Валерий Барабашов - Золотая паутина Страница 21

Все еще невольно всхлипывая, мысленно проклиная себя, Валентину, наглых этих, безжалостных разбойников, свою трусость и признания, Рябченко умывался, пробуя языком разбитые губы. Поливал ему Фриновский, заботливо советовал: ты, мол, Анатолий, снял бы китель, умылся как следует…

Он вымыл лицо, несколько раз сполоснул рот, вытер носовым платком ботинки. Болела шея, разбитые губы и нос, его по-прежнему трясло. Будьте вы все прокляты!…

— Так, Олежек, — пивка теперь, — распорядился Басалаев. — Толя, и ты тоже… Да ладно, чего теперь? Сказал бы сразу, никто бы тебя и пальцем не тронул. Выпей, успокойся.

Фриновский выставил на капот машины целую батарею пивных бутылок, блеснула среди них водочная, голенастая, Дюбель с Саньком начали с нее.

Отвернувшись от свалившихся с неба «компаньонов», Рябченко потихоньку, осторожно пил из горлышка пиво. Во рту было солоно, горько. Хотелось зажать эту вот бутылку, трахнуть в бородатую наглую рожу Бориса, а там будь что будет.

«Убьют, убьют, — тоскливо подумал Рябченко, и слезы бессилия снова закипели в глазах. — Надо перетерпеть, вырваться из их лап…»

Шумели над головою высокие, стройные сосны, раздраженно кричала потревоженная людьми сорока, а с запада заходила на лес черная грозовая туча.

…Уже в сумерках Боб привез Рябченко к самому, дому. Сдержанно попрощался, предупредил, что скоро будет у него в гостях, и не один, передал привет — вот змей! — Валентине. И еще раз, ласково улыбаясь, предупредил: «Смотри, Толик, не дури. Дружить так дружить, а капнете ментам… Ну, ты нас теперь знаешь».

Рябченко молчком вышел из машины, пошел к дому, где светились уже окна и где ждала его недоумевающая, видно, Валентина — куда это он запропастился?

Ветер усилился, кружил на притихшей, готовящейся ко сну Тенистой обрывки газет, бумагу, швырял в лицо колючие песчинки. Воздух оставался по-прежнему сухим, наэлектризованным, хотя близости дождя теперь не чувствовалось: гроза вроде бы отдалилась, свалившись куда-то за город, в темень гигантского ночного небосвода, оставив над Придонском неясное какое-то напряжение, ветер да пыль.

— Может, пронесет еще, — подняв голову, без особой надежды подумал вслух Анатолий, слыша за спиной отъезжавшую машину Басалаева. — Если б я, дурак, не рассказал всего…

Он вздохнул, взялся за щеколду калитки. Вот «обрадует» он сейчас Валентину, вот уж она ему «спасибо» скажет.

А Боб, отъехав от их дома, остановился у магистральной улицы, неподалеку от троллейбусной остановки, расплатился с Дюбелем и Саньком, вручив каждому по сто пятьдесят рублей…

Глава девятая

Очередной митинг на площади у здания Придонского обкома КПСС планировался на первое июня, в субботу, о чем Гонтарь знал заранее. Местная анархо-экономическая партия, членом которой он состоял с марта текущего года, решила использовать митинг в своих целях: анархисты должны были выкрикивать непристойную ругань, требовать снятия с работы секретарей обкома, ухода коммунистов с руководящих постов. Дело было по нынешним временам вполне привычное, по телевидению и не такие вещи показывают, да и в самом Придонске с год уже творилось бог знает что. Но все же Гонтарь воспротивился было этому распоряжению, имел серьезный разговор с одним из лидеров анархо-экономистов — Каменцевым. Чего ради, говорил Гонтарь, его парни да и он сам должны лезть на рожон, ментам и чекистам в лапы? Ясно, что площадь будет оцеплена, органы хотя и не будут поначалу вмешиваться в ход событий — демократия на дворе! — но кое-кого все равно заметут, «возьмут на карандаш», сфотографируют, под благовидным предлогом (нарушение общественного порядка) отправят в отделение милиции, а там разбирайся. А оказаться ему, Гонтарю, в отделении — в кошмарном сне такого не придумаешь!

— Никто тебя лично на площадь не пихает. Миша, — несколько раздраженно говорил Каменцев.— Твое дело организовать шум, недовольство. Через своих людей найди голосистых парней и девчат, заплати им. Часть денег можешь отсюда взять, — он глазами показал на черный «дипломат», который Гонтарь принес с собой. — Бутылку водки на двоих, по красненькой на нос — плохо разве? Молодежь пойдет охотно, уверен в этом. Надо среди студентов поработать, среди молодых рабочих. Вообще, с «улицей». Началось лето, молодежь бездельничает, ищет приключений, острых ощущений… Надо дать им эти острые ощущения. Пусть покричат, потусуются с милицией, почешут коготки. Полезно.

— Понял, Вадим Иннокентьевич, — послушно сказал Гонтарь, наливая потрескивающую минеральную воду в высокие фужеры.

Они сидели в уединенном, с открытым балконом кабинете старого городского ресторана, за изысканно сервированным столом, говорили неторопливо, негромко. Каменцев — седой, представительный, в больших, с затемненными стеклами очках, в легкой белой безрукавке (белый пиджак висел у него на спинке стула) — ел неохотно, мало, а Гонтарь проголодался, нажимал на еду не стесняясь. Тем более что на столе было все деликатесное, редкое, для рядового посетителя ресторана недоступное. Но начальник областного управления торговли Каменцев и процветающий председатель торгово-закупочного кооператива «Феникс» Гонтарь были не рядовыми посетителями, официанты, их обслуживающие, хорошо это знали. Знали и то, что эти двое держали в своих руках нити придонского теневого бизнеса, в котором участвовали и сами официанты, и их коллеги из других ресторанов, продавцы магазинов, кооператоры. За движением «наверх» сумм, размеры которых устанавливались Каменцевым, следили искушенные в финансовых операциях люди. И не дай бог, если на «ревизии» не сходились концы с концами. Со строптивыми и уклонистами (так мягко называли тех, кто пытался скрыть истинные свои доходы) толковали потом парни Гонтаря и так хитроумно, что провинившийся ничего не мог объяснить толком и тем более кому-то жаловаться: вечером кого-нибудь из них били какие-то хулиганы, или «разукомплектовывали» личный автомобиль, или грабили квартиру. Уклонисты догадывались, чьих рук это дело, в милицию, как правило, не обращались.

Впрочем, и сам Гонтарь был подотчетен Каменцеву не меньше других, и на него при необходимости нашлась бы управа. Гонтарь догадывался, что таких групп, как у него, Вадим Иннокентьевич держит несколько, все они направляются его железной, безжалостной рукой. Все боялись Каменцева, и все его слушались. Он командовал торговой сетью области, многое мог, имел обширные связи далеко за пределами Придонска. В свое время, три года назад, Вадим Иннокентьевич помог Гонтарю с организацией «Феникса», кооператив быстро стал на ноги, ибо с помощью Каменцева нашлось что купить и что продать. И все эти торгово-спекулятивные сделки совершались довольно спокойно. В России воскресал дух частного предпринимательства; правительство, похоже, смотрело сквозь пальцы на то, каким именно способом зарабатывались теми же многочисленными кооператорами деньги, ничто не возбранялось и не запрещалось, хотя законы, как таковые, и существовали. У всех в стране кружилась голова от сладкого и манящего слова «рынок», будущие товарно-денежные отношения казались панацеей от всех бед, и ради будущего изобилия товаров и продуктов питания поощрялась любая деловая инициатива, а многое прощалось. Для Каменцева, Гонтаря и их людей нежданно-негаданно пришел звездный час. «Феникс» уже в первый год своей бурной деятельности купли-продажи дефицитных товаров имел восемьсот тысяч рублен прибыли, товары шли к нему с областных оптовых баз, возвращались к Каменцеву и его окружению тугими пачками банкнот. Гонтарь с Вадимом Иннокентьевичем встречались не часто, всегда в этом укромном кабинете ресторана, и всегда Гонтарь приносил с собой черный «дипломат».

— Сотни полторы-две парней к митингу надо бы подготовить, Михаил, — неспешно продолжал Каменцев, и Гонтарь уже в который раз отметил, какой красивый и сильный голос у Вадима Иннокентьевича. Ему бы артистом быть, диктором на Центральном телевидении!… А осанка, а манеры! Да что там говорить, видна еще старая выучка, видна! Род Каменцевых в Придонске древний, были они до прихода большевиков-коммунистов не последними людьми -дед Вадима Иннокентьевича держал небольшой завод, торговлей всерьез занимался. Коммунисты отняли у него завод, самого сослали, сгноили в Сибири или Забайкалье, но род Каменцевых не вымер, нет. Каменцев-младший, да и он, Гонтарь, дожили, кажется, до лучших времен, только бы не случилось нового переворота в Москве. Опасность такая есть, консерваторов — пруд пруди.

— Может, не стоит нам ввязываться в эти митинги, Вадим Иннокентьевич? — снова спросил Гонтарь. — Оперы свирепствуют, хотя и потихоньку. Милиция и чекисты наверняка будут искать следы организаторов беспорядков.

— А ты не оставляй следов, Михаил, — с усмешкой сказал Каменцев, и моложавое, холеное лицо его озарилось белозубой озорной улыбкой. — Коммунисты власть так просто не отдадут, не надейся. Ее надо взять. Желательно, конечно, без крови, парламентским путем. У моря ждать погоды не могу, это даже не от меня зависит, дорогой ты мой! Работает могучая машина, мы с тобой в ней колесики, винтики. Хотя здесь, в Придонске, и не последние… Гм. Ты наливай себе коньяку, Миша, не стесняйся. У меня — печень, ты ведь знаешь, диета. Я вот рыбку, пожалуй…