Кит Холлиэн - Четыре степени жестокости Страница 19

Свет моего фонарика скользил по стенам. Теперь рисунки приобрели для меня особое значение. Лишь в тот момент я осознала, что он рисовал своим гипсом, хотя, возможно, поняла это раньше. Стены в каждой камере покрывал безумный калейдоскоп образов. Наверху лестницы я заметила одно слово, нацарапанное в большой спешке. Словно Кроули стоял перед дверью и водил мелом вверх и вниз, теряя последнюю надежду. Он написал одно-единственное слово: «КОПАЙ». Что это: приказ или мольба? Я не могла понять, что это значило, но мое воображение уже рисовало мне обглоданные личинками трупы и мух, кружащих над разрытыми могилами. Карабкаясь наверх, я поскользнулась на мокрой ступеньке. Рухнула на пол и с силой щелкнула зубами. На четвереньках выползла в помещение для хранения боеприпасов. Оказавшись в безопасности, я наконец громко позвала Катлера.

Несколько часов спустя, когда начальник тюрьмы, его ассистенты, все четыре смотрителя, половина старшего офицерского состава и два лейтенанта тюремной полиции закончили свою работу, Уоллес поинтересовался о моем самочувствии. Мне было плохо. Руки все еще дрожали, и хотя я считала себя человеком сильным и психически адекватным, никак не могла войти и норму от пережитого потрясения. Все еще чувствовала тот запах и не могла избавиться от воспоминаний. Я видела, как рисунки, подобно заразному безумию, расползались по стенам, угрожая захватить каждый кирпич и прорваться во внешний мир. Уоллес заметил пятно на моей брючине. Я дотронулась до голени и почувствовала боль. Задрав брюки, обнаружила ссадину. Он велел мне пойти в медицинский кабинет, а затем возвращаться и писать отчет о случившемся.

Я посмотрела на часы. Три часа ночи. Мне не хотелось идти в лазарет через туннель. Я боялась снова оказаться в темном коридоре.

Небо на улице было черным, а воздух — влажным и холодным. Когда я добралась до лазарета, то с трудом могла унять дрожь. Наконец она стихла. Я свернула за угол и встретилась взглядом с сидящим за столом офицером. Ему хотелось узнать, что случилось и нашелся ли Кроули. Я пробормотала, что мы нашли его, и толкнула дверь. Он спросил, все ли со мной хорошо, но я не ответила.

В коридоре царил полумрак. На поясе у меня все еще болтался фонарик. Я взяла его и стала светить вдоль стен. Не могла выносить тьму. В тишине я слышала дыхание тех людей. Мои шаги отдавались эхом. Я остановилась перед камерой, где Джон Кроули жил в своем вечном чистилище, ожидая, пока заживет рука. Металлический умывальник и туалет. Пустая койка, накрытая простыней. Я вспомнила, как он усмехнулся, приветствуя меня в последний раз, когда я заглядывала сюда, и вспомнила его мертвое, ничего не выражающее лицо, которое видела всего час назад.

Я почти физически ощущала присутствие Джоша в соседней камере и приблизилась к его двери. Мной вдруг овладели ярость и гнев. Чудилось, что они, подобно ножу, со свистом разрезают воздух, готовясь вонзиться во что-то мягкое и уязвимое. Его рисунки не на шутку разозлили меня. Я была возмущена тем, что он сделал со своей девушкой. И все же в этой лотерее жизни и смерти ему выпал счастливый билет. Я не знала, можно ли найти подобному оправдание. Почему одних людей могут забить до смерти, а другие находятся под присмотром своих ангелов-смотрителей? Я посветила в его комнату и выхватила лучом из темноты его лицо. Он лежал на койке. Его глаза были открыты, как будто он внутренним чутьем ощутил, что кто-то стоит у дверей его камеры и думает о нем. Вид у него был грустный, встревоженный, усталый. Джош говорил, что они с Кроули были близкими людьми. Так пусть он теперь узнает правду.

— Твой друг стал музыкой ветра, — прошипела я через решетку и поплелась прочь в поисках врача.

Джош лежал на кровати и пытался понять, правильно ли расслышал. Он знал, что новость касается Кроули. Услышал в этих словах заботу, каплю сострадания, даже попытку предложения о помощи. Он сильно скучал по другу. После драки Джош очень переживал и боялся, что приложил недостаточно усилий, чтобы помочь ему. Теперь у него была новость.

«Кроули стал музыкой ветра», — подумал он.

Джош попытался постигнуть значение этих слов, разгадать их поэтическую тайну и выяснить, что же они все-таки означают.

Ответ оказался прост. Значит, все слухи о его побеге или переводе в другую тюрьму — правда. Кроули исчез, вырвался на свободу. Ветер унес его. Он стал подобно песне, подобно звуку, повисшему в воздухе. Ведь это же так приятно — сидеть теплым летним вечером на лавке и слушать, как тихо позвякивают на металлической палочке музыкальные подвески, рождая музыку ветра.

Примерно через час он проснулся. Сердце учащенно забилось. Джош понял значение сна. Это была не свобода. Не освобождение. Просто он болтался на ветру. Повешенный.

ВТОРАЯ СТЕПЕНЬ

10

Когда на следующее утро Джош очнулся после глубокого забытья, он удивился, осознав, что все еще находится в Дитмарше. Затем вспомнил о Кроули и почувствовал дурноту при мысли о том, каково тому пришлось перед смертью. Было ли ему страшно? Знал ли он о том, что произойдет? У Джоша было много времени, чтобы все это обдумать.

День тянулся невероятно долго. Было Рождество, но никому не позволили выходить из камеры. Зэкам ничего не приносили. В какой-то момент в коридоре поднялась суматоха: чьи-то ботинки застучали по полу, кто-то быстро пробежал, распахнул дверь так, что она стукнулась о стену, и позвал врача. А затем все снова утонуло в океане безразличия и молчания. Джошу хотелось, чтобы рождественские праздники поскорее закончились. Он думал о матери и мучился от пустоты в душе. Ему казалось, было бы лучше, если бы он вообще не появился на свет.

Вечером ему велели раздать больным подносы с едой. Впервые надзиратели о чем-то просили его. Покорный и полный сил, он медленно поплелся по коридору, с удивлением заглядывая в многочисленные камеры. Большинство постояльцев вели себя спокойно. Они сидели на кроватях, раскачиваясь из стороны и сторону, или бродили по камере, отгоняя невидимых мух. Некоторые пытались узнать у него последние новости, но Джошу нечего было им рассказать. Человека без лица пришлось кормить с ложечки. Джош поставил поднос на край койки и наполнил ложку. Когда ложка оказалась во рту заключенного, он механически проглотил ее содержимое, Джош кормил страдальца до тех пор, пока его рот не перестал открываться. Затем Джош вытер складки кожи на его лице, опасаясь, как бы он не протянул свои узловатые руки и не дотронулся до него.

К тому времени, когда Джош добрался до отделения интенсивной терапии, ему уже хотелось вернуться в свою камеру. Он собирался оставить подносы на хромированном столике в коридоре, но усталый и загруженный работой санитар велел закончить дело.

Палата напоминала пещеру — здесь было холодно и пахло антисептиками. Низкая температура лучше способствовала обеззараживанию. Стены были покрыты толстым слоем штукатурки, благодаря чему углы становились не такими острыми. В верхней части их покрасили серой невзрачной краской. На потолке, находящемся на высоте шести метров от пола, висели флуоресцентные лампы, излучающие слабый свет. Кровати стояли в нишах, напоминающих по форме арки.

Он обратил внимание на пациента, возле которого стоял аппарат искусственной вентиляции легких, гремящий, как старый мотор. Рядом под капельницей лежал настоящий доходяга. Джош подумал, что ему вряд ли понадобится еда, поэтому двинулся дальше, колесики тележки гремели по каменному полу. Он положил поднос на живот больного и сунул ложку ему в руку, затем поставил подносы на тумбочки у двух соседних кроватей, где пациенты спали. После этого подошел к кровати, огороженной решеткой, и увидел Элгина.

Даже в бессознательном состоянии, прикованный к кровати, Элгин вызывал у него животный ужас. На занятиях брата Майка он всегда носил майку, чтобы продемонстрировать татуировки: на его широких плечах расправляли крылья хищные птицы, локти обвивала паутина, а голые ангелы с большими сиськами уютно расположились на его груди. По словам Кроули, Элгин ходил на занятия, чтобы не утратить навыков работы с тушью на случай, пусть и весьма маловероятный, если ему удастся выйти на свободу и открыть свой салон. Теперь половину лица Элгина покрывала марля, на которой проступили кровавые пятна. На его шее виднелись швы и порезы, похожие на черных мух, прилипших к запекшейся крови. Он крепко прижимал под мышками простыню, которая как палатка поднималась над его грудью. Казалось, ее специально так положили, чтобы она не прикасалась к ужасным ранам, скрытым под ней. Вид у него был совершенно беспомощный, но вместе с тем на редкость устрашающий. Дверь в клетку была закрыта, но замка Джош не заметил. Элгин в любой момент мог освободиться от пут, встать и открыть дверь, а Джош был слишком напуган, чтобы сдвинуться с места.