Ярослав Зуев - Конец сказки

ЯРОСЛАВ ЗУЕВ «Конец сказки»

Моим родителям, за жизнь и любовь,

Которой было напоено детство

Глава 1 ЧЕРНАЯ КРЕПОСТЬ КАРА-КАЛЕ

– Ох, блин! – стонал Протасов, зажимая ладонями угрожающего вида гематому. – Уф! Ой, е-мое, дурак! Эдик, блин?! Ты что, заснул, бляха-муха?! Заснул, да, плуг неумный?! – Место, где череп Валерия протаранил лобовое стекло и одолел его, расцвело паутиной трещин.

Армеец отстегнул ремень безопасности, радуясь, что может относительно свободно дышать. Как только машины столкнулись, Эдик подумал, что грудной клетке настал конец.

– У меня, ка-кажется, два ребра сломаны, – сообщил Армеец жалобно, но никто из пассажиров «Линкольна» не оценил этого известия по достоинству. – Печет си-сильно.

– Печет, блин?! – завопил Протасов. – Сейчас, бля, не будет! Я тебе башку оторву! Козел безрогий! Куда ты, твою мать, смотрел, е-мое?!

– Он не-неожиданно из отстойника вы-вылетел! – оправдывался Армеец, подразумевая карман на дороге, предназначенный для отдыха водителей и мелкого ремонта автомобилей.

– Сам ты, блин, отстойник! – Протасов обернулся назад. – Вовка, ты как?

Волына сидел молча, уронив голову и привалившись плечом к двери.

– Вовка, блин?! – крикнул Протасов. – Что за пурга?! Эй, Планочник, а ну глянь, чего это с ним?!

Но Планшетов, отделавшийся сравнительно легко – рассечением брови, смотрел в противоположную сторону, на сдвоенные задние колеса «КамАЗа», целиком заслонившие окна иномарки по правому борту. Резина скатов выглядела сильно изношенной, почти лысой, кое-где ее «украшали» вздувшиеся в результате аварии грыжи, заводская маркировка проступала еле-еле.

– 320 R 508 БЦ, – по слогам прочитал Планшетов. – Белоцерковские колеса. Какого хрена, спрашивается, этот пингвин нацепил на «КамАЗ» резину от «КрАЗа»?

– От какого «КрАЗа», бляха-муха, рогомет ты обдолбанный?! – завопил Протасов, безуспешно толкая дверь, наглухо заблокированную колесами грузовика. – О какой такой резине ты болтаешь, плуг?!

– Об этой, – Юрик ткнул пальцем в скат. Для этого ему даже не пришлось вытягивать руку. – Разуй глазки, Протасов. Ты чего, окосел?!

Вместе с глазами Валерий разинул рот. Грузовик перегораживал дорогу, как плотина гидроэлектростанции реку. Правый борт иномарки был смят, точно папиросная бумага.

– Где ты, е-мое, раньше был, со своей дальнозоркостью?! – зашипел Валерий, как только снова обрел способность говорить.

– Он с второстепенной дороги выскочил! – добавил Юрик, пытаясь перелезть через Вовчика, чтобы добраться до незаблокированной двери. Волына не подавал признаков жизни.

– Значится, пипец ему! – зарычал Протасов, предприняв тот же маневр в отношении Армейца. – Эдик, выпусти меня! – Дай я этому чурбану пасть порву!

Армеец, все еще ощупывавший грудную клетку с видом мнительного больного, убежденного в том, что повышение температуры тела на пару градусов неминуемо означает заболевание СПИДом или птичьим гриппом, мимоходом отметил, что незадачливому водителю грузовика крышка, если только Протасов подберется к нему на расстояние вытянутой руки.

– Раздавишь меня! – кричал Армеец через минуту, очутившись под Протасовым.

– Отвянь, Эдик, не до тебя! – след от головы Валерия красовался на лобовом стекле в каком-нибудь сантиметре от изувеченной правой стойки. Придись удар чуть правее, и гематома величиной с грушу Бэра показалась бы ему сущим пустяком. Хоть, очевидно, он уже не смог бы оценить степень невезения, поскольку бы стал покойником. – Ну, гад, порешу на фиг!

Но, экзекуции не суждено было состояться, по-крайней мере в том виде, как рассчитывал Протасов. Не успел Валера протиснуться между Эдиком и рулем, как загремели выстрелы. Армейцу показалось, отовсюду, со всех сторон.

Планшетов, первым выбравшийся наружу, завертелся юлой, размахивая «Люгером»,[1] который вытащил из штанов, но стрелки скрывались в подступавших к дороге зарослях. Целиться было не в кого.

– В-в машину! – крикнул Армеец, запуская мотор. Планшетов все еще пританцовывал на дороге, словно отбивал чечетку, вопя дурным голосом. Эдик бросил сцепление. Раздался душераздирающий металлический скрежет, «Линкольн» заходил ходуном, но не сдвинулся с места. Из-под ведущих колес полетел гравий, в салоне запахло жженой пластмассой.

– Зацепились, е-мое! – заорал Протасов.

– Диск с-сцепления го-горит!

– Плевать на диск, блин, давай назад, валенок!

Под аккомпанемент этой перебранки Планшетов нырнул в салон.

Занятые освобождением «Линкольна» из ловушки приятели совершенно забыли о водителе «КамАЗа», который, собственно заварил всю кашу. И напрасно. Водитель, наконец, объявился в окне грузовика, держа в руке пистолет, который он немедленно пустил в ход. Первая пуля прошила сидение в сантиметре от плеча Протасова, вторая снесла зеркало заднего вида. Посыпались битые стекла.

Ох! – взвизгнул Армеец, хватаясь за лоб. Протасов, лихорадочно шаривший в бардачке, выдернул оттуда «Глок»,[2] полученный у Олега Правилова накануне поездки, передернул затвор и дал очередь по кабине, в мгновение ока опустошив магазин. Водитель исчез в окне, как перевернутая мишень из тира.

– Сматываем удочки, пацаны! – крикнул Планшетов. Это было дельное предложение, которое никто бы не стал оспаривать. Эдик снова ударил по педали газа. На этот раз им повезло. «Линкольн» наконец расстыковался с грузовиком, расплатившись правой передней дверью.

– Д-д-д!.. – задохнулся Армеец.

– Забей на дверь, блин! – посоветовал Валерий, осыпая заросли у дороги градом свинца, пока не опустел второй магазин. Как только это произошло, Протасов, отбросив пистолет, повернулся к Вовчику:

– Зема, где пулемет?!

Волына никак не отреагировал на этот призыв, он по-прежнему сидел, привалившись к двери, как пьянчуга на скамейке в пивной. Вместо вышедшего из строя Вовчика обязанности оруженосца принял на себя Планшетов. Нырнул в нишу под сидением, сорвал промасленные тряпки, протянул Валерию немецкий пулемет MG-42,[3] еще одну вещицу, добытую Протасовым у Правилова.

– Ну, блин, держитесь, гуроны! – заорал Протасов. Последнее слово потонуло в оглушительном грохоте. Остатки заднего стекла исчезли, словно их и не было, стреляные гильзы со звоном посыпались в салон, по зарослям хлестнула тугая свинцовая струя, затем еще одна. Протасов повел стволом слева направо, затем вернул пулемет в исходную позицию. Планшетов, зажав уши ладонями, сполз по сиденью вниз.

Пока Валерий, вопя во все горло, хоть его все равно никто не слышал, утюжил кусты, Армеец, который примерно со второго выстрела начисто потерял слух, воткнул заднюю скорость. «Линкольн» кормой выскочил на обочину и снес синий дорожный указатель с цифрами, обозначающими расстояния до Симферополя и Севастополя. Из-под бампера посыпались искры. Затем Эдик рванул рукоятку переключения передач вверх, утопив в корпус лягушку педали акселератора. Пронзительно визжа шинами и рыская из стороны в сторону, «Линкольн» с ревом понесся в том направлении, откуда они не так давно приехали.

– Эдик, притормози! – попросил Протасов, едва приятели оказались вне зоны прицельного огня. Армеец среагировал не сразу, у него еще не восстановился слух. Ошметки лобового стекла только затрудняли обзор, Протасов разобрался с ними в три секунды, орудуя то темным ореховым прикладом, то длинным стальным стволом, над которым еще струился сизый дымок.

Без двери и стекол «Линкольн» приобрел определенное сходство с автомобилем, который начали переделывать в Багги.[4] Дальше ехать пришлось с ветерком, но это было меньшее из зол.

– Главное, что резвости не у-утратил, – успокаивал себя Армеец.

– Ну, ты, Валерка, здоров стрелять! – обрел голос Планшетов. Если с рук брать – один масленок по баксу, чувак. Выходит, ты за минуту мультисистемный видак в воздух высадил, и еще соковыжималку в придачу.

– А ты думал! – Протасов раздувал щеки на ветру. – Ты не балаболь, Планктон, гони запасную ленту. На всякий, блин, пожарный случай.

– К-кто на нас напал? – спросил Армеец. Это был не праздный вопрос, настало самое время его задать.

– Кто-то нас сдал, пацаны, – предположил Планшетов, вытягивая из спортивной сумки запасную ленту для пулемета. Подбросил в руках, а затем, для верности повесил на шею, что придало ему определенное сходство с революционным балтийским матросом, таким, какими их было принято показывать в советских фильмах, или штамповать на фабриках игрушек из пластмассы или даже олова.

– Бескозырку еще нацепи, лапоть! – посоветовал Протасов.

– Если они персонально нас до-дожидались, то, п-плохо дело…