Владимир Соколовский - Двойной узел Страница 15

— Ну зачем так? Не надо никакой корзинки. Я ведь к вам, можно сказать, просто так пришел.

— Ах, просто та-ак! Ну, люди добрые, глядить на меня, смейтесь — милиционер ко мне в гости просто так пришел! Може, мне и горилки принести? — На лбу Котырло обозначилась недобрая складка.

— Чего вы кипятитесь? — нахмурился капитан. — Чуть на стенку не лезете.

— Полезешь тут. Как освободился — покою не дають: судимый да судимый! То участковый, то из розыска, вот как вы, лезуть, да еще на работе кадровик всю плешь переел: неи-искренний ты, Котырло, какой-то, откройся мне, може, полегчае. Тьфу! — Он развернулся и бухнул по стене кулачищем. — Щоб вы здохли!

— А ну сядь! — крикнул Семакин. — Чего тут расстукался! Я ради тебя за тыщи километров сюда примотал, а он, гляньте, какой петух! Да откуда ты можешь знать, зачем я пришел?

— А вот я и думаю, — глухо сказал Котырло, — шо я вам — бутерброд с медом, шо ли. Своих мало — аж с другой области приихалы, на Юру Котырло такого поглядеть.

— Вы не обижайтесь, Котырло. Я по важному делу приехал. Лично вы к нему отношения не имеете, я думаю. Просто кое-каких людей вы знали, так об них хочу спросить.

— Каких людей? В чем дело?

— Нас интересует личность Трушникова Геннадия Фролыча — помните? Он в колонии в вашей бригаде работал. Или числился, не знаю.

— Постой, постой. — Котырло вдруг успокоился, сел на стул, обхватил спинку. — Это вы не про Генку ли? Так бесплатный ваш номер, товарищ, помер Генка, от желудочной язвы, я точно говорю.

— Да это я знаю. Нам теперь важно выяснить его окружение: с кем связи поддерживал, разговоры вел, друзей его, короче. Поможете?

— Ну, если так. — Котырло встал, заходил по комнате. Несмотря на огромное тело, двигался он плавно и мягко. — Расскажу нашу тамошнюю жизнь. Службишка-то у вас трудная. Это же надо же куда притопал!

— Всяко бывает, — сказал Семакин. — Раз на раз не приходится. А вообще — трудная, да. Не легче твоей, пожалуй. Только на тебя, я думаю, так не ухают, как ты вначале на меня заухал.

— Тоже ухають, — виновато усмехнулся Юрий. — Горять нервные клетки, зараза! Ну, слухай!

— Я отбывал наказание совместно с Трушниковым. Емкий был мужчина. Настоящий вор. Я, правда, не больно со всей этой блатной шайкой-лейкой знался. Случайным, можно сказать, человеком в колонии себя чувствовал, все ходил, переживал. Никогда в жизни не думал, что могу человека беспощадно бить. Шо тогда на меня нашло, сам не знаю. Сильно Гальку любил, ревновал ко всем, а тут этот сопляк. А она-то сама, подлюка… Ладно. Не будем это вспоминать. Вот, отбываю я наказание — все, как положено: на работу хожу, режим соблюдаю, в пакости никакие не лезу. Меня в бригадиры ставять. Кое-кто шептался по углам: шу-шу-шу, мол, Котырло в начальство прет, надо бы ему устроить, но в глаза не говорили, помалкивали: кому охота потом всю жизнь на лекарства работать! Вон кулак у меня какой, нехай попробуют. Сунули мне этого пахана в бригаду, век бы его не видать! Сначала вообще на работу не ходил, потом дядя Костя, мастер наш, усовестил его вроде: стал с нами на лесосеку таскаться. Да только проку нема! Сидит у костра, баланду травить. Народ в бригаде разный был — блатные и ничего ребята. И был у нас такой Витька Пеклеванов, вот он и ходил у пахана в адъютантах. За разбой сам сидел. Уж так он возле него крутился — и поднесеть, и принесеть. Вечером, если в карты не играють, на нары сядуть и шепчутся. Уж о чем они там шептались, черт их батьку знает. Он сам, Витька-то, хитрый такой, смурной парень был, не ходил, а шнырял. И глазами, бывало, шнырк-шнырк! Когда у Трушникова стало желудок прихватывать, Витька этот все возле него в зоне крутился. И вот — увозить пахана в больницу нашу. Свалился с приступом.

А слухи-то идуть: все, дескать, конец пришел Гену, недолго протянеть.

Вот тогда-то и с Витькой случай приключился.

Он отпросился на пилораму, за брусьями. Вдруг гляжу: бегуть ко мне, оруть. Шо такое еще? Да Графину (это мы Витьку так звали, он, как пришел, все выпендривался: я, дескать, Граф, у меня кличка такая на воле была. «Да какой ты Граф, — ребята смеются, — ты так просто, Графин!») два пальца, мол, Графину циркуляркой отхватило! Я все бросил — и на пилораму. Гляжу: Графин сидить у дверей на брусьях, белый як снег, рукой машет левой, а на ней мизинца и безымянного как не бывало: кровь хлещеть, а он визжить: «Везите меня в больницу скорее, а то кровью счас изойду!»

Отправили его. Как из больницы вышел, стал тихонький, смирный, на работе вкалывал. Ну, думаю, слава богу, вроде направляться стал парень. Освободился он раньше меня, уехал, а куда — не в курсе, я с ним на эти темы не больно балакал…

ГЛАВА X

Семакин вошел в кабинет следователя важно, вразвалочку.

Поздоровался, поставил портфель, удобно сел в кресло. Нога на ногу. Закурил не торопясь.

Попов удивленно покосился на него:

— Миш! Ты чего это гордый такой? Раскрыл, что ли?

Капитан медленно кивнул.

— Ну-ка, давай, что привез! — Следователь рванулся к портфелю. Прочитал.

— Молодец. Обскакал меня, черт! Я тебя обрадовать немножко хотел, а ты — вон как.

— А у тебя что? — оживился Семакин.

Попов подал ему лист с протоколом допроса, весело сказал:

— Вот! Привет тебе от Галушки!

Ночью, с 3 на 4 июня, я должен был встречать на станции главного инженера треста — своего шефа. Он должен был прибыть проходящим поездом из Москвы, в 2.07. Я выехал из Кучино минут без пятнадцати двенадцать. Езды от города до станции — минут пятьдесят, но я решил уехать пораньше и вздремнуть на станции до прихода поезда. Отъехал уже километров пять-шесть, когда увидел идущего по дороге по ходу движения машины человека. На свет фар он не оглянулся, продолжал идти. Догнав его, я остановился и предложил подвезти. Он сел и всю дорогу до станции сидел молча, глядя в окно.

По дороге я попросил у него спички. Когда он протянул мне коробку, я заметил, что на руке у него отсутствуют два пальца, и спросил, где он их потерял. Он очень внимательно поглядел на меня, ничего не ответил и снова отвернулся. Не доезжая до станции примерно полкилометра, он попросил меня остановиться. Я остановил машину, он вышел из кабины и, зайдя спереди машины, положил руки на ее капот, после чего сказал, чтобы я вышел. Сказав это, он снял одну руку с капота и опустил в карман. Его действия мне показались странными, я испугался и переключил свет с подфарников на фары. Его осветило, и он сразу закрылся руками, но наружность его я запомнил и могу опознать. Когда он закрыл лицо, я включил заднюю передачу и отъехал от него. Сначала он стоял неподвижно, затем внезапно побежал прямо на машину. Я еле успел развернуться и уехать. Приехал на станцию уже после прихода поезда, за что получил замечание от главного инженера треста, которого заставил ждать машину целых десять минут. На следующий день я отбыл в командировку и ничего не слыхал об убийстве Макуриных. После приезда я уже не вспоминал о той поездке, но когда перед нами на автобазе выступил участковый и рассказал о том, что ищут убийцу — молодого парня, я вспомнил этот случай и решил дать показания, хоть и не ручаюсь, что это был преступник — у страха, как известно, глаза велики, а тут дело было ночью, когда иногда от пустяков ум за разум заходит…

— Ну, как, — ехидно сказал Попов. — Ничего мы тут без тебя, не померли?

— Вот что, Юра, — задумчиво произнес капитан. — Не тебе бы этим гордиться. В ходе дознания, дознания, повторяю! — пересеклись две линии. Точка пересечения — Преступник. Одна линия идет от меня. Другая — от работников Кучинского райотдела. Не видно линии, идущей от тебя, следователя Попова. Ну, как ты на это смотришь?

— Да ты что? — смешался Попов. — Какая разница-то теперь? Главное сделано — преступление раскрыто, чего тут счеты сводить! Ты ведь знаешь, что я другим делом занимался!

— Потому и занимался, что не верил, — буркнул Семакин. — Раскроют, мол, — ладно! Не раскроют — и черт с ним! Может, и от тебя к нему еще пять линий протянуть можно было, к Пеклеванову этому.

Кровь бросилась в лицо Попову. Он подошел к окну, закурил.

— Послушай, — отрывисто проговорил он. — Только честно: а у тебя не было ни одного момента, чтобы ты подумал: все, тупик! И никаких выходов.

— Было, — бросил инспектор. — Только у меня это быстро проходит! Совести не хватает дело на половине бросить, понимаешь?! Душа за него болит. А моменты бывают, никуда от них не денешься.

Следователь молчал.

Семакин поворочался на стуле, потом с интересом спросил:

— Я вот что все хочу узнать: как на юрфаке народ распределяют? Где, кем хочет работать — это хоть спрашивают?

— Да нет, — ответил следователь. — Если здоровье есть, прямая дорога на следствие!