Станислав Родионов - Долгое дело Страница 10

После обеда в кабинет не спеша, с незажженной сигаретой, вошёл прокурор, показывая ею, что забрёл просто так, покурить. Но у прокурора, даже забредшего покурить, всегда наготове прокурорский вопрос:

— Сергей Георгиевич, как поживает матерьяльчик о мошеннице?

— Почти всех опросил, но поступило новое заявление о краже каракулевой шубы. Нужно возбуждать уголовное дело и производить опознание.

— Сначала опросите заявительницу.

Прокурор зажёг сигарету и сел перед столом на место для вызванных. Теперь он мог поговорить о том, о сём. Рябинина это слегка раздражало соблюдать какие-то ранги, когда по-товарищески заходишь к подчинённому. Сейчас мошенница его не интересовала: ведь не спросил ни про состав преступления, ни про доказательства.

— Вы по делу? — нелюбезно поинтересовался Рябинин.

— Да нет, на перекур, — ответил Беспалов так добродушно, что Рябинин пожалел о своём нарочитом вопросе: трудно представить, чтобы предыдущий прокурор района зашёл бы к следователю покурить.

Юрий Артемьевич дымил молча, как бы подтверждая, что зашёл ради перекура. Он следил за своим дымом, который завесой плыл на следователя. Когда эта завеса коснулась лица и Рябинин поморщился, Беспалов спросил, словно только что вспомнил:

— Сергей Георгиевич, вы как-то обронили о поисках смысла жизни…

Рябинин молчал, уткнувшись в попавшуюся бумажку, которых на столе было как листьев под осенним деревом.

Верно, он обронил, но потому говорить и не стоило, что лишь обронил. Мало ли чего мы роняем? Не стоило говорить и потому, что Рябинин ещё плохо знал прокурора, — тот работал всего год. Вернее, он его знал, но не настолько, чтобы говорить о смысле жизни. От любопытства ли спрашивал, серьёзно ли интересовался, или сам неразрешимо носил в себе этот смысл?.. А может, ради красного словечка, припася его для совещания районных прокуроров: товарищи, представляете каково мне работать, если мои следователи ищут смысл жизни…

— А вы разве не ищете? — как можно наивнее спросил Рябинин.

— Не знаю, — не удивился Беспалов вопросу.

— Как не знаете?

— Ведь не думаешь: поищу-ка я до обеда смысл в своей жизни.

— Верно, — согласился Рябинин, отпускаемый всеми подозрениями.

— И почему русский человек любит самые загогулистые думы? — медленно сказал прокурор вроде бы самому себе.

— Без этих дум человек гибнет, Юрий Артемьевич.

— Человек гибнет без хлеба, — усмехнулся Беспалов.

— Без хлеба гибнет тело.

— А пищи для души теперь хватает. Средства массовой информации любую душу ублажат.

Сигарета потухла. Рябинин хотел сказать, что она потухла, но прокурорские слова об информации и душе странно задели его какой-то несочетаемостью. Он всегда удивлялся…

Рябинин всегда удивлялся мыслям, мелькавшим вроде бы не в мозгу, а где-то глубже, когда думалось уже не словами, а какими-то блоками, в которых слились и те же слова, и целые образы, и чёткие догадки, и ещё что-то неясное, но очень верное; всё это успевало в мгновение соединиться, поменяться местами и рассыпаться, и всё-таки оставить в сознании мысль иногда ясновидящую, чаще неправильную — или оставить смутное ощущение, которое зачастую дороже мысли. Или ничего не оставить, прожив миг и для мига. Вот и теперь промелькнуло, исчезая…

… Информация и душа. Как деньги и любовь. Почему? Душе плевать на информацию. Информация для ума. Что же для души?..

Промелькнуло. Но осталась другая мысль, вызревшая на страницах его дневника:

— Человек, живущий без смысла, должен бы сразу умереть. Не от старости, не от болезней, не в автомобильной катастрофе, не в самоубийстве… Должен просто умереть, тихо и безболезненно, как отмереть.

— От чего умереть-то?

— От бессмысленности своего существования.

— Тогда знаете сколько бы людей отмерло? — опять усмехнулся прокурор, и опять усмехнулся к месту, потому что Рябинин ничего не мог передать сверх мысли, сухой, как прутик. А в дневнике ведь было убедительно.

— Но жизнь без смысла — для чего она?

— Сергей Георгиевич, — оживился вдруг Беспалов, заметил погасшую сигарету и зажёг её. — Вы детство помните?

— Угу, — буркнул Рябинин, ещё не зная, куда повернёт прокурор.

— Думаю, в детстве вы и не подозревали о смысле жизни. Ели мороженое, бегали в кино, читали книжки… Чудесное время! Хоть и бессмысленное. А?

— Нет, осмысленное. Каждый ребёнок знает смысл своей жизни и думает о нём чаще, чем принято считать.

— Какой же?

— Стать взрослым.

Прокурор схватил подбородок и затеребил его, уставившись на следователя отрешённым взглядом. Бедная сигарета опять тухла, тесёмочка дыма тоньшала на глазах. Бедная сигарета не догадывалась, что гореть ей не обязательно и её чахлый дымок лишь повод, без которого прокурор стеснялся зайти к подчинённому. Зашёл покурить — каждому понятно. А зашёл поговорить… О чём? Уж не ищет ли смысл жизни? Уж не тот ли самый, который искали старомодные литературные герои, а теперь его искать так же смешно, как ездить в карете?

— Юрий Артемьевич, да неужели вы оправдываете животное существование? удивился Рябинин.

— Не оправдываю, а размышляю об этом вместе с вами, — ответил прокурор.

Из дневника следователя.

А может быть, Юрий Артемьевич и прав? Может, весь смысл жизни остался там, в детстве?

Бывало, выскочишь из дому, на траву, на воду, на ветер, на простор… Боже, какая свобода — сейчас взмахнёшь руками и полетишь. Нет ни мыслей, ни забот. Ничего о жизни не знаешь и знать не хочешь. Ничего не понимаешь, но всё чувствуешь — телом, каждой клеткой. Живёшь, да так живёшь, как больше никогда жить не будешь. Как жеребёнок или как воробей. Как уготовила нам природа. Естественно. Вот-вот, естественно! Ведь так живут дети, животные, птицы. Так живут травы, деревья, цветы… Может, настоящая жизнь — это жизнь естественная?

Не потому ли…

Берём рюкзаки и уходим в лес и в горы. Отправляемся плавать на кораблях, лодках, плотах… Любим зверей. Смотрим на парящих птиц, набирая в грудь воздух и неосознанно шевеля лопатками. И грустим, вспоминая детство, грустим самой сильной грустью.

Не потому ли, что тоскуем об истинной и утерянной жизни — естественной?

В ещё не подсохшем скверике, который люди обходили панелями, сидела женщина и бессмысленно перекладывала старомодную сумочку с колена на колено. На вид ей казалось за пятьдесят, но, присмотревшись, можно было остановиться на сорока с небольшим. От её лица, от фигуры, старавшейся выглядеть незаметнее, шла почти ощутимая усталость. Женщина кого-то ждала, и тот, кого она ждала, был для неё очень важен, — сумочка выдавала напряжение.

Иногда сквер пересекали прохожие. Мужчина в резиновых сапогах, с рюкзаком и собакой. Ребята пробежали, норовя обрызгать друг друга. Мама проехала с коляской… Но женщина ждала не их, посматривая на вход, зажатый меж трансформаторной будкой и старым тополем.

Она сидела уже около часа, терпеливо двигая сумочку. И когда в сквер вошла дама в белом пальто и безмерной бордовой шляпе, женщина надела сумочку на кисть руки, как на крюк, встала, поправила платок и пошла наперерез даме. Та двигалась медленно, минуя лужи, словно переплывая их под бордовым парусом. Женщина приблизилась к ней и как-то засеменила, не зная, с какой стороны лучше подойти. Да и лужи мешали.

У детской песочницы, где посуше, женщина перебросила сумочку из руки в руку, забежала чуть вперёд и голосом, каким в магазинах старушки просят «доченек» взвесить нежирной колбасы, заговорила:

— Аделаида Сергеевна, Сидоркина я… Вчера по телефону к вам обращалась. Вы сказали, что пойдёте сквером. Вот и дождалась, слава богу…

— В чём дело? — без интереса спросила дама, не сбавляя шага.

— Старшая дочка замуж выходит. Сами понимаете, хочется по-человечески. Подарок бы какой поднести… Родители жениха холодильник справили, просторный, с лампочкой внутри…

— Ну и что? — перебила дама.

— Аделаида Сергеевна, моя Верка-то, невеста, второй год мечтает об этой… из гарнитура «Руслан и Людмила»… Красный диван без спинки и без валиков…

— Тахта, что ли?

— Ага, тахта. Вот подарить бы на свадьбу…

— Дарите.

— Так не продают отдельно! Бери весь гарнитур, да и тот по записи. Оно и верно, натуральные Руслан с Людмилой, а не гарнитур.

— От меня-то что нужно?

Аделаида Сергеевна остановилась. Сквер кончился, дальше толпой струилась улица, а предстоящий разговор больше годился для тихого места.

— Тахту бы мне красную приобресть…

— Берите весь гарнитур.

— Так ведь денег-то где взять? Не по карману. Семья большая, а мой петушок…

— Какой петушок?