Доминик Сильвен - Когда людоед очнется Страница 9

Мать-настоятельница знаком предложила им войти. Лола увидела великолепное собрание старинных изданий. Над камином, в котором можно было бы зажарить быка вместе с рогами, она узнала все того же улыбающегося дворянина. На портрете он был изображен во весь рост рядом со столом, украшенным экзотическими фруктами и листьями. На заднем плане команда с помощью грузчиков снаряжала каравеллу. Лола миновала вольтеровское кресло, на котором валялись плед и книга, обернутая в крафтовскую бумагу. Паскаль или Блаженный Августин, предположила Лола, пока сестра Маргарита усаживалась за секретер, который она, надо думать, раздобыла у первоклассного антиквара. Монахиня указала на два кресла и подождала, пока ее гостьи усядутся, прежде чем сухо произнести:

— Ваше знакомство с этим Мореном-Арсено никак не оправдывает независимое расследование, которое вы затеяли.

— Я бывший комиссар полиции, — спокойно возразила Лола.

— И тем не менее!

— Когда я была подростком, двое мужчин пытались меня изнасиловать, — бросила Ингрид. — И не подмогни мне Брэд, я сейчас не докучала бы вам в этом распрекрасном кабинете, отвлекая вас от важных дел. Вы должны нам помочь, ваше высоко-настоятельство! У Брэда сердце большое, как вся ваша обитель, и мы страшно за него беспокоимся.

Ингрид сидела слишком далеко, чтобы Лола могла как следует врезать ей по лодыжке, поэтому пришлось просто испепелить ее взглядом. Но американку уже во весь опор несло по бескрайним прериям чувств, и обуздать ее не было никакой возможности. Лола уловила едва заметную перемену в лице монахини. Теперь мать-настоятельница была не просто раздосадована, а категорически не согласна с Ингрид.

— Вы не верите словам моей подруги о том, что Брэд ее спас? — спросила Лола.

— Прошу прощения! — процедила оскорбленная в лучших чувствах монахиня.

— А ведь вам бы следовало уважать тех, кто не боится быть откровенным. Откровенность нынче не в цене.

— Дело в том, мадам, что я как раз высоко ценю откровенность. И мне неприятно сообщать вам о том, что ваш друг лишен этой добродетели.

— О чем вы?

— Ну, если вам так хочется знать, этот человек — вуайерист! Он воспользовался простодушием Ромена, чтобы проникнуть в наш сад, и бесстыдно подглядывал за Лу Неккер со своего насеста.

— Насеста?

— Обрезая наши каштаны, он подсматривал за девушкой.

— Вы видели это собственными глазами?

— Как сейчас вижу вас, и из этого кабинета.

Мать-настоятельница поднялась и резким движением отдернула тяжелые шторы. Лола подошла к окну из которого открывался вид на два безупречно подстриженных каштана и мастерские художников.

Молодой человек курил, облокотившись о подоконник, смешливая девушка позировала фотографу — похоже, она успела перебрать какого-то запрещенного законом вещества, из-за широких окон доносился жесткий рэп. Между религиозной и художественной общиной ощущалась заметная дисгармония.

Телефонный звонок прервал размышления Лолы. Сестра Маргарита вступила с кем-то в оживленный разговор о монастырском хозяйстве. Лола взглянула на Ингрид. Едва сдерживаясь, та в упор смотрела на монахиню. Лола шепотом попросила ее успокоиться и направилась к библиотеке, где обнаружила множество старинных трудов по ботанике. Подойдя к картине, она прочитала надпись на медной табличке: «Луи-Гийом Жибле де Монфори, 1745–1794». Уютное кресло, камин и улыбка щеголеватого дворянина в этом просторном строгом кабинете напоминали о радостях жизни. Не удержавшись, Лола схватила книжку и улыбнулась при виде названия. Тут она услышала, что сестра Маргарита завершила разговор.

— Сударыни, я вынуждена прервать нашу беседу. Меня призывают мои обязанности.

— Мы все понимаем, матушка, и благодарим за то, что вы согласились нас принять, — ответила Лола самым нейтральным тоном, не сводя глаз с разъяренной Ингрид.

Монахиня, которая привела их сюда, ожидала за дверью. Они пошли с ней к выходу, и Лола, воспользовавшись извилистостью пути, расспросила ее о том дворянине. Выяснилось, что это был великий ботаник, ученый с душой авантюриста, благодаря которому в Европе появились многие ценные растительные виды.

— Эти строения принадлежали ему, — уточнила монахиня. — Он разместил здесь свои покои, лабораторию и даже торговлю пряностями. Сад, теплица — дело его рук. Вернее, то, что от них осталось.

— Даже сейчас это истинное чудо.

— Сад Луи-Гийома Жибле де Монфори, когда его только разбили, был в четыре раза больше.

— А почему повсюду его портреты?

— Он предок сестры Маргариты.

— Монастырские постройки принадлежат вашей матери-настоятельнице?

— Теперь уже нет. После смерти своих родителей сестра Маргарита передала их в дар Ордену.

— Почему же сейчас все продают?

— Не знаю, мадам. Решения принимаются в высших сферах.

Лоле не удалось узнать, имелись ли в виду небесные сферы, — слишком энергично двигалась Ингрид. Оказавшись на улице, американка дала волю гневу, за которым беспокойно наблюдал Зигмунд, в то время как Лора оставалась невозмутимой.

— Настоятельница! Настоятельница! Нет в этой матери Маргарите ничего наставительного. Она невыносная. И не смей поправлять мой французский!

— Да ты все правильно говорила. Конечно, не считая слова «подмогнуть».

— А вот хочу и буду говорить «подмогать», раз мне так нравится! Отличное слово!

— Договорились. Но что касается психологического портрета сестры Маргариты, ты бы все же сбавила тон.

— Sister Margarita противная, как капустный сок.

— Ты перегибаешь палку.

— Коридоры провоняли капустой. Просто нечеловечная обстановка.

— Мастикой там тоже попахивало. Ничуть не меньше. К тому же сестра Маргарита отдыхает, украдкой почитывая «Код да Винчи». И она не устояла перед соблазном украсить суровую обитель развеселыми портретами своего соблазнительного предка. Понимаешь, люди не бывают такими монолитными, как может показаться.

— А что такое монолит?

— Это вроде менхира.

— Вот-вот! Мать-настоятельница — худший из менхиров. Читает она «Код да Винчи» или нет!

— Главное — продвигаться вперед. Даже если путь к истине усеян шипами.

— Назвать Брэда вуайеристом! What a fucking story![7]

— Давай-ка навестим художников. Так мы проветрим мозги.

8

— Ну а я вам расскажу совсем другую историю, — объявила Альберта, в последний раз ударяя палочкой по малому барабану.

Ингрид, Лола и Зигмунд только что познакомились с перкуссионисткой и ударницей «Вампиреллас», группы Лу Неккер, и она согласилась сообщить им свое мнение о россказнях сестры Маргариты.

— Для начала учтите, что она нас на дух не переносит. Ее воротит от нашего стиля, образа жизни, а больше всего — от нашей музыки.

Огненно-рыжая Альберта была одета в футболку, густозаселенную героинями манги, черную кожаную мини-юбку, рваные колготки сеточкой и фиолетовые мартенсы. Макияж придавал ее лицу мертвенную бледность, а глазам — керамический блеск, губы и нос украшал пирсинг. Яснее ясного, что у монахинь обители Милосердия и племени «Вампиреллас» представления о приличной одежде и духовных ценностях сильно разнились.

— Бернар сидел на своем каштане, обвязавшись веревкой, с пилой в руках, и пялился на нас. Пусть так. Но кто поступил бы иначе? Я не удивилась бы, обнаружив, что на дереве гнездится пятнадцать мужиков, развесивших уши, как слоненок Дамбо.

Лола и Ингрид вопросительно приподняли брови.

— Мы репетировали с распахнутыми настежь окнами. Угарный кусок, который Лу написала в припадке безумного вдохновения. Ее пальцы порхали по «гибсону», она была словно в трансе, а голос звучал, как никогда, пронзительно. Я лупила по барабанам, а Кармен пилила на басу. Мы были…

Альберта замолчала и уставилась в пустоту. Потом бросилась на один из матрасов, разбросанных по цементному полу, и разрыдалась. Ингрид опустилась рядом на колени и обняла ее. Рокерша не противилась и выплакалась от души. Лола подошла к окну и представила, как толстяк в костюме садовника сидит на ветке и наслаждается лучшим концертом в своей жизни. Она заметила движение за одним из окон напротив. Это было в кабинете сестры Маргариты.

Альберта уже успокоилась. Ингрид дала ей бумажные носовые платки и угостила завалявшейся в кармане резинкой. Благодарно взглянув на нее, рокерша приняла и то и другое.

— Вот так Лу и Бернар подружились, — продолжала она, хлюпая носом. — Классным людям нравилась Лу. Я в жизни не видала другого такого терпимого и креативного человека. Ее все вдохновляло. Даже завывания добрых монахинь.

— Разве добрые монахини воют? — заинтересовалась Ингрид.

— А ты и правда прикольная. Случайно, не музыкантша?

— Нет, я массажистка. И танцовщица.