Татьяна Моспан - Ловушка для дураков Страница 21

Отсюда, из родных Урежей, он уехал давно, еще пацаненком, перед самой войной. Ему, как безотцовщине, дали направление в ремесленное училище. Мать не хотела отправлять его в город, но ее убедили. Профессию парень получит, руки у него золотые, в отца пошел.

Получил он профессию, да только не ту, о которой мечтала мать. Встреча с Крестом в Рыбинске повернула жизнь паренька в другую сторону. Он пошел по стопам Креста, стал вором, классным специалистом-взломщиком. Со временем, как и его учитель, начал шарашить сейфы.

У него действительно были золотые руки. Но слава знатного шнифера пришла потом, потом появился и авторитет, а вначале… Вначале он был неприметным доверчивым деревенским пацаном, которого дружки посмышленей могли втянуть в любую авантюру. Мать не зря плакала, провожая его в город, лишь она одна чувствовала, как он нестоек и поддается любому влиянию, и плохому, и хорошему. Потому и плакала так, и убивалась, когда он уезжал в ремеслуху.

Глаза Тихаря смотрели на бедный гроб, обитый бледно-розовым, будто выцветшим ситцем, и на старую женщину в темном платочке, что лежала в гробу.

В горле застрял ком.

Высохшее лицо матери было строгим, таким оно никогда не было при жизни. Она уже не могла укорять его, ругать, плакать над ним, как над покойником, когда он очень редко навещал ее.

— Утихла, милая, отмаялась, пусть земля ей будет пухом, — часто крестясь, запричитала ветхая старушонка в коричневом платочке в мелкий белый горошек, стоящая рядом с Тихарем.

Он поднял руку и неумело перекрестился. Вся беспутная, безалаберная жизнь промелькнула сейчас перед ним, как в немом кино.

Давно это было: мать, детство, потом встреча с Крестом, его жалкая смерть в темной московской подворотне, первый срок, колония, недолгая свобода и опять — зона, новый срок.

С годами Тихарь стал умнее. Его авторитет опытного вора-рецидивиста работал на него. Его уважали за основательность и несуетность. Кличка Тихарь, которую получил еще при покойном Кресте, подходила ему как нельзя лучше. Он и по жизни был таким. Кто сильно торопится, тот давно червей кормит или в колонии особого режима догнивает. Шестьдесят восемь лет ему, немногие из ровестников живы остались при такой беспокойной жизни. А он — в авторитете.

Старуха в потертом плюшевом жакете времен первой мировой войны, что стояла рядом с Тихарем возле могилы, продолжала дребезжащим голосом тянуть молитву. Ей слабо вторили два-три голоса.

Народу на кладбище было немного, несколько бабок, которые жили по соседству. Они беспокойно перешептывались, поглядывая на Тихаря.

Он, очнувшись от своих мыслей, сунул руку в карман и вытащил пачку денег.

— Теть Лен, — он шагнул к старушонке в коричневом платочке. — Тут вот деньги на поминки, не успел я ничего купить, телеграмму с опозданием получил. Как принесли — я сразу на вокзал. Просьба к тебе: сделай все, как положено.

Старая женщина боязливо покосилась на толстую пачку в руках Тихаря. Она, получающая скромную пенсию, таких денег сроду не видывала.

— Да куда столько! — вмешалась в разговор стоявшая поодаль еще одна старушка. — Гроб в собесе бесплатно выдали, уже и не чаяли, что приедешь, думали, хоронить без тебя придется. А ведь один ты у нее, один-одинешенек. — Она с осуждением смотрела на Тихаря, но соседки дружно осадили ее.

— Ты, Маня, не лезь, куда не следует. Сказано, телеграмму поздно принесли, да и дорога не близкая, из Москвы приехал, не из соседней деревни. Поминки справить тоже надо. А останутся деньги, не пропадут, если ограду поставить и памятник заказать.

В горле Тихаря застрял ком. Мать родную в бесплатном гробу похоронил… Э-эх! Беспутный он сын.

Мысли, одна горше другой, теснились в голове. Подохни он завтра, кому все достанется? Наследство Креста… Подумать страшно, каких денег это нынче стоит. Он ни одной копейки из той захоронки не тронул, наоборот, приумножил завещанное богатство. Крест до встречи с ним квартиры по наводке брал, да и по музеям, сказывали, шуровал. Картины, запертые в кладовке, точно оттуда.

Тихарь в последнее время, бывая в доме на Дружбе, любил их рассматривать. Картин было немного, всего семь, но каждый раз, вглядываясь в полотна, он находил в них что-то новое для себя. Тихарь ничего не смыслил в живописи, но, видно, к старости душа помягчела, он разговаривал с ними, как с живыми. Повесить их на стену не осмелился, так и держал в кладовке, тщательно выметая тот угол, где они стояли. Лишь одна картина ему не нравилась, вселяя смутное беспокойство. До сих пор, наверное, в старых музейных описях тех лет в определенной графе стоит: утрачено. То есть делось неизвестно куда. А оно не утрачено, Тихарю досталось, стоит в темной кладовке, и ни одна живая душа про то не знает.

Не воспользовался тем, что волею судьбы попало к нему в руки. А как вначале ликовал: такой фарт один раз в жизни бывает! Да что толку… Все откладывал на потом, были бы деньги, жизнь большая, потратить успеет. Да, видимо, уже нет. Сначала думал, не время, осторожничал, чтобы Шпака с его бандой по следу не пустить. Те на хвосте у него висели, в затылок дышали. Переиграл он Шпака и его стаю. Желающих много чужую казну растрясти. Накося, выкуси! Душа попервости болела, что с дочкой Креста не поделился, как завещал покойник, а потом… Человек — скотина, все ему мало, все не хватает, не стал делить казну.

Вернувшись с кладбища, соседки стали собирать стол для поминок.

Мало кто из них мог признать в этом прилично одетом степенном пожилом мужчине, с залысинами на седой голове, пацана, рыбачившего целыми днями на Волге и Сутке.

Тихарь тоже многих не узнавал. Его ровесницы превратились в старух, пацаны, с кем гонял в футбол, кто спился, кто утонул, кто просто помер. Смерть бойко косила друзей и знакомых. Лишь несколько старух, одногодков его матери, пережив детей, продолжали коптить небо.

— И смерть нас никак не приберет, — шамкала беззубая тетка Лена. — Девяносто один годочек уже. Мать вот твою призвал к себе Господь…

— Живи, теть Лен, живи.

— И то, чего расхныкалась, — встрял в разговор сосед Егор, грузный красномордый мужчина, который лет на шесть был моложе Тихаря. — Сейчас хорошо, живи — не хочу. Пенсию после выбоворов плотют, огород родит, зубов вот только нет, нечем грызть.

Он окинул взглядом богато уставленный стол: расторопные тетки сгоняли внучат на центральную усадьбу, к «черным». Так местные называли торговые точки, открытые предприимчивыми азербайджанцами, которые обосновались в этих краях лет восемь-девять назад. Восточные люди постепенно прибирали к рукам торговлю в районе. Выбор у них был побагаче, что и говорить.

— Э-эх, на такую бы закусь да зубов побольше, — вздохнул сосед.

— Размечтался, — хмыкнула его жена Верка.

Егор подозрительно ковырял вилкой кусок сырокопченой колбасы.

— Чего нюхаешь, чего тиранишь продукт? — прикрикнула на него супруга. — Не один за столом сидишь. Привык водку без закуски жрать, горло небось не заболит.

— Не, грибок белый маринованный лучше.

Тихарь слушал разговоры сельчан, и вспоминал прошлое, все, что осталось в той, непрожитой им жизни. Рыбы здесь всегда много было, Волга рядом, Сутка в нее впадает. Места сказочные.

— Теть Лен, — спросил он, — а правду говорят, что перед самой войной белых грибов здесь было пропасть.

— Правда. Мой свекор сам восемь мешков насушил.

— Иди врать, — не поверил Егор, — что-то я не слыхал.

— Да у вас в родне сроду никто и в лес-то путем не ходил. Места знать надо.

— Ну, черника, малина, бывает, брусника уродится, клюквы, знаю, хоть задницей ешь, но чтобы восемь мешков сухих белых… — Не унимался Егор. — Мешки-то небось с гулькин хрен были?

— Отстань, богохульник! — рассердилась Лена. — Бельмы зальют с утра, и начинается… Хоть бы человека городского постыдился, на поминках сидишь, не на свадьбу гулять приперся.

— Нет, ты мне скажи… — Егор перекинулся уже на Тихаря. — Вот Рыбинское море сделали… в Бога-душу-мать, — выматерился он. — Чего тогда только не сулили. А вот те хрен! — Он показал здоровый кукиш. Рыбы меньше стало, плавает кверху брюхом в Волге. А ветры, знаешь, какие ветры задувают с водохранилища? У нас в огороде этим летом опять парник снесло и дерево упало.

— Господи, — стала трясти пьянеющего прямо на глазах мужа Верка, — хоть бы оно тебе на голову завалилось! Прости мою душу. Обормот несчастный, наведет на грех. — Она перекрестилась.

Но остановить разошедшегося мужика было не просто.

— Я, может, с горя выпил лишку, — обиделся он. — Аля покойница человек был — во! — Он поднял вверх большой палец. — Душевный человек. Не будет у меня больше такой соседушки. Всегда с уважением, не то, что другие. — Он покосился на свою супружницу. — Совсем бабы заели. — Егор опять придвинулся к Тихарю. — Никакой жизни нет. Жена ругает, дочку Надьку к разводу подвел.