Тайна в черной рамке - Владимир Григорьевич Колычев Страница 2

– Так это, Любонька там, – махнув рукой куда-то на юг, сказал он. – Деревня такая. В ней сейчас почти никто не живет.

– Почти? – спросила Лида.

Красивая девушка, худенькая, стройная, ей бы моделью быть, а она спецназ выбрала и романтику уголовного розыска. И ничего, служит, не жалуется. И Прокофьев на нее не жалуется. Хороший опер, толковый, а то, что с мужем ругалась, так у кого в семье не бывает… Иной раз даже пользу приносит. Однажды супружеская ссора Луковых помогла ему выйти на банду киллеров, а дело тогда пахло керосином. В убийстве обвиняли самого Прокофьева, и, если бы не Лида с Раисой, Егор как минимум лишился бы должности, а может быть, и свободы.

– Да старушки там живут. Доживают… А на выходные из города народ наезжает. Зимой редко, а летом ни одного свободного дома.

– А сейчас дома свободные? – поощрительно глянув на Лукова, спросил Прокофьев.

Неспроста Саша спросил, куда ведет дорога. Не так давно к ним в управление обратился парень, по простоте своей душевной переспавший с женой известного в городе криминального авторитета. Карамболь пообещал оторвать Герасиму хозяйство вместе с ногами, парень спрятался в деревне у своего знакомого. Но бандиты его нашли, правда, погиб тогда совсем другой человек. Но Герасимов прятался от бандитов. И потерпевший, над телом которого возился Бутенков, тоже мог прятаться. В Любоньке. И его могли найти.

Труп, конечно, могли привезти из города, но галоша на ноге покойника опровергала эту версию. Не принято в городе ходить в галошах.

– Не все дома свободные, но много.

Прокофьев еще раз глянул на покойника. Его извлекли из ямы, стряхнули с лица землю. Следы крови на подбородке, нижняя губа расквашена, скула сбита, под глазом синяк. И на шее странгуляционная борозда свидетельствовала о насильственной смерти. Сначала потерпевшего избили, а затем уже задушили.

А ведь где-то видел Егор этого человека. Может быть, вскользь соприкоснулся с ним, не заостряя на нем внимания, потому и не отпечаталась в памяти его фамилия. Но занимался этот парень явно чем-то нехорошим.

Криминалист Еремеев очистил пальцы покойника от грязи, приложил их к дактилоскопическому считывателю, запросил идентификацию. Ответ пришел практически мгновенно.

– Асвалов Виктор Максимович, восемьдесят девятого года рождения, две судимости, обе по двести двадцать восьмой статье[1].

Прокофьев поднес к виску собранные в щепотку пальцы и щелкнул ими. Чугуй – город большой, не мог он знать всех уголовников наперечет, но, видимо, где-то пересекался с Асваловым… Ну да, в управлении он этого парня и видел, в наручниках его вели в кабинет к майору Динскому, который тогда был всего лишь старшим оперуполномоченным в отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Прокофьев позвонил Динскому. Тот сразу отозвался.

– Здравия тебе, Егор Ильич! – Голос его звучал бодро, но как-то уж очень сухо, практически без интонаций.

Динской все еще майор, но уже заместитель начальника управления по контролю за оборотом наркотиков в системе областного УВД.

– И тебе того же, Валерий Станиславович. Фамилия Асвалов тебе что-нибудь говорит?

– Упс!.. А что такое? – оживился Динской.

– Да вот, по грибы ходили, трюфелей хотели накопать, а нарыли Асвалова. Еще не гриб, но уже не живой… Давай выкладывай, что там у тебя за «упс»?

– Так это не телефонный разговор.

– Совсем не телефонный?

– Давай так, выкладывай свои координаты, я сейчас подъеду, гляну на месте, что случилось. И поговорим.

Видно, крепко зацепило Динского убийство, если он так легко собрался в дорогу. Даже не спросил, как далеко ехать.

Егор объяснил коллеге, как добраться до места, а сам вместе с Луковым и его боевой супругой отправился в Любоньку. Как оказалось, в деревню можно было попасть и по другой дороге, чуть более длинной, но лучшего качества.

Как оказалось, эта более лучшая дорога шла не через лес, а в обход него. Вела она к райцентру, но попасть по ней можно было и в Любоньку. Свернули на указатель, прошли километр-другой и оказались в деревеньке, разделенной рекой, более похожей на ручей. Дома все бревенчатые, обшитые доской, почти все избы покрашены, дворы ухожены, но людей действительно мало. Вторник сегодня, рабочий день, а вторая половина октября – не самое лучшее время для отпусков.

Прокофьев заметил двух старушек, они сидели на скамейке возле дома у спуска к ручью и грелись на солнышке, которое в любой момент могло исчезнуть за тучами. Погода сегодня хорошая, но будет длиться недолго. Октябрь месяц на исходе, а в ноябре уже практически зима.

К старушкам отправилась Лида, спросила, разговорила. Одна женщина махнула за речку рукой, другая – клюкой, но обе указали одно направление.

– Парня вчера видели, чернявый, в черном спортивном костюме, – усаживаясь в машину, сказала Лида. – Крайний дом, у самого леса, он там возле машины ходил. Женщины прогуливались, видели.

– А еще кого видели? – Прокофьев смотрел на железобетонные плиты на мосту.

Через него и предстояло сейчас ехать. Плиты старые, с трещинами, как бы не развалились под весом его внедорожника. Но нет, выдержали. Машина перебралась на другой берег, легко взяла подъем.

Дом, о котором говорили женщины, находился на самой окраине деревни. Дорога, по которой к нему подъехали, не заканчивалась, а сворачивала в лес. Возможно, та самая дорога, на которой преступники оставили свой след.

Следы от колес и ботинок с протекторами остались и возле дома. Автомобиль стоял у самого крыльца, причем совсем недавно. Стоял на траве, но уезжал по участку, лишенному дерна, и в этом месте следы колес отпечатались особенно хорошо. Там же Прокофьев заметил и следы от ботинок. И пожалел о том, что не побывал на месте, где Сережкин обнаружил отпечатки колес крупного диаметра. Впрочем, там сейчас мог работать Еремеев, а у него смартфон, есть и профессиональный фотоаппарат, в общем, переслать изображение – не проблема.

Судя по следам в траве, участок с открытым грунтом находился как раз в районе багажника автомобиля. В него, возможно, и погрузили труп Асвалова.

Следы борьбы вели в дом от самого порога. На веранде у двери валялся перевернутый ящик, рассыпанная по полу и лестнице картошка мешала движению. В сенях валялся ящик с домашней консервацией, все банки разбились, на полу смесь из яблочного и сливового варенья в осколках стекла. Дорожка у входа и в жилую половину скомкана, дверь нараспашку, сразу за ней стоял сдвинутый с места кухонный стол, на полу валялась посуда. В горнице такой же бедлам, ковер на полу смят, стол перевернут, стул сломан, стекла в серванте разбиты, осколки разбросаны. И знакомая галоша на полу.

– Асвалова сначала избили, – осматривая