Очи черные. Легенда преступного мира - Руссо Виктория Страница 22

— Внимание, дамы, это — сын… Черной моли!

В зале резко стало тихо. Пара десятков глаз вновь устремились на Михаила, словно человек перед ними резко поменял облик. Ходили слухи, что женщина под вуалью — прокаженная или уродлива, и ни о каком потомстве никто не мог даже помышлять.

— Личинка Черной моли! — воскликнул кто-то брезгливо. Голосочек утонул в волне смеха. Михаил внимательно уставился в ту часть шеренги, откуда послышался звук, ему захотелось узнать, кому принадлежат столь неприятные слова.

— Кто это произнес? — строго воскликнул молодой мужчина. — Я хочу знать, у кого столь острый язычок! Если хватило смелости выпрыснуть яд, так покажи мне свое лицо!

Девушки больше не смеялись, некоторые виновато опустили голову, зная крутой нрав Черной моли, они волновались, что эта шутка повлечет за собой неприятности.

— Прежде чем сравнить меня с насекомым — узнайте получше! — произнес Михаил, наслаждаясь своей властью. — Я не хотел бы иметь здесь врагов. С красивыми женщинами мне особенно приятно водить дружбу! Я нуждаюсь в вашей поддержке, милые дамы!

Молодой человек учтиво склонился перед барышнями, чем умилил их, но взгляд одной из танцовщиц его встревожил — Душечка смотрела на него с разочарованием, и почему-то его задевал этот немой укор. После сигнала Матери революции девушки бросились готовиться к вечернему выступлению.

— А что делать мне? — уточнил Михаил у Великана.

— Наслаждайся жизнью! — произнес карлик, в голосе которого ощущалось легкое напряжение, потому что он не желал терять насиженное место по правую руку от Мадам.

Глава 12. Возвращение

Для возвращения к Черной моли была придумана легенда, которая как будто бы оправдывала исчезновение Ольги: ее похитил давний поклонник Ветошников. Этот человек был завсегдатаем «Черных очей», и по счастливому совпадению не раз оказывал знаки внимания танцовщице, но он не мог позволить себе ее общество, потому как был жаден и считал, что цена за это удовольствие была слишком завышена, ведь за назначенную сумму можно было неделю навещать дом терпимости и пользоваться услугами самой дорогой проститутки почти неделю. По официальным данным этот пройдоха бежал из Москвы, но на самом деле был упрятан в тюрьму за многочисленные нарушения закона. Он проиграл крупную сумму денег в одном из подпольных игорных домов и должника преследовали бандиты, желавшие взыскать долг. Трус Ветошников сдал всех, кого только мог, зато в обмен на обещание опеки властей в тюрьме. Он не пал жертвой заключенных, которые растерзали бы стукача в первые дни его пребывания в месте лишения свободы и за сговорчивость получил привилегию: его поместили в специальный блок для политических преступников. Там, по слухам, Ветошников скончался от какой-то заразной болезни, но Борис Дмитриевич прекрасно понимал, что он пал жертвой очередных массовых расстрелов, которые были неотъемлемой частью красного террора. В первую очередь убирали именно политзаключенных и палачи не спешили вникать в такие нюансы, как «сделка с властью».

— Вы — дворянин? — спросила робко Лье, наблюдая, как изящно Борис Дмитриевич справляется с вилкой и ножом. Они вместе обедали в ее комнате, чему девушка была невероятно рада.

— С чего ты решила, что я — дворянского происхождения? — усмехнулся он в ответ.

— У вас… изящные манеры… и музыкальные руки.

— Как это — музыкальные?

— Длинные тонкие пальцы — таких у крестьян не бывает. Мой отец всегда сетовал, что ему не хватает дворянского изящества. И он переживал, что его руки не для инструмента, а для мотыги.

Борис Дмитриевич рассмеялся, но после этого вдруг сделался серьезным и, нахмурившись, произнес:

— А я как раз крестьянский сын. Помимо меня в семье было еще девять человек. Я и мой старший брат ходили в сельскую школу, остальные так и остались неграмотными. В пятнадцать поехал в Москву на заработки и устроился на завод. Много работал, потом случайно попал в ряды разведчиков и вместе с товарищами ждал февральской революции семнадцатого года, надеясь, что после нее наш брат получит не только в руки мотыгу, но и книги, а, научившись читать и писать, станет полноправным гражданином большой и сильной страны, в которой равные возможности для всех.

— Разве так возможно? — вздохнула Лье.

— Ты подожди! Придет время, когда все изменится…

— И солнце будет ярче, и трава зеленее! — произнесла задумчиво девушка. — Вот только не все доживут до этого счастливого момента. Большая часть захлебнется в собственной крови. Или зачахнет от тоски над могилами близких.

Борис Дмитриевич нахмурился. Он понимал причину печали Ольги и не желал продолжать этот разговор, потому как было очевидно, что собеседники придерживались разных взглядов на происходящее в судьбе государства. Ради счастливого будущего большинства населения страны он стерпел бы боль утраты. В жизни правильно ориентированного человека тоже была трагедия: ему пришлось лично арестовывать сбившегося с пути старшего брата, с которым они оказались по разные стороны баррикад. Родственник бравого большевика встал в ряды террористов, проливающих кровь социалистов, и за деяния и неправильные взгляды был сослан на каторгу, хотя вполне мог быть расстрелян, если бы не имел такое важное родство с доблестным представителем «чрезвычайки». Новый мир воздвигался на костях врагов коммунизма и Борис Дмитриевич оправдывал негативные события следующим образом: и самое яркое солнце порой закрывают тучи.

— Отныне наступает новая полоса в истории России, и русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма, — процитировал Борис Дмитриевич самого Ленина.

Лье считала циничным высказывания, связанные с революцией. Все происходящее казалось ей катастрофой — страшным апокалипсисом, которым в детстве так любила пугать маленькую Оленьку мать. Девушка могла смириться с бурями, которые создавала сама природа, но то, что было рукотворно и становилось последствиями деятельности человека, выходило за пределы ее понимания. Страшный, жестокий зверь социалист вызывал в ней негодование, панику, отвращение, страх. В период с семнадцатого по двадцатый годы была неразбериха, и обычные граждане, среди которых была и Лье, долго не могли понять кто — друг, а кто — враг. Благодаря лозунгу «грабь награбленное» и с благословения самого Ленина безнаказанное воровство под знаменем революции стало обыденностью. Среди этой грязи Лье задыхалась, но позже стала частью этого хаоса. Свои преступления она оправдывала желанием выжить. «Если бы я могла жить по-другому! Если бы были силы что-то изменить!» — часто говорила она себе. Молодая женщина с трудом выносила любые размышления о том, что творилось вокруг, и с ужасом оглядывалась по сторонам, стараясь ограничить свое обозрение полями модной шляпки. «Глупой быть проще! — решила она. — Крепче сон!». Все, о чем мечтала молодая женщина, — побыть счастливой женщиной, хотя бы недолго, почувствовать приятный вкус обыденности и заскучать от домашних забот, существовать без угрозы здоровью и жизни. О такой роскоши как дети она больше не грезила, в силу последствий фанатичного служения Черной моли, зато могла любить и отдавать огромные порции нежности тому, кто ее согревает. Лье часто вспоминала о Михаиле — об их холодных ночах, когда они обнимались так крепко, что, казалось, становились одним целым. О тех минутах, когда оба забывали обо всем, и им казалось, что помимо их маленького мирка — комнатки на верхнем этаже — не существовало ничего. О его робкой, но искренней опеке, когда она однажды заболела и пылала огнем от повышенной температуры, заботливый мужчина растирал тело водкой, при этом от страха ее потерять напился так, что почувствовал себя плохо, и помощь понадобилась ему самому. Прокручивая в голове воспоминания, девушка заметила, что окно в ее теперешней комнате было проклеено, но не так аккуратно как в маленькой каморке, в которой ей было очень тепло, особенно от присутствия любимого человека.