Татьяна Степанова - Темный инстинкт Страница 14

— Здесь! Нашел, кажется, — крикнул он тревожно.

У обочины дороги чуть в стороне на траве — лужа черной крови.

— Шипов шел по шоссе. А за ним наблюдали из кустов. Напали, возможно, сзади, полоснули по горлу — вот так. При умелом ударе это все выглядело бы…

Сидоров смотрел на шарфик:

— Так, он начал падать, зацепился вот этой тряпкой.

Это его тряпка? Нет? Не знаешь, что ли? Ну ладно, потом разберемся. Так, а уже отсюда его потащили к колодцу.

Кравченко молчал — отчего-то ему не хотелось говорить, что шарфик, на котором опер выстраивает сейчас свою версию картины убийства, не принадлежал Сопрано, а принадлежал…

— Он легкий как перышко, Саша, — сказал он хрипло.

— Что? — Сидоров болезненно поморщился.

— Это было несложно. Ну, тащить его. — Кравченко посмотрел на часы:

— Без семи три, а Шилова убили…

— Около полудня, может, в час дня. Судя по следам крови… Хотя там, на поляне, солнцепек, все могло произойти и гораздо позже.

— Около половины второго?

Опер кивнул. Прежнее развязно-залихватское выражение лица его сменилось теперь угрюмо-вопросительным.

— Сослуживцев-то у тебя много? — поинтересовался вдруг Кравченко.

— А что?

— Лес будете прочесывать?

— Будем. Обязательные действия. Инструкция.

— Зря.

— Почему?

— Интуиция. Тот, кто это сотворил, уже там, где его никакие прочески не достанут. Пятки салом смазал он, Шура, — Кравченко все смотрел на убитого. — И запомни: мы были с тобой в момент убийства. Алиби. А то я знаю ваши манеры: чуть что и…

— Я всегда все помню.

— Ну, я рад. Дай-ка мне фотку, что у тебя в кармане, — и, когда опер протянул ему фоторобот Пустовалова, Кравченко сунул его в карман куртки. — У тебя таких много, а мне теперь эта морда и самому понадобится.

Сидоров приподнял брови, всем своим видом выказывая: «Ты-то еще что дерзишь?»

— Там женщины, Шура. На даче Зверевой, — пояснил Кравченко, смягчая тон. — О них мы теперь должны думать в первую очередь.

Мещерский вернулся бледный и задохнувшийся после своего печального марафона, передал черный пенальчик радиотелефона оперу.

— Дома все тихо, — сообщил он. — Естественно, я никого ни о чем не спрашивал пока.

— Ив будущем помолчи, — приказал Сидоров, набирая номер отдела, — вот что, ребята, договариваемся как жентльмены: спрашивать теперь — мое дело, а вы… Алло, дежурный? Сидоров говорит, соедини меня с Пал Сергеичем. Срочно! И свяжись с экспертами. Кто сегодня дежурит? А этот, новенький… Давай всех вызывай. Да. Случилось. На территории дачного кооператива. Двадцать второй километр. Давай опергруппу сюда. И прокурору сообщи.

В роли понятых на этот раз побывать не пришлось.

Местный отдел милиции высадил настоящий десант, а в качестве «беспристрастных» взяли двух охранников из сторожки. По их вытянувшимся лицам Кравченко определил — как те боятся теперь лишиться своей спокойной, сытой работы.

— Что, проворонили? — рявкнул на них Сидоров. — Турнут вас теперь за халатность по первое число. И поделом!

— Да мы… Тут никого ведь не было! Чужих. Мы же никуда не отлучались от пульта! Пленки вон можете посмотреть.

— Посмотрим, дайте срок.

Что далее происходило при осмотре места происшествия, Кравченко и Мещерский так и не узнали. Им было приказано сидеть в дежурной машине на шоссе. Сидели они там аж до половины шестого вечера. От голода, волнения, бензиновой вони, а главное, от сознания того, что вот случилось нечто дикое, неприятное и страшное, о котором теперь придется поневоле говорить и думать все ближайшие часы и дни, у Мещерского глухо ныл затылок — словно его съездили по черепу чем-то увесистым и мягким.

— Кто ей сообщит о его смерти? — спросил Кравченко, мрачный как туча.

— Уступаю тебе.

— Да? А впрочем, это не наша обязанность. Это Сидоров тут вопросы задавать намеревался. Ну и пусть. А мы с тобой, Серега, будем немы как рыбы.

— И как долго?

— То есть?

— Я спрашиваю: как долго немы?

Кравченко вздохнул:

— Наше дело теперь молчать, слушать, смотреть и делать выводы. Раз уж вляпались в такое дело по дури своей…

— Я не виноват, Вадя! Откуда же я знал, что все так обернется?

— Ты письмо помнишь?

— Что? — Мещерский начинал злиться.

— Ну письмо ее твоей бабуле восстановить мне сможешь дословно?

— Нет, шутишь, что ли? Нашел время.

— А в общих чертах?

— Ну смогу.

— На ночь расскажешь, — хмыкнул Кравченко. — Это будет первая сказочка нашей тысяча и одной ночи здесь.

— Мы могли бы уехать… Сегодня же, — Мещерский жалобно-вопросительно покосился на друга. — Если хочешь, мы могли бы… — Он покраснел: до каких же глубин малодушия приходится иногда опускаться под влиянием обстоятельств!

— А теперь я не хочу. — Кравченко положил руку ему на запястье, сжал. — Ну, выше нос. Нас все равно в ближайшие дни никто отсюда не отпустит. А тайно я никогда ни от кого покуда еще не бегал. Еще подписку возьмут, с них станется — менты ж. Так что… А ты подумай пока, отвлекись.

— О чем — подумай?

— Я же сказал: о том письме.

Мещерский прислонился лбом к стеклу: Кравченко всегда был такой. Чем глупее и нелепее ситуация, тем глупее и парадоксальнее его высказывания и советы. А ведь воображает, что говорит нечто уместное и остроумное. Как мы все-таки заблуждаемся насчет своих умственных способностей! Как самонадеянно заблуждаемся.

Глава 5

БЕЗ СОПРАНО. НОЧЬ

Этот вечер и ночь в доме, переполненном перепуганными плачущими людьми, где беспрерывно звонил телефон, а во всех комнатах кто-то кого-то допрашивал, заполнял какие-то бланки, просил подтвердить, прочесть, расписаться, рассказать о том, кто и когда видел убитого последним, — этот вечер и ночь острыми занозами засели в сердцах обоих приятелей. Однако впоследствии они старались не касаться этой темы.

Мещерский, тот вообще пытался забыть все. Все, кроме…

ЛИЦО МАРИНЫ ИВАНОВНЫ, когда Сидоров, приехавший на дачу вместе с той самой следовательшей-фермершей, прокурором района и начальником ОВД, сообщил ей о гибели мужа. Лицо окаменело. Стало гипсовым слепком, покрытым трещинами-морщинами. Зверева медленно спустилась по ступенькам (когда ей сказали, что приехала милиция, она была наверху), прошла в музыкальный зал, осторожно, словно боясь разбить свое тело, опустила его на диван.

— Ради бога, кто-нибудь, растопите камин. Здесь холодно. — Все, что она сказала им всем.

К дровам в камине бросился Корсаков. Руки его дрожали. Он щелкал зажигалкой. В конце концов, когда пламя, уже вспыхнув, охватило щепки и стружку, уронил зажигалку в камин, обжегся, пытаясь достать. На ладони его появились белесые пузыри от ожога.

Шипов-младший выбежал во двор. Там его остановили милиционеры. Он схватил одного из них за куртку, рванул к себе, потом словно опомнился — сполз на землю, сел и заплакал как мальчишка-первоклассник. Белый бультерьер лег у его ног и злобно скалился на всех подходивших слишком близко.

Реакции других домочадцев Мещерский просто не заметил. Уже ночью в кровати, вертясь с боку на бок и слушая мерное дыхание Кравченко (они хотели было вечером снова предложить Зверевой свои охранные услуги, но Файруз испуганно замахал руками: «Что вы, с ней нельзя сейчас говорить, она в шоке». Осталось только извиниться, подняться к себе и лечь спать), он вспомнил одну вещь, которая сначала остро поразила его, потом напрочь позабылась в вихре событий, а теперь вот во тьме комнаты снова всплыла в памяти. Когда он мчался за радиотелефоном, то попал на участок не через ворота, а через калитку за домом — тропинка с холмов упиралась как раз в эту открытую настежь чугунную решетку со сломанным засовом.

По забору лепились гаражи — туда, видимо, ставили машины как самой Зверевой, так и ее гостей, — всего три просторные металлические коробки. И была там еще бежевая свежевымытая «Тойота» — машина Петра Новлянского. Сам он копался в багажнике, а его сестра Алиса поднимала при помощи домкрата дверь гаража, которую неожиданно заклинило. И вот теперь Мещерский вспомнил, что его тогда особенно поразило: как легко, с какой неожиданной силой и сноровкой эта худосочная девица справлялась с увесистой дверью! Когда он возвращался, они уже открыли гараж и загнали «Тойоту» внутрь. Алиса же отмывала что-то со своей спортивной куртки.

Мещерский закрыл глаза: все так ясно, так отчетливо — вся картина так и стоит. Заворочался.

— Вадька, ты не спишь?

— Сплю. И ты спи. Время "Ч", — однако голос Кравченко был отнюдь не сонный.

— Я хотел тебе сказать…

— А я сплю, Серега. Говорить будем завтра, на свежую голову.

— Но я хочу сказать: ты веришь в то, что милиция говорит? Что Шипова убил тот псих. Они утверждают, что…

— Они ничего пока не утверждают. А я сплю.

— Ты не веришь!

— Без этого психа было бы легче дышать. Нам всем.