Станислав Родионов - Долгое дело Страница 17

Он всё смаковал рюмку, серьёзно разглядывая свою новую подругу. Его глаза уже ни о чём не спрашивали и не смотрели на Лиду.

— Вы учились хореографии? — заинтересовалась Галина.

— Я перекинулся руководить. Прежде всего пересмотрел классическое наследие. В балете, как вам известно, танцуют без юбок. Поэтому кем работают балерины — неизвестно. Якобы лебедями. Я же придумал танцы по профессиям. Например, танец рыбаков. У каждого танцора в руке по мороженому хеку…

— В театре? — Галина смотрела на инспектора, словно тот и сам превратился в мороженого хека.

— Нет, в Доме культуры. Ещё был танец таксистов — ребята прыгали вприсядку и кричали: «Едем в парк». Неплохой получился танец работников гостиниц — девушки плясали с пылесосами и пели: «Местов нету и не будет…»

Лида не выдержала — рассмеялась.

— Тогда я поставил танец водопроводчика, надев на голову танцору фановую трубу. Эта труба и увлекла его в оркестровую яму. В результате дирижёр заикается, а я уволен.

— Вадим, красоту бы пощадили, — сказала Лида.

— Глупость недостойна пощады, — быстро ответил инспектор.

— В Доме культуры всё возможно, — авторитетно разъяснила Галина.

— Тогда хоть будьте справедливым, — вздохнула Лида.

— Красота без ума — это несправедливо, — скороговоркой возразил Петельников.

— В Доме культуры полно дураков, — согласилась Галина.

— Нет, справедливо, — тихо сказала Лида. — Нельзя одному всё: и ум, и красоту.

Она налила им в опустевшие чашки кофе. Галина глянула на свою пустую рюмку, но Петельников не пошевелился. Он и свою не допил.

— Сейчас престижны ВИА, — сообщила Галина, элегантно отпивая кофе.

— ВИА переводится на русский язык как вокально-инструментальный ансамбль, — объяснил инспектор Лиде и вдруг сурово обратился к Галине: — А знаете ли вы, что я был известным эстрадоманом, микрофоноведом и виалюбом?

— Забавно, — не поверила она.

— А знаете ли вы, что это я организовал вокально-инструментальный ансамбль «Аккордные ребята»? Я уж не говорю про «Поющих лауреатов». А известный ансамбль «Четвертинка»? А престижная программе «Шумели ноты, тромбоны гнулись»?

— Чем она престижна?

— Как чем? Триста восемьдесят вольт, плюс шесть динамиков, плюс акустика, плюс два микрофона лопнуло, плюс оглохший первый ряд, плюс шесть зрителей в обмороке! А знаете ли вы, что в консерватории я читаю лекции по теория музыки: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка села на такси?

— Разыгрываете? — фыркнула Галина.

— Разыгрываю, — согласился инспектор.

Гостья поёжилась, словно замёрзла от горячего кофе, и беспомощно посмотрела на хозяйку.

— Он шутник, — успокоила её Лида.

— Я хочу открыть жуткую тайну, — серьёзно заговорил инспектор. — Я никакого отношения не имею к искусству, а работаю токарем.

— Опять разыгрываете?

— Разыгрывает, — подтвердила Лида. — Он милиционер.

— Без звания? — спросила Галина.

Петельников встал и произнёс высушенным, усталым голосом, какой у него бывал после дежурства:

— Простите меня, Лида.

Он посмотрел на неё долгим взглядом: «Стоит ли щадить глупость?» Лида ответила таким же: «Стоит быть терпимым».

Из дневника следователя.

Все ли ищут смысл своей жизни? Я думаю, что все. Может быть, «ищут» — слишком громко сказано, но каждый хоть раз в году задумывается о себе, о своём месте, о своём назначении… Каждому хоть раз в году становится грустно от утекающего времени. И каждый хоть раз в году удивлённо спрашивает себя, для чего и как живёт.

Есть люди, которые, задумавшись, отвечают благостно и довольно: «Живём не хуже других». Есть те же самые люди, которые, задумавшись в эту сокровенную минуту, вздохнут и скажут: «А хочется жить лучше других».

Есть, есть люди — сколько их? — которые в формуле «жить, как живут все» видят смысл жизни. Да что там смысл — счастье своё в ней видят.

Из газеты «Простофили».

Как известно, самый надёжный способ получать деньги — это работать. Не так думала некая Калязина А.С., которой не давали покоя лавры небезызвестного Остапа Бендера. Только в отличие от него Калязина не утруждала себя поисками оригинального способа извлечения денег из карманов граждан. Она сделала просто: взяла в руки мокрый платок, села в скверике и со слезами на глазах начала рассказывать прохожим душещипательную историю о том, что у неё якобы сгорел дом и муж. И люди клали ей в дрожащую ручку деньги.

О мошеннице говорить ещё рано, поскольку следствие не окончено. А вот о тех, кто давал деньги, поговорить стоит…

Вроде бы все знают басню Крылова о той вороне, которая упустила сыр. И всё-таки простофили не перевелись. Взрослые тёти и дяди, утирая повлажневшие глаза, слушали басню о косточках мужа и выкладывали денежки. Не спросили ни документов, ни фамилии, ничего не проверили и не разузнали. Ей нужна помощь? Пожалуйста! Ну не ротозейство ли это?..

Рябинин посмотрел в окно — там, в скверике, в тополях, вроде бы начиналось лето. Окрепли листья, потеплела земля, посветлела кора деревьев, и заблестели под солнцем скамейки. И отцвели синие ирисы Александра Ивановича… Рябинин обернулся — комендант стоял у двери, тускло изучая пол.

— Натирать будем?

— Да не знаю…

Александр Иванович поднял глаза на стены, разглядывая их подозрительно.

— Ремонтировать не пора?

— Вроде бы чистые.

— Рамы не подкрасим?

— На ваше усмотрение.

Комендант воззрился на потолок и через тягучую минуту сообщил:

— В буфет банан подвезли…

— Спасибо, — улыбнулся Рябинин.

— Не пойдёте? — спросил Александр Иванович, потому что следователь продолжал сидеть.

— У меня от них изжога.

От мучнистой сладкой мякоти была изжога. Но Лида их любила, поедая быстро и вкусно, как обезьянка. Он увидел жену с бананом в кресле, вечером, под торшером — и потянулся к портфелю. И тут же представил набежавшую очередь — нервную, напористую, из одних женщин — и опустил руку. Очередей он стеснялся.

Рябинин не любил говорить о деньгах, вещах, квартирах… Ему казалось, что беспокоиться о материальном — стыдно, а если уж заставляет жизнь, то делать лишь самое необходимое и делать как-то незаметно. Он не очень понимал людей, которые носились со своими физиологическими потребностями — едой, сном, сексом, — доказывая, что всё естественное естественно. Были и у него материальные заботы, были и физиологические потребности. Но его ум…

И промелькнуло, исчезая…

…Человек — это тело, мышцы, нервы, материя. А материи подобает заботиться о материальном. Нет. Человек — это всё-таки ум, совесть, чувства, дух. Чего же стоит дух, обслуживающий лишь своё тело? Стыдно же. Духу духовное…

— Я банан тоже не уважаю, — поделился комендант. — Говорят, витамины-витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.

— Наверное, витамины на интеллект не влияют, — развеселился Рябинин.

Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.

Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как-то необязательно и не очень заметно — маленький, сухощавый, безвозрастный… С волосами, зачёсанными…

Однажды Рябинина удивило известное выражение «волосы, зачёсанные назад». Разве можно зачёсывать вперёд? Оказывается, можно: у коменданта была тёмная косая чёлка. В чёрном дешёвеньком костюме, — а он ходил только в чёрных костюмах, — говорили, что комендант где-то когда-то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где-то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.

— Про эту-то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.

— Какая газета?

— Вчерашняя «Вечёрка».

Вчерашняя «Вечёрка», ещё не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлёк её, сразу отыскал заметку и начал читать…

Тихие, ещё далёкие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там всё тяжёлой щемящей силой, словно на неё давила земля. Злость. Она полегоньку пройдёт, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он…

Александр Иванович, освободившись от новостей, ушёл скраденными шажками — только белёсой синью мелькнули недокрашенные носки.

Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезёт этого стука.

— Мне, пожалуйста, Холстянникову.

— Я слушаю.