Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов Страница 2

Быстро смеркалось. Порядком истощавший за три месяца плена солдатик шумно шмыгал носом. У него была по-детски длинная, в чиряках, шея и бледные оттопыренные уши.

Обратно они пошли кружным путем — вверх по течению ручья. Завернутую в полиэтилен кабанью ляжку Авенир нес в солдатском заплечном мешке. Сквозь туман мутно просвечивала полная луна. Слева, утробно погрохивая камнями, бурлила вода. Ахмет шел впереди, светя фонариком. Державшийся вплотную за ним Авенир то и дело оступался. Несколько раз он натыкался лбом на широкую спину чеченца, почему-то не отобравшего у него нож. Складень лежал в правом кармане ефрейтора Бессмертного, тяжелый, холодящий бедро, с большим бандитским лезвием, выскакивавшим из ручки от легкого нажатия на кнопку.

Вой они услышали метрах в трехстах от лагеря, у сгоревшего «КамАЗа». Он был такой близкий, надрывный и безысходный, что оба путника остановились.

— Это кто, это волк? — тихо спросил Авенир.

— Это не волк, это борс, — сказал Ахмет. — Гордый, свабодалюбивый, смэлый, как сын Кавказских гор, звэр. Знаишь, пачэму он так кричит?.. Патаму что у него убили валчицу.

— Кто?

— Снайпэр. Прамо в сэрдце… — Ахмет помолчал и, цекнув, добавил: — Ваш снайпэр!

Авенир шмыгнул носом:

— Откуда ты знаешь, что наш, Ахмет?

— Вайнах никогда нэ будет стрэлять в борса. Борс умный. Савсэм как чэловек… Как чеченец… В-ва!.. — Ахмет вдруг скрипнул зубами и, часто заморгав, прохрипел: — Знаишь, пацан, как это болно, кагда убивают тваю жену и тваих детей?!

Через час в большом закопченном казане, висевшем над костром, вовсю клокотала похлебка. Привлеченные запахом, у огня собрались все ходячие обитатели горного лагеря. Даже чахоточный Елпитифиров, незаконно удерживаемый строитель из Армавира, глухо бухая в кулак, высунулся из землянки.

У костра кто-то удивленно присвистнул:

— Эй, гляньте-ка, и покойничек наш встал! Эй, бухенвальд, ложку взять не забудь!..

— Петрович, иди сюда, местечко есть!

— И подругу свою веди к нам, Петрович!

— Ка… кха-кха!.. Какую еще… кха!.. подругу?

— Симпатявую такую, курносую, с косой на плече…

— А-гха-гха!.. Врете вы всё… кхе!.. Не моя это подружка…

— А чья же?

— Авенирова… Это он… а-кха-кха-кха!.. это он, блин, у нас Бессмертный…

Рубивший секачом кизиловые сучья Авенир рассмеялся вместе со всеми. От огня его впалые, заросшие белесоватым мальчишеским пушком щеки разрумянились. Забывшись, он даже разулыбался, чего старался не делать, стесняясь выбитых после неудачного побега передних зубов.

Далеко за полночь Ахмет растолкал мертво, с широко распахнутым ртом и полураскрытыми глазами, спавшего у костра Авенира.

— Эй, вставай, командир завет!

— А!.. Кто это?! — ошалело хлопая пушистыми ресницами, вскинулся ефрейтор Бессмертный.

— Пашли! Беслан из Аргуна вернулся, тибя завет.

Полковник Борзоев, больше известный в Чечне и далеко-далеко за ее пределами как Большой Беслан, или Зверь, заложив руки за спину, стоял у штабной палатки. Сияла полная луна, такая крупная и яркая, что можно было разглядеть каждую ворсиночку на серой каракулевой папахе печально знаменитого полевого командира.

— Посмотри, какая луна! — сказал Беслан ефрейтору Бессмертному. — Обязательно посмотри. Только свинье, которую вы сожрали, не дано видеть эту красоту. Посмотри, как сверкают дождевые капли на веревке. Разве не похожи они на бриллианты?!

Огромный, грузный, чернобородый, Беслан сверху вниз посмотрел на не шибко удавшегося росточком водителя, «уазик» которого подорвался на мине неподалеку от селения Ачхой-Мартан.

— Три часа назад, — задумчиво продолжил комендант лагеря, — я говорил по телефону с твоим отцом, солдат. Я сказал ему, что, если он не заплатит пятьсот тысяч баксов, он больше никогда не прижмет к груди своего единственного сына. И знаешь, что твой драгоценный отец ответил мне?..

— Что? — коротко выдохнул Авенир.

— Он грязно, так грязно, как это можно сделать только по-русски, оскорбил мою мать и послал меня… Впрочем, ты сам, должно быть, догадываешься, куда он послал меня. «Господин Бессмертный, — сказал я твоему отцу, — ничто на этом безумном свете не ценится так дорого, как глупость. Ваши слова будут стоить вам еще один миллион долларов…» В ответ твой родитель опять нецензурно выругался, он стал кричать мне, что у него нет таких денег. Я не был расположен слушать эти вопли. Я положил трубку, солдат. — Беслан снова устремил взор в полные неправдоподобно ярких горных звезд небеса и, глубоко вздохнув, спросил у Авенира: — Как ты думаешь, сможет твой отец расплатиться к следующему вторнику?

— А если… а если не расплатится?

Смотревший на луну большими маслянистыми глазищами великан, приподнявшись на носках, скрипнул командирскими хромачами.

— Знаешь, куда я позвонил еще? Я позвонил в Питер, твоей матери. Я продиктовал ей номера наших расчетных счетов. А потом я сказал следующее: «Уважаемая, если мы не получим денег в оговоренные сроки, ваш драгоценный супруг получит бандероль с отрезанными ушами вашего любимого сыночка…» В ответ я услышал ее сдавленные рыдания!.. Что сжимает мужское сердце больнее женского плача, солдат?!

Опустив голову, Авенир шумно шмыгнул носом.

— Как ты думаешь, — раскачиваясь взад-вперед, задумчиво произнес Беслан, — как ты думаешь, сможет твоя матушка убедить господина Бессмертного?

Авенир молча опустил голову. По-детски припухлые губы его мелко подрагивали.

Горный лагерь спал. В шалашах и землянках всхрапывали, сопели и стонали измученные, грязные, вконец изовшивевшие товарищи солдатика по несчастью. Сизовато тлевшее в костре бревно постреливало мелкими искрами.

— Ты пойми, дорогой, — положив на плечо Авенира тяжелую, с золотым перстнем на безымянном пальце ладонь, сказал Беслан, — ты пойми, джигит, нам нужны деньги. Большие деньги. Очень большие. — Лоб коменданта прорезали морщины. — Ичкерия в развалинах. Наши города разбиты бомбами, наши матери в слезах, наши сердца обливаются кровью. Россия богатая страна. В России есть очень состоятельные люди. Твой отец — один из таких, Авенир…

— Да какой он отец, — не поднимая головы, пробормотал пацан в дырявом бушлате. — Я его фактически и не помню. И с матерью они лет уж десять как в разводе.

— Знаю, все