Владимир Соколовский - Двойной узел Страница 17
Владимир Соколовский - Двойной узел читать онлайн бесплатно
— С вашей встречи с Геннадием Трушниковым, — сказал Попов.
Пеклеванов сморщился.
— Вот вы куда добрались. Ну, если так… В шестьдесят четвертом году дали мне девять лет — кассира мы группой хотели снять. Это уж вторая ходка у меня была: первый раз я по малолетке за кражу сидел. Отправили в колонию, где я с паханом встретился. Он мне с самого начала был интересный. Сильно я к нему приглядывался: не часто теперь и там таких-то встретить можно. Так, чтобы по крупному сорвал, и — нырк! — это мало кто умел, как я по рассказам его усек. Чтобы с того банка, что ты взял, до седых волос из ресторанов не вылазить. Вот и толкуем, бывало, по вечерам-то — он свое, а я — свое ему гну: хоть я тебя и уважаю, а не смог ты завертеть такое дело, ну и сиди тут, не квакай! А я вот, когда выйду, ширмачить или по зауглам бутылки отбирать не буду: годы убью, а свое огребу. Слушал он, слушал это дело да как-то брякнул: «А откуда ты знаешь, может, и у меня деньжата в заначке имеются? Золотишко, к примеру?» Да ну тебя, говорю, пахан. Он насупился, запыхтел: «Мал ты еще, сявка, так со мной разговаривать! Смотри, счас кишки на кулак намотаю». Да ты не сердись! — говорю ему, — только чудно про золотишко слушать, да еще здесь, в зоне.
«А ты слухай, — говорит, — как дело-то было, расскажу тебе, так и быть». И всю эту историю мне выдал, как они в войну хлеб за золото загоняли. Рассказал, как последнюю машину взяли, как друга у него убили, и — молчок. А дальше-то что? А дальше тебе, дескать, знать не положено. Лежит это золото, хозяина своего ждёт, понял? Я загорелся: в долю меня возьми! — шепчу ему. «Ишь, хитрый! — говорит. — В долю его, ха! За какие такие шиши я тебя в долю брать должен? Нет уж! Все мое будет». Ну и вроде закончили на этом разговор. Только я об нем не забыл. И старик, чувствую, ко мне стал приглядываться. Словечко бросит, бывало, а я уж тут как тут: что, пахан? Принести, отнести чего? А ему приятно: он вроде как опять в законе себя чувствует, как когда-то. И вдруг скопытился мой старичок; увозят его, значит, в больницу. Я сказал себе тогда: пришел, Витька, твой час. Не сделаешь теперь свое дело, век локти грызть будешь.
Как только узнал, что плохи у него дела, на другой же день пальцы в циркулярку сунул! Бегают, помню, все, а я сижу, ору и радуюсь: мое, мое золотишко будет!
Меня в больницу, а я той же ночью к пахану — шасть! Он меня увидал — обрадовался вроде. Как, спрашивает, здесь оказался? А я ему показываю руку: так, мол, и так, узнал, что тебе худо, специально два пальца себе обрезал, чтобы возле быть, может, помочь там или что. Он на меня посмотрел и говорит: «Да знаю я, Графин, зачем ты пришел. По душу мою. На, забирай, мне уж теперь отсюда все равно не выбраться. Но учти: если выберусь — придушу, как котенка. — Потом засмеялся Гено — тихо, хрипло так: — Ну, ты, парень, пошустрей Чибиса будешь, так я понимаю. Ты его найдешь. А найдешь — прибери, понял? Он по документам того старшего лейтенанта и живет, поди. А насчет Нинки — сам смотри, была у меня на нее злоба, да теперь черт с ней! Непутевая баба оказалась».
Я удивился: как, разве Чибис-то с Нинкой теперь? «Вот в том-то и дело, — говорит, — что за два года до того как я в последний раз освободился, их Мухомор в городе вдвоем встретил. Идут по улице под вечер, под ручку, голубки! Тряхани их! Только лучше тебе с Нинкой разговор иметь, Чибис-то опасный больно!»
На другой день он помирал — звал меня, да только я не пошел: чего нервы себе мозолить, и так не железные. Я вышел из больницы и залег. На работу хожу, на собраниях выступаю. Дождался момента наконец — освободили. Ехать надо, а куда? Сам-то я сызранский, да что толку дома показываться. Что я, матери пьяной не видел с ее кавалерами? Словом, приехал сюда. Сначала на стройку устроился — прописался, общежитие получил. Поработал полгода — э, нет, не по мне это дело. Устроился в институт сантехником.
Работал вот, в коменданты выдвинули, комнату отдельную дали.
А Чибиса я сразу выслеживать стал. Прихожу, бывало, в военкомат: так, мол, и так, в сорок третьем году ехали мы с матерью сюда в поезде, и мать от эшелона отстала, когда за кипятком бегала. Так подобрал меня какой-то старший лейтенант, довез до областного центра, подождал мать, на руки ей и сдал. Ни фамилии, ничего не сказал, только, дескать, еду по полной демобилизации домой, в ваш район. Так вот, мать у меня померла недавно, завещала этого офицера найти! А они, в военкомате-то, и рады — целые списки тащат, ну-ка, мол, посмотрим, где он, скромный герой!
Вот так я нынче зимой на него и вышел. Пришел в первый раз в фотографию. Неужели он? Вроде, как пахан описывал, схож. А черт его знает. Кричу ему, сделай, хозяин, мне портрет, чтобы вставил я его в окошко, и ни одна красавица мимо дверей пройти не могла. Смеется: «Надо будет тогда на магарыч прибросить!» Какой разговор! Сейчас будет. Сбегал в магазин, купил бутылку, килограмм конфет. Конфеты хозяйке твоей, а пузырек мы с тобой раздавим. «Да я не пью, — говорит, — мне спирт только снаружи можно принимать, — ноги натираю. Помороженные они у меня. Натру сегодня твоим подарком. А насчет конфет… Эй, Нинель!» Из боковушки вышла женщина — маленькая, остроносенькая такая, зубки редкие. Я аж оторопел — она! Вот черт дери, нашел! Уж не помню, чего я там дальше бормотал. Сфотографировал меня старик, и я ушел.
После того стал готовиться. Через неделю приехал за портретом. Ну, сделал он меня, как надо. Да неужто, говорю, за такое дело и бутылочку шампанского раздавить со мной откажетесь? Да нет, мол, вот пивца — выпил бы, пожалуй, а шампанского — нет, не хочу. Первого июня я купил на вокзале две бутылки пива, принес домой, цианчику плеснул в одну, этикетку на ней надорвал, чтобы с другой бутылкой не перепутать, и снова закупорил. Приехал на «Ракете» к вечеру и, как фотографию закрывать — шасть туда. Задвижку изнутри прикрыл.
Приветствую, — говорю, — не узнаете? Снова за фотокарточкой, только поменьше, с девушкой из Риги познакомился, так вот — портрет просит. А я уж знаю, что лучше вас никто не сделает! Он заулыбался, штативы свои запередвигал. Ну нет, говорю, так дело не пойдет. Вы мне говорили как-то, что пивца не прочь дернуть: вот, пожалуйста! Специально для вас купил. А он, видно, тоже сильно в тот день уморился — жарко было. Одним залпом стакан осушил. Выпил, повалился. Ну, я его подхватил, чтобы стуку не было — опустил на поп. Захожу в боковушку. Там сидит эта самая Нинель и в тазике что-то ворошит. Свет красный. Здравствуй, говорю, Тюлька! Она повернулась. «А ты кто такой, что так смеешь меня называть?» Голосок дрожит. А я, толкую, от Ряхи, возлюбленного твоего, привет привез. Молчит. Потом как крикнет: «Леша!» А я усмехаюсь, — не ори, успокоился твой Леша, царство ему небесное, угомонился! Она — к двери, ноги подгибаются, шатается. Как его увидала, прямо на пол и села. «Зачем ты его?» — спрашивает. А ты будто не знаешь, рычу, давай золото сюда, меня Ряха своим это… душеприказчиком назначил! Давай, а то и тебя пришибу! Она говорит, что золото дома, в огороде Лешка зарыл. А Генко-то, мол, помер, что ли? Помер, да. Заревела. Некогда, кричу, слезы лить, время идет. Если не хочешь за муженьком пойти, давай по-быстрому, золото выкопаем да уйдем отсюда подальше. Как, пойдешь со мной? «Куда же мне теперь деться, пойду». Тут она даже успокоилась вроде. Встала, юбку поправила, на столе начала прибираться.
Ишь ты, думаю, приспособилась уж к новым условиям, сориентировалась.
Все-таки интересно, говорю, как это вы с ним снюхались? Оказывается, она в пятьдесят третьем освободилась, потыкалась в городе, жить негде, комнату отобрали, когда посадили. Завербовалась на север области, в леспромхоз.
На этом же пароходе Чибис ее увидал — он как раз из командировки возвращался, по заготовкам тогда работал. Подошел сзади, за руку схватил: выбирай, Тюлька, или в реку теперь сброшу, или со мной пойдешь? А ей тогда все равно было, лишь бы крыша над головой. Да и ему, видать, тяжко уж одному стало. А чужих — и баб, и мужиков — боялся он. Все ему казалось, что следят за ним, да и лишнее боялся сбрехнуть. Ну и стали они жить. Он поначалу-то приторговывал немного золотишком, да потом вдруг узнал, что посадили их всех, к кому с золотом ездил. Они, правда, про него ничего не знали — ни кто, ни откуда, — осторожный он очень был, хитрый! Стал новые связи искать. Да только когда последний раз они с Нинкой в город поехали, показалось вдруг ему, что Мухомор за ними увязался. После того и совсем в город ездить перестали. Лешка с этим золотом начисто свихнулся: только и знал, что его ночами из ямы в яму перекапывал. Все успокаивал ее: ничего, Нинон, мы еще поживем с тобой. А какая у них жизнь была?
Ну, ладно. Я Нинку с полу поднял: пошли! Расселась тут… Поглядела она в последний раз на своего Чибиса, шмыгнула, рукавом утерлась и побрела. На улице под ручку ее взял: если вы, мадам, пикнете здесь, я страшный человек, сами видели. Пришли какими-то логами в ограду к ним. А уж стемнело. Она притащила лопату. Здесь, дескать, Лешка в последний раз его зарывал. Ну, все, думаю, не нужна ты мне больше, мешаться только будешь! Тут ее и кокнул. Кокнул и пошел золото рыть. Рыл, рыл… что за чертовщина? Нет ничего! Может, думаю, перепутала Тюлька — в другом углу золото зарыто? Пошел на другой угол, давай там копать. Нету! Взвыл по-звериному! Выбрался из ямы, шваркнул туда лопату и пошел! К станции потопал. Иду реву. Вдруг машина рядом остановилась. Еле я удержался, чтобы в кусты не сигануть: все, думаю, милиция по мою душу явилась! А шофер из кабины орет: садись, дескать, парень, подвезу тебя! Сел я, а тут он с разговорами лезет да руку мою еще увидал: что да что?
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.