Данил Корецкий - Принцип каратэ Страница 23

А когда перехватили тебя как-то в коридоре — бумагу срочную подписать, так не подписал ведь: руки дрожали, ручка выпадала! А зашел к себе пальто снять — дрожь и прошла...

Да, кстати, а почему тебя из «инстанций» поперли?

Короче, как-то под праздник скользнул к Собакину, бормотнул поздравления, булькнул круглым газетным свертком, аккуратно вложил в приоткрывшийся кстати ящик стола, тот, как обычно, глаз не поднял, но прохрюкал нечто одобрительное. Так и сошлись.

А через год с блестящей характеристикой да с направлением гороно поехал за тридевять земель в пединститут, поступил вне конкурса на физвос да сразу окунулся в общественную работу: то на собрании выступает, то в общежитии дежурит, то буфет по профсоюзной линии проверяет, Золотов тут, Золотов там, у всех на виду. Преподаватели им довольны, деканат, комитет комсомола... Ба, да он и не комсомолец, как так? Потупился, объясняет: формализму противился, меня на аркане тянули, для «галочки», а я из принципа, может, конечно, и не прав был, да молодой, горячий... Поверили, приняли.

Тогда и стал расти страшок, а вдруг да выплывет все, вдруг раскроется? Успокаивал себя: мол, далеко забрался, кто тебя здесь знает, а придет время возвращаться — придумаем что-нибудь...

Он уже с самого начала определился: назад не возвращаться, здесь корни пустить! И способ придумал: в аспирантуру пролезть да зацепиться на кафедре... Новое место, новая страница биографии, новая жизнь. А старой вроде и не было!

Да только странное дело — так хорошо все начиналось, а потом не заладилось, забуксовало. С учебой не клеилось: науки вроде немудреные, не физика с математикой, шпарил на экзаменах правильные слова газетными фразами, а преподаватели скучали и выводили серенькие «уды».

И в общественной деятельности не преуспел: суетился, гоношился, делал волну, а интерес к нему вроде пропал — поручений не давали, почетными местами обходили, из одних комиссий вывели, в другие комитеты не избрали, к третьему курсу только и осталась одна нагрузка — член комиссии по общественному питанию студенческого профкома.

Буфетчицы, правда, уважали, колбаску сухую оставляли, помидорчики-огурчики парниковые среди зимы, в столовой кормили сносно, не обсчитывали — и то хорошо!

Хорошо, да мало. С преподавателями пытался сойтись поближе — на консультации приходил, расспрашивал о том о сем, пытливого студента разыгрывал — бесполезно. Выпросил однажды тему — сообщение на научной конференции сделать, подготовил докладик — неделю в библиотеке сидел, выступил, отбарабанил гладко правильные вещи, которые в учебниках, статьях и монографиях вычитал, а ему стали дурацкие вопросы задавать, и выходило, что ничего правильного он не сказал. Так и остался с носом, зря себе голову морочил! И главное, что обидно: другие отсебятину несли, а им аплодировали, и преподаватели приглашали на кафедру, заинтересованно беседовали, обсуждали что-то...

Нет, не везло Золотову, определенно не везло.

С кем хотел дружить — не получалось, липли всякие серые посредственности, одному скучно, так и сложилась у них своя компания. В ней-то он верховодил, истории всякие рассказывал, в основном про дедушку-адмирала, аж рты раскрывали. Правда, радости мало, иногда напоминал себе Ермолая и осекался на полуслове — до того тошно становилось!

Да и с деньгами было туговато: стипендию не получал, отец и дед присылали сотню-полторы в месяц, должно бы хватать, ан нет — у серых друзей-приятелей «капуста» водилась в изобилии, в преферанс резались, по кабакам таскались, и он пыжился, тянулся, чтобы не отстать, потому еле сводил концы с концами. Несколько знакомцев «крутились», делали деньги: один джинсами приторговывал, другой заочникам курсовые изготавливал... Но с явной уголовщиной Золотов связываться не хотел, а писать — не получалось, так и страдал, давая зарок, что в будущем еще возьмет свое.

К выпускному курсу мечты об аспирантуре развеялись сами собой, распределение получил по месту выдачи направления, и наступил день, когда новоиспеченный учитель физвоспитания возвращался в родной город, и страх уже прочно поселился внутри, глодал, жевал внутренности.

Теперь не отсидеться в методическом кабинете да в полупустых классах вечерних школ, учитель с учителем не разминется, рано или поздно сведет его судьба с Фаиной или еще с кем, и тогда...

Кинулся на старое место — там большие перемены: заведующий на пенсии, а друг-покровитель Собакин Харитон Федорович в очередной раз шагнул вниз и заседал теперь в горкоммунхозе на скромной должности рядового клерка. Накачивая его в третьесортной забегаловке дешевым портвейном и слушая сбивчивые сетования на несправедливость судьбы — раньше спроси, кто такой Собакин, — ого-го! — Золотов тяжело размышлял над собственным невезением: ступени лестницы, по которой он рассчитывал подняться вверх, оказывались трухлявыми и подламывались одна за другой.

Но Собакин свою роль сыграл — позвонил новому завгороно, видно, его имя еще связывали с авторитетом «инстанций», сделал открепление да в горкоммунхоз устроил, по иронии судьбы на собственное место, ибо путь вниз продолжался, и пересадили Харитона Федоровича ниже, казалось, некуда — заведовать захудалым парком, так что Золотов успел сделать ему несколько нахлобучек за некачественные засевы клумб и неиспользование прогрессивных форм вертикального озеленения, пока Собакин не умер от внезапно приключившейся прободной язвы.

Золотов прекрасно прижился в горкоммунхозе — если бы все декоративные посадки, которыми он заведовал, с такой же легкостью и быстротой пускали обширные корни на новом месте, город давно бы превратился в цветущий сад. Он пытался было подобрать ключик к своему начальнику, но тот оказался строгим и непьющим, попытки к сближению пресек, и Золотов мгновенно трансформировался: стал четким, кратким и деловым. Столь явное превращение начальник отнес на счет своего умения работать с людьми, а так как наблюдать плоды собственных способностей приятно любому, он заметно смягчился и начал относиться к инженеру-озеленителю отечески-снисходительно.

Но окончательный перелом произошел позднее, ибо начальник оказался совершенно неприспособленным решать мелкие житейские проблемы, которые, оставшись нерешенными, перерастают в серьезные трудности.

Летняя сушь, изнурительная жара, декоративные культуры желтеют и подсыхают, начальника вызывают на ковер, а он начинает лепетать какие-то глупости про выбранные фонды на бензин, из-за чего поливальные машины простаивают в гараже.

Что за чушь! Вы нам здесь голову не морочьте! Неспособны организовать работу, так и скажите, а мы сделаем соответствующие выводы!

И приходит, бедняга, сам не свой, таблетки глотает, телефон накручивает, красный весь — давление подскочило... А всего-то и делов — достать двести литров бензина! Смех да и только...

Но с почтением, без фамильярности, боже упаси, осведомиться: мол, я могу повлиять через горисполком, так что если распорядитесь... Тот на Валерия Федоровича как на волшебника — неужто удастся такое дело сдвинуть с мертвой точки? Трудно, но попытаюсь — опять-таки скромно, но с достоинством.

А через час-полтора поливалки поливают, травка зеленеет, начальники довольны: подтолкнули, подсказали, разъяснили, резервы изыскал, фонды мобилизовал — значит, умеем воспитывать подчиненных!

И начальник как на свет народился — голос звонкий прорезался, рапортует: да, указание выполнено, решили вопрос, полный порядок! Да к Валерию Федоровичу исполнительнейшему с расспросами, а тот, скромняга, смущается, плечиками пожимает: мол, я же не для себя, для дела, потому и пошли навстречу, руководители еще дедушку помнят, да и меня Харитон Федорович многим рекомендовал.

Тут главное не переборщить, не перегнуть палку, остальное сам додумает: про дедушку-адмирала слыхивал краем уха, что с Собакиным в гороно работал — знает, вот и выходит: не такая уж простая фигура скромный инженер-озеленитель! Скрыта за ним сила немалая, да не пользуется почему-то, может, по простоте, а может, до времени приберегает...

Так и создается авторитет, складывается репутация, мнение формируется. Разве не стоит оно тридцатника, что заплатил Фимке-заправщице? Тем более что водилы-мошенники все на крючке, за графиком он следит жестко, и если хочет кто подкалымить — отвезти цистерну-другую воды частнику в сад, — вынь да положь пятерку за каждую ездку! А машин — восемь, и калымят каждый день, так что в летний сезон «капуста» водится...

И рабочий день теперь у уважаемого Валерия Федоровича жесткими рамками не стиснут, поспать утром можно и днем фактически свободен, позвонишь пару раз, доложишься: я по паркам, и дуй на все четыре!

Золотова вольный режим устраивает, начальник доволен и спокоен: если вдруг приедут коллеги иногородние по обмену опытом, незаменимейший Валерий Федорович в мгновение ока в гостиницу определит, а случится проверяющий, комиссия какая, начальство столичное — так и на дачке адмиральской обустроит, и шашлычок организует, и баньку, все сделает, все придумает, не о чем волноваться...