Владимир Колычев - Пацаны, не стреляйте друг в друга Страница 14

– Я не против... Но как быть с Агатой?

– Она твоя дочь, она с тобой после развода должна остаться.

– Должна. Но не останется. Она привыкла жить в комфорте... Это мне все равно, лишь бы с тобой, а ей сыр в масле подавай...

– Где она учится?

– Здесь, в поселке.

– В обычной школе?

– Нет, в частной... Вернее, экстернат частной школы. Подруга у нее в поселке, а у той мать раньше учителем работала. У них в доме что-то вроде экстерната, несколько девочек, в школу раз в неделю ездят. Очень удобно...

– В Москве учиться будет.

– Она не хочет в Москве. Антон мог бы ее возить, а она не хочет. Ей здесь нравится. Подруги у нее здесь, теннисный корт, профессиональный тренер... Ей здесь очень нравится... Да и отца она любит. А ты, извини, чужой для нее дядя...

– Чужой, – не стал спорить Панфилов. – Но я постараюсь стать для нее своим. В отцы набиваться не буду, поздно уже. А подружиться с ней, думаю, сможем...

– Если она с нами жить будет.

– Поверь, все будет хорошо...

– Лишь бы ты меня не обманул.

– Никогда. И ни за что.

Он напоил Настю сначала чаем, затем коньяком. Разогрел, уложил в постель. Сам забрался к ней под одеяло... Счастье на земле есть, никогда он не был уверен в этом так, как сейчас...

А утром дверь содрогнулась от сильных ударов. Панфилов сорвался с кровати, глянул в окно. У крыльца стоял взбешенный Антон Грецкий, а с ним еще два типа устрашающей внешности.

– Кажется, твой муженек пожаловал, – сказал он, спешно натягивая брюки.

Настя испуганно натянула на себя одеяло, накрылась с головой.

– Не бойся, все будет в порядке...

Марк Илларионович только успел надеть рубашку, когда дверь слетела с петель и в дом ворвался красный от бычьей ярости Грецкий.

Панфилов встретил его огнеметным взглядом хищно сощуренных глаз. Усилием воли он загнал страх в глубь себя, сам превратился в грозовую тучу. Грецкий остановился как вкопанный, словно напоролся на невидимую стену. Но как был, так и остался на пике неистовства.

– Где Настя? – взревел он.

– Пошел вон! – негромко сказал Панфилов.

Но слова его прозвучали резко и объемно.

– Ты кого послал, мент?

– Будущего зэка.

– Да ты хоть понимаешь, что я тебя сейчас урою! – брызгая слюной, заорал Антон.

– Я сказал, пошел отсюда!

Грецкий махнул рукой, и на первый план выступила его силовая и моральная поддержка в виде двух мордоворотов. Он ничего не говорил им, но они и без того знали, что делать. Судя по всему, Антон был настроен очень решительно.

Но Панфилову даже не пришлось защищаться. В дом вслед за возмутителями порядка ворвались неутомимые прапорщики.

Грецкий даже понять ничего не успел, как оказался на полу. Левшин не стал его скручивать, на это у него просто не было времени. Он ударил его кулаком в затылок с такой силой, что выбил все три фазы сознания. Следующим на очереди был мордоворот. Прапорщик стремительно обхватил его, оторвал от пола и с такой силой швырнул его через бедро, что дом зашатался, как при землетрясении. Захарский также показал класс. Он взял громилу на болевой прием, завалил его, заломил за спину обе руки, защелкнул на них наручники.

Панфилов сухо поблагодарил своих подчиненных, пожал им руки.

– В долгу не останусь.

Парни молча посмотрели на лежащие тела.

– В участок их всех.

Нарушителей загрузили в «Ниву», отвезли в опорный пункт. Марк Илларионович остался дома. Ему нужно было успокоить до икоты напуганную Настю.

– Он... Он не оставит нас в покое, – дрожащим голосом сказала она.

– Оставит, – спокойно сказал Панфилов. – В обмен на твое молчание.

– Мое молчание?

– Незаконное проникновение в жилище, нападение на сотрудника милиции. Если ты дашь показания, он сядет. Если нет, спустим все на тормозах...

– Лучше на тормозах.

– Вот и я думаю, зачем нам воду мутить. Она и без того мутная... Увезу тебя в Москву, на этом все и закончится...

– Когда увезешь?

– Сегодня.

– А ты?

– Тоже уеду.

– Но тебе же нельзя. Ты на службе.

– Мне все можно...

– А как же Антон?

– Отпущу. Поговорю с ним и отпущу. Сделаю пару звонков, заберу тебя, и мы уедем. Все очень просто...

– Все очень сложно. А упрощаешь ты, чтобы меня успокоить...

– Вот и успокаивайся.

– Не могу... Он знает, где я...

– Поверь, за мной, как за каменной стеной. Тебе только немного нужно побыть одной, здесь. Я сейчас в участок, разберусь с твоим мужем, а потом за тобой. Не бойся, ничего не случится...

Панфилов посадил дверь на петли, закрыл ее снаружи и отправился в участок. Там вызвал к себе в кабинет Грецкого.

Левшин привел его в наручниках. Марк Илларионович взглядом показал, что браслеты надо бы снять, но прапорщик его не послушался. Сделал вид, что не понял намека. Так и ушел, оставив задержанного со скованными руками.

– Как же ты, Антон, до такого додумался? В дом к сотруднику милиции, да еще с громилами. Откуда они вообще взялись?

– Оттуда же, откуда к тебе писец придет, мент! – дерзко ответил Грецкий.

– Ты так ничего и не понял, – сочувствующе посмотрел на него Панфилов. – Придется объяснить. Не пляшет твоя карта против моей. И никогда плясать не будет. Рылом ты для меня не вышел...

– Думаешь, если мент, то все можно?

– Это здесь ни при чем, мент я или нет... Может, и не мент я вовсе... Но закон ты в любом случае нарушил.

– Ты точно за идиота меня держишь, – глумливо хмыкнул Грецкий. – Какой закон? Что я сделал?

– Нападение на сотрудника милиции.

– Это еще доказать надо!.. Зарвался ты, мент! Конкретно зарвался!.. Я дурак, пожалел тебя, не стал поднимать свои связи. А надо было бы в прокуратуру заявить за тот беспредел, что устроил...

– Какой беспредел, о чем это вы, гражданин Грецкий?

– Незаконный арест, раз. Похищение жены, два!.. Ты у меня парашу жрать будешь, мент!

– Жену я у тебя не похищал. Это раз. А насчет параши, так это теперь твоя еда, гражданин-товарищ-барин... Хотел я с тобой разойтись по-хорошему. Но раз ты у нас такой буйный... Вы задержаны, гражданин Грецкий. Пока что на двое суток, а там видно будет...

– Ну, ты шутник, Панфилов! Я за своей женой к тебе приходил, понял! Кто меня за это осудит?.. А за то, что меня жестоко избили, ты ответишь по всей строгости...

– Заткнись! – презрительно скривившись, оборвал Марк Илларионович. – Не будь истеричной бабой. А то привыкнешь, не успеешь выйти из образа, когда в общей камере окажешься...

– Где Настя?

– Вот с этого и надо было начинать разговор. А то развел, понимаешь, антимонию... У меня твоя жена. На развод она подает. С тобой разведется, а за меня выйдет... Поверь, я ей изменять не буду.

– А кто ей изменял?

– Ты. Настя рассказала.

– Не было ничего. Это фальсификация!

– Не знаю, не видел. Но мне все равно, что там было. Лишь бы она со мной была, а не с тобой...

– Тебе все равно? – истерично вскричал Грецкий. – Да это ты все сделал!

– Что все?

– Спокойно все было, пока ты здесь не появился. А потом началось... Ты же был у Алки, ты видеокамеру в ее доме установил. Ты!.. Ну ты и козел!

Панфилов подошел к нему, вдумчиво заглянул в глаза и резко, без размаха влепил ему пощечину.

– Успокоился?

– Ты во всем виноват, – все еще зло, но уже с признаками смирения сказал Грецкий.

– Откуда я мог знать, что ты с Максютовой спишь?

– Я не спал...

– Ой ли?

– Ну, было пару раз...

– Не ври.

– Ну, может, чуть больше...

– И все у нее дома?

– Нет.

– Но засветился ты у нее дома. Ты обвиняешь меня в том, что я камеру там поставил. Значит, там ты спалился...

– Да, обвиняю тебя в том, что спалился...

– А ничего, если я обвиню тебя в убийстве гражданина Максютова?

– Что? – недоуменно и в то же время испуганно встрепенулся Грецкий.

– Официально считается, что Максютов покончил жизнь самоубийством. Но я в партии полных кретинов не состою, я понимаю, что это бездарная подмена действительности таким же бездарным бредом. Вопрос: кому это нужно? Алле Максютовой или тебе, ее любовнику? Но, скорее всего, вам обоим...

– Не понимаю, о чем разговор.

– Все ты понимаешь. И знаешь. Не было у Максютова повода кончать жизнь самоубийством. А если бы и был, вряд ли бы он выбрал такой способ. Тонуть в ледяной воде, умирать в жутких муках... Лучше застрелиться, ты не находишь? Нажал на спуск, и все...

– Не дождешься.

– Я и не жду. Может, мне и приходилось шагать по трупам, но в случае с Настей это не вариант... А насчет Максютова ты сам подумай, какой идиот захочет умирать в ледяной воде?

– Кому нужно, тот пусть и думает. А я к этим делам отношения не имею...

– Зато само это дело имеет к тебе отношение. Максютов утонул двенадцатого апреля, в будний день. Вечер, темно, но погода хорошая. Лед еще прочный, почему бы рыбку из проруби не поудить? А он любил это дело, так?