Элмор Леонард - Бандиты Страница 16

– Хотите уморить наших пациентов? – не унимался Седрик. – Хотите, чтобы начальница проела мне плешь?

– Обернись-ка, Седрик, – попросил его Джек.

– Она смотрит на нас?

– Посмотри туда: во втором окне справа мужик в бордовом халате. Кто он?

– Где? – Седрик обернулся с деланной непринужденностью. – А, в махровом халате? Мистер Каллен.

– Так я и думал, – усмехнулся Джек и заорал во всю глотку: – Эй, Калли, привет, засранец!

– Уезжайте, – настойчиво попросил Седрик. – Ну что вам стоит?

Через служебный вход Джек вывез на каталке покойного мистера Морриссо, разместил его в катафалке, запер заднюю дверь и, вернувшись к кабине, наткнулся на Каллена.

Каллен, специалист по банкам. Знаменитость «Анголы».

– Глазам своим не верю, – сказал Джек. – Тебя выпустили.

Они обнялись.

– Мой парень хотел, чтобы я остался у них, – сказал Каллен. – В смысле, чтобы так и жил у них, но тут начались проблемы с Мери Джо. У нее и так без конца нервные припадки, с тех пор как Джойлин сбежала из дому, чтобы стать актрисой. Мери Джо ничего в жизни не видела, только и знает, что «заниматься домом». Она даже телевизор не смотрит, только вытирает пыль, полирует мебель, печет пирожки и пришивает пуговицы. Ни одна женщина не тратит столько времени на пришивание пуговиц, как Мери Джо. Я даже спросил Томми-младшего: «Что она с ними делает, пришьет, а потом снова отрывает, что ли?» Так и стоит в глазах, как она перекусывает нитку. В первый день, как попал к ним, искал-искал, а пепельницы нигде не видно. Стоит одна, но в ней полно пуговиц. Ладно, беру ее, но тут Мери Джо говорит: «Это не пепельница. В этом доме пепельниц нет». Я говорю: «Ладно, а жестянка из-под кофе найдется?» Она отвечает: курить можно только на заднем дворе. Понимаешь, именно на заднем, чтобы меня не увидели соседи. Она стеснялась соседей. Как им меня представить? «Это папочка моего Томми, последние двадцать семь лет он отбывал срок». Мало того, что Джойлин сбежала из дому с парнем, который пообещал сделать из нее кинозвезду – так еще пришлось пустить меня в детскую, где спала ее дорогая девочка, где все эти мягкие игрушки и Барби с Кеном. Мери Джо просто не могла с этим справиться, даже если б по тысяче пуговиц в день пришивала. Она то и дело колола себе пальцы, и в этом тоже вроде как я был виноват. В один прекрасный день Томми-младший сказал мне: «Папочка, Мери Джо тоже тебя любит, но…» Что бы он ни говорил, всегда выходит одно «но». «Мы хотим, как лучше для тебя, только вот Мери Джо думает, тебе будет лучше, если ты будешь жить отдельно, со своими ровесниками». Это называется «отдельно». Как тебе это нравится?

Каллен вел Джека по широкому коридору в холл дома престарелых. Многие двери были распахнуты, с обеих сторон коридора доносился звук работающих телевизоров. Каллен так и не снял махровый халат, надетый поверх рубашки и брюк. Шел он медленно, держась рукой за тянувшиеся вдоль стен перила. Джек с трудом подлаживался под его шаг. Пахло здесь как в сортире.

Они прошли мимо старухи, прикованной к инвалидной коляске. Она протянула к Джеку руку, испещренную венами и желтыми пигментными пятнами. Ловким движением Джек увернулся от нее и тут же увидел вторую старуху, которая тоже поджидала его.

– В каком смысле «с ровесниками»?

– Мне шестьдесят пять лет, Джек. По мнению Мери Джо, пора и о душе подумать.

– А зачем ты носишь халат? – спросил Джек, подергав Каллена за бордовый рукав.

– Мне нельзя рисковать. Я хожу в халате и еле передвигаю ноги, чтобы выглядеть больным. Ты получил досрочное освобождение, а меня освободили условно по медицинским показаниям. «Освобожден по состоянию здоровья до истечения срока заключения». Не знаю, вдруг они снова посадят меня, если решат, что я здоров.

– Каллен, тебе выдали свидетельство об освобождении, обратного пути нет. Господи, у тебя же был инфаркт!

– Ага, и они отвезли меня в реанимацию в наручниках и кандалах, да еще и цепью их соединили, а то как бы я не удрал прямо в кислородной маске – а я, на хрен, пытался хоть вздохнуть. В таком виде они и держали меня в больнице – в наручниках, прикованным к кровати, пока мне не сделали шунтирование. Вот как они с нами обращаются, и плевать им, болен ты или здоров.

Холл дома престарелых напоминал комнату для прихожан при церкви: тот же мощеный пол, потертая разномастная мебель, на голых стенах – написанные от руки объявления. В креслах, качая седыми головами, сидели постояльцы – кто смотрел телевизор, кто дремал.

– «Главная больница», – проворчал Каллен. – Тут все ее смотрят. А я люблю «Молодых-беспокойных», они то и дело попадают во всякие переделки.

Джек уселся рядом с Калленом перед кофейным столиком кленового дерева, пустым, если не считать крошечной пепельницы, набитой окурками. Джек достал сигареты, и Каллен попросил:

– Дай-ка и мне. Что это, «Куле»? Ладно, все равно. Вообще-то, хотел завязать, но надо же от чего-то помирать. Когда я захворал в тюрьме, я написал Томми: «Обещай мне, если я тут умру, ты перевезешь меня в Новый Орлеан. Господи, только бы меня не похоронили в Пойнт-Лукаут, где меня даже никто не навестит». И вот я тут.

– Томми навещает тебя?

– Навещает. Я тут всего месяц – завтра будет месяц. Мери Джо ни разу не приходила. Должно быть, каждый день весь розарий читает, чтобы меня не выгнали отсюда и им не пришлось забирать меня к себе и терпеть мои сигареты.

– Ты можешь уйти отсюда, если захочешь? Каллен призадумался.

– Не знаю. Наверное, могу. Только идти-то мне некуда.

– Есть одно дельце, – нерешительно начал Джек. – Я подумал: может, тебя это заинтересует. Ты же профи, верно? И с виду не очень-то сдал.

– Нет, я в форме. – Наклонившись поближе к Джеку, Каллен зашептал ему: – Что я тебе скажу – не поверишь. В таких местах, как это, всегда полно кисок, всех и обслужить не поспеешь.

Джек оглядел гостиную, но увидел вокруг лишь седых усохших старушек, многие из которых были прикованы к инвалидным коляскам.

– Думаю, я тут скоро подружкой обзаведусь, – вдохновенно продолжал Каллен. – Вон ту видишь? Которая читает журнал. Это Анна Мария, у нее отдельная комната. Видишь, как ноги раздвинула, Париж показывает? Ты в языке тела разбираешься, Джек? Я даже книгу такую прочел. Глянешь на человека – и сразу можно просечь, что у него на уме. Тело свои сигналы подает.

Дряблой, сморщенной Анне Марии на вид было никак не меньше семидесяти пяти.

– И что же ее тело сообщило тебе, Калли?

– Неясно, что ли? Оно зовет меня: «Вставь мне, лапочка, меня уже так давно никто не трахал!» А знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я трахался в последний раз? Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом двадцать второго декабря. Третьего января тысяча девятьсот пятьдесят девятого я взял последний банк, этот доходяга Арт Долан сломал себе ногу, прыгая через стойку кассира – так я и знал, что он слишком стар для нашего дела, – и меня заперли на пять месяцев в предвариловке, без залога. Мне светило от пятидесяти до пожизненного без права досрочного освобождения, вот они и не выпускали меня на поруки. Так-то я поплатился за то, что пытался выручить приятеля. – Каллен устало вздохнул, халат на нем распахнулся, а живот выпятился, натягивая рубашку.

– Я хотел кое о чем поговорить с тобой, Калли, – повторил Джек. – Может, тебя это заинтересует.

Каллен все не сводил глаз с Анны Марии. Плотоядно улыбаясь, он склонился к Джеку и снова зашептал:

– На днях к нам новенькая поступила. Говорят, к ней в дом вломился какой-то юнец, забрал семнадцать долларов у нее из кошелька и отделал ее три раза в трех разных местах – в смысле, на кровати, на полу и где-то еще. Этой бабе семьдесят девять лет. Я подслушал, как наши тетки толковали насчет этой истории и Анна Мария сказала: «Ну, свои семнадцать долларов она окупила с лихвой». Ясно тебе, что у нее на уме?

– Да, Калли, все складывается в твою пользу, – не стал спорить Джек. – Думаю, ты уговоришь Анну Марию поиграть с твоим колокольчиком. Ты у нас обаятельный.

– Я стараюсь людей не доставать. Что толку-то? – Каллен рассеянно оглядел собравшихся, взгляд его остановился на одном из стариков. – Знаешь, кто это? Вон тот старикан в незаправленной шерстяной рубашке? Морис Дюма. Слыхал, наверное, Мо Дюма – великий тромбонист, один из величайших. Играл с Папой Селестином, с Альфонсом Пику, с Арманом Хьюгом. Теперь они сидят в баре «Каледония» или в «Сен-Филипе». Зайди туда после похорон, всех там застанешь. Знаешь, чем он тут занимается? Зайдет в комнату к кому-нибудь из постояльцев и сопрет одежду, наденет сразу на себя. Подойди поближе, посмотри на него: на нем по меньшей мере две рубашки, да и штаны одни под другие надеты. Думает, никто не заметит.

– Мне-то нужен не любитель, а профессионал, Калли, – на полном серьезе возразил Джек. – Сколько банков ты взял, пятьдесят? Подумать только, если б я сегодня не увидел тебя в окне…