался: — А что с ним, собственно, случилось?

— Возможно, — осторожно сказал фон Гота, — он попал под машину.

— Возможно, — усмехнулся Вольрих, — но вы-то служите не в дорожной полиции, а у Циммермана, в отделе по расследованию убийств. И что же именно вы собираетесь от меня узнать?

— Где вы находились между двадцатью двумя часами и полуночью?

— Где-то здесь. И буду утверждать это до тех пор, пока вы не докажете иное. Но делать это вам вообще-то не советую. Не потому, что я лично знаком с полицай-президентом, министром юстиции и еще кое с кем. Как мне кажется, вы, видимо, вообще представления не имеете, во что вляпались.

Фрау Сузанна, супруга Петера Вардайнера, сообщила сразу после смерти своего мужа:

— В тот вечер в театре я была не в настроении. Меня беспокоил муж. Он был агрессивнее, чем когда бы то ни было, особенно в отношении Шмельца. Но Шмельц был для нас обоих больным местом. Еще до того как выйти за Петера, я ведь встречалась и со Шмельцем. Конечно, я не имею в виду интимные отношения, о связи речи не шло, мы были добрыми друзьями. Когда я пыталась заговорить об этом, Петер всегда переводил разговор на другое. Но я подозревала — он делает так для того, чтоб не узнать правду. Правду, которой он опасался, хотя совершенно напрасно. Между мною и Шмельцем никогда ничего не было.

Так вот, поведение Петера в ту жуткую ночь в театре заставило меня думать, что в нем вдруг прорвалась долго сдерживаемая ненависть к Шмельцу, вызванная подозрением о нашей былой связи, и что он решил схватиться в открытую.

Я попыталась отвлечь его: «Когда же ты успокоишься и займешься чем-нибудь повеселее? У тебя полна редакция прелестных молодых девушек, в конце концов есть и я. Выкинь ты из головы этого Шмельца. Вспомни о своем здоровье — и думай о радостном и веселом». Но он лишь смеялся и, возомнив, что с ним ничего не может случиться, повторял: «Я себя чувствую так здорово, что могу сдвинуть горы!»