Лев Златкин - Место полного исчезновения: Эндекит Страница 19

— А что такое „шиверы“? — перебил Игорь.

— Каменистые перекаты, — охотно пояснил Павлов. — Там, где базальтовая порода, у реки хватает сил лишь на то, чтобы прорезать в массиве камня мелкое узкое русло. И когда скальные берега и обрывы сжимают реку почти втрое, вся масса воды устремляется к узкому протоку вдоль левого или правого берега, кипит и клокочет, а над ней беспристрастно стоят береговые скалы, в чьих недоступных каменных развалах свили свои гнезда орлы, с клекотом срывающиеся с вершин и долго парящие над своими владениями. Внизу под ними идут и идут плоты, ведомые мощными катерами-буксирами. Обычно ведут двумя буксирами: передний катер тянет плот вперед так, что гудят, напрягаясь, сочленяющие плот тросы, а задний катер слегка натягивает плот, не давая сбиться ровной его полосе, иначе хвостовые пучки занесет и плот развернет поперек.

— Как много слов, — ехидно заметил Пан, — когда можно было пояснить все одной лишь фразой.

— Ну вот! — обиделся Павлов. — Сам говорил: „за разговорами время быстро летит“.

Игорь смотрел на базальтовые скалы, изборожденные вертикальными трещинами, покрытые пятнами зеленоватого, желтоватого или бурого лишайника.

— Так ты же мне лекцию прочел о реке, а я спрашивал всего лишь о двух буксирах, — продолжал ехидничать Пан. — При чем здесь река?

— Река всегда при чем! — вступился за Павлова Коростылев Юрий Иванович, содержатель притона, известный под кликухой Костыль, но не из-за того, что ходил с клюкой, как баба-Яга, а, очевидно, из-за созвучия фамилии с кличкой.

Помимо своей основной профессии содержателя притона, Коростылев был еще историком с высшим образованием, большим знатоком Сибири, этнографом. Но, проворовавшись в одной из экспедиций, он был изгнан из всех научных сообществ, зато со всем почтением принят в преступном. Сдала его бывшая любовница. Женщина, если она хочет отомстить, очень изобретательна.

— Река в истории человечества всегда мыслилась как некая граница, рубеж, разделяющий важнейшие этапы жизни человека, — со знанием дела стал говорить Костыль. — Наибольшее воплощение подобные представления нашли, однако, в мифологии, где смерть осмысливалась как переправа через реку в мрачное подземное царство теней. В древности обряд захоронения всегда совершался на лодках, и не потому, что люди селились вдоль рек и больших водоемов, кстати, на лодках провожают в последний путь лишь в одном месте — в Венеции. В древности настолько серьезно относились к путешествию в подземное царство, что была даже разработана топография подземного мира, естественно, в мифологии и эпосе. Подземный мир или „тот свет“, как мы говорим: „Отправился на тот свет“, — располагался ниже устья большой реки. В дошаманский период думали, что вход в нижний мир осуществляется через отверстия в земле, водовороты и глубокие водоемы. Вместе с шаманами возникли и шаманские реки. По шаманской космогонии верхний мир располагается выше истоков воображаемой реки, а нижний мир соответствует нижнему течению этой реки. Но у каждой группы эвенков была своя территория, и в зависимости от этой территории и направления течения главной реки считалось, что верхний и нижний миры находятся в разных направлениях. Верхний и нижний миры соединены воображаемой рекой, которая у енисейских эвенков называлась ЭНДЕКИТ, „место полного исчезновения“, от слова „энде“ — „исчез полностью“…

Костыль приумолк, достав пачку „Примы“ и закуривая сигарету. Игорь, на которого подействовал рассказ Коростылева, задумчиво произнес:

— И мы плывем в эндекит! В свое место полного исчезновения!

Коростылев удивленно посмотрел на Игоря.

— Однако! — отметил он. — Я как-то не задумывался над этим.

— Гони картину дальше! — предложил Пан. — Интересно врешь!

— Эндекит имеет много притоков — долбони, „ночь“, принадлежащих отдельным шаманам, в обычное время на этих притоках живут духи, помощники шаманов, — продолжил Коростылев. — Притоки связаны с землей через водовороты в реке, эвенки их обходили стороной, боялись. Ниже устья каждой шаманской реки на эндекит помещался мир мертвых соответствующего рода, а души покойных сюда привозил шаман, естественно, не бесплатно. Шаманская космогония отражала древние передвижения и расселения людей по протокам больших рек. У большинства народов мифы помещают мир мертвых под землей или у края вод Мирового океана. Вавилоняне представляли Землю плоской, плавающей на поверхности Великой реки или Мирового океана. Мертвые, в их представлении, переплывали на плотах в потусторонний город Эрешкигаль через Великую реку или через „воды смерти“. У древних греков реки подземного мира носят названия Стикс, Ахерон, Коцит. Стикс — старшая дочь Океана и Тефиды, божество реки. Водами священной реки Стикс клялись боги Олимпа. Эта клятва — самая страшная. Мрачные ландшафты реки Ахерон влияли на воображение греков, населяющих долину реки призраками. Именно там находились места, где оракулы общались с потусторонним миром. Близок к реке смерти и образ реки забвения — Леты, протекающей в царстве Аида. Сначала Летой называли дочь богини раздора Эриды, символа забвения. Испив воды из реки Леты, души умерших забывают свою прошлую жизнь.

— Греки, вавилонцы! — презрительно прервал Коростылева Панжев. — Ты про русских что-нибудь расскажи.

— У русских тоже есть сходный с Летой образ — Забыть-реки! — тут же выполнил просьбу Коростылев. — Вода, как и огонь, по народным верованиям, обладала мощным очистительным действием. У верующих индусов умереть на берегу реки Ганга считается величайшим благом, потому что она смывает любой грех, святая река. В России считали, что река смывает и уносит болезни, одним из способов лечения от лихорадки был такой: в двенадцать часов ночи снимали с себя пропотевшую сорочку и бросали ее плыть по течению, приговаривая: „Возьми, река, мою болезнь, пошли мне здоровья!“. А в Европе существовали еще знаменитые „ордалии“, во время которых суды, разбирающие обвинения — в колдовстве, раздевали и бросали связанными в воду обвиненных, если те выплывали, их сжигали на костре, выплыл — значит виновен. Бедняги в большинстве своем предпочитали тонуть, так хотя бы их признавали невиновными, имущество оставалось в семье, и хоронили их на освященном кладбище.

— „Река времен в своем стремленье уносит все дела людей“, — завершил Игорь.

— Какие вы умные! — злобно откликнулся Пан. — Непонятно только, как вы оказались в таком дерьме.

— Если ты такой умный, то почему такой бедный! — засмеялся Моня-художник.

Он так и представлялся, никто не знал его настоящего имени и фамилии. Он был своеобразным художником, прекрасно рисовал кредитные билеты Центрального банка, не отличить от настоящих. Сдал его, спасая свою жизнь, один ненормальный убийца, работавший у него какое-то время сбытчиком.

— Доцент, — обрадовался поддержке Пан, — жизнь отдает из-за какого-то озера.

— Не какого-то, — прервал его Павлов. — Я родился в Баргузине…

— Да ну! — удивился Пан. — Как это ты умудрился родиться на ветру? Баргузин — это ветер.

И он неожиданно для всех запел:

Славное море — священный Байкал,Славный корабль — омулевая бочка.Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалечко.Славное море — священный Байкал,Славный мой парус — кафтан дыроватый…Эй, баргузин, пошевеливай вал,— Слышатся грома раскаты…

— Кончай выть! — оборвал его тихий Петя Весовщиков, по прозвищу Хрупкий, поплывший на пятнадцать лет за убийство по сто второй статье.

Убил он своего начальника за систематические издевательства, убийство было спонтанным, но все равно ему впаяли сто вторую статью, чтобы другим неповадно было убивать свое начальство.

Пан испуганно смолк. Отчего-то он побаивался этого тихого паренька с остановившимся взглядом.

— Насчет ветра ты прав! — согласился Павлов. — Баргузин — это ветер, налетающий с северо-востока на Баргузинские озера, на берегу одного из которых и раскинулся городок Баргузин, правда, сейчас он превратился в село. Если бы иностранному самолету пришлось совершить вынужденную посадку в Баргузине, пассажиры самолета ни за что не догадались бы, где они находятся. Тот же пейзаж, что и в швейцарском Энгадине или французской Савойе, вершины и пики самых причудливых очертаний, с шапками вечных снегов, леса по склонам и приткнувшийся к подножию гор городок, который делит на две части живописный бурливый ручей, впадающий в реку Баргузин, впадающую в Байкал… Ты хоть раз был на Байкале? — спросил он у Пана.

— Чего я там забыл? — хмуро отказался Пан. — Реки я люблю, рыбак заядлый, за тайменем ходил после первых заморозков. Знаешь, как играет таймень своим серебром на перекатах? В рыбке килограммов десять-пятнадцать. Побороться с ней, стоя на скользких камнях переката, — это надо уметь, скажу я тебе.