Сергей Белан - Евангелие от Джексона Страница 23

— Кореша! — стал возмущаться Витька Халюков, самый отчаянный драчун и закоперщик всех смутных дел в группе. — Что твориться?! Да нам щас всем в харю плюнули! Харкнули, а мы стоим, е..лом щелкаем. Да эти ж сапоги пятиглазые совсем оборзели, сегодня Тихона в собственной конуре начистили, а завтра, посмотрите, всех подряд нас будут раком ставить.

Он хотел завести своих сотоварищей, подбить их на святой реванш, устроить обидчику генеральный мордобой, чтобы другим неповадно было распоряжаться в ихней «бурсе», как у себя дома. И завел, и подбил, и устроил…

Час спустя они подстерегли того паренька, когда он, проводив девчонку, возвращался к себе в общагу. Место выбрали нелюдное, время было позднее, к тому же шел дождь… Его сбили наземь и, подогретые вином, били не спеша, обстоятельно, без жалости. Когда тот уже не мог подняться, по очереди пинали ногами.

Леня особыми физическими данными никогда не выделялся и был взят на дело для числа, на случай столкновения с крупными силами. Он держался в сторонке и в первые ряды мстителей лезть не старался. Но тут дошла очередь и до него. Витька Халюков, разгоряченный, подскочил к нему и, показав на лежащего на земле, закрывшего окровавленное лицо, парня, не допускающим возражения тоном, сказал:

— А ты чего, Крот, стоишь, как ангелочек, а ну-ка по печенкам его, ну!

Лене была не по душе такая вот расправа с неравным раскладом сил. Будь он трезв, ни за что не подписался бы на участие в той ночной охоте, но тогда, в тот момент, он подошел и ударил. Ногой. Один раз.

Продолжить экзекуцию им помешала какая-то проезжавшая мимо машина. Оставив свою жертву, мстители трусливо бросились кто куда. Парня полуживого доставили в больницу. Врачи до самого утра боролись за его жизнь, сделав несколько операций. Потом он еще несколько месяцев пролежал в гипсе, получил инвалидность.

А их нашла милиция. Безнаказанно это не прошло. Началось следствие, и на очной ставке потерпевший в числе прочих указал на него, на Крота. И его судили. Странно, Халюков остался на свободе, а он с тремя другими участниками получил срок и попал в колонию. Зато сволочью не стал — уговор: других не сдавать — не нарушил. В итоге за всех девятерых лямку неволи пришлось тянуть четверым. Вот когда Леня Крот впервые остро почувствовал несправедливость фортуны по отношению к себе. Лишение свободы, и за что? За один злополучный удар ногой?

Пройдя весь курс лагерной жизни, сполна хлебнув обид и унижений, Леня вышел на свободу с твердым убеждением, что он отсидел авансом, за еще не совершенные проступки, слишком уж неравнозначными казались ему по тяжести тот слабый пинок и все «прелести» уголовного мира. А коль весы Фемиды тогда жестоко сплоховали, он считал, что имеет моральное право когда-нибудь расквитаться с жуликоватой богиней правосудия. Он терпеливо дожидался своего часа и лицензию на ответный удар использовать не торопился. И этот час все-таки настал: когда на него вышел Купец и предложил интересное дело с приличными шансами на успешный исход, Леня Крот долго не раздумывал. И он поехал в далекую, незнакомую, загадочную Ригу, поехал, чтобы взять свое, чтобы реально приблизить воплощение давней мечты. А к этому времени он уже кое-что понимал в премудростях жизни и кое-чему от нее научился…

…Вечер того дня прошел «У старого боцмана». Сначала сидели за столом вместе, потом Крот и Финик откололись. Потолкавшись у стойки бара, где хозяйничал Алик, они подцепили каких-то подружек и двинули в видеосалон, находившийся при ресторане этажом ниже, где крутили франко-итальянскую эротическую мелодраму. Купец и Лодин остались вдвоем и за неторопливой трапезой долгое время болтали о пустяках.

— Хочешь, я тебя озадачу, Гриша? — неожиданно спросил Лодин.

— Заинтриговал. Ну-ну, озадачь, только не до обморока, — с усмешкой ответил Купец.

— Одну минуту.

Лодин взял из вазочки салфетку, что-то написал на ней бисерным почерком и протянул приятелю, который взял бумагу с нескрываемым интересом.

— Что это?

— Информация к размышлению, как говорили в одном фильме. Читай, после поговорим.

Купец пробежал записку. Ее текст был следующий: «Милочка девятого буду Ялте пять дней старом месте ужасно соскучился жажду видеть будет большой праздник прилетай жду целую маг».

— Поясни, — Купец с некоторым недоумением вернул салфетку Лодину.

Тот аккуратно разорвал ее на мелкие клочки и ссыпал их в пепельницу.

— Квартира — полная чаша. Хозяйка одна, муж — капитан рыболовного сейнера, сейчас в море. Если она мотает — у нас минимум пять дней. Целых пять…

— Всего пять, Колян, — поправил его купец, в раздумье стуча пальцами по столу. — Тебе не кажется, что это не пишется в нашу схему?

— Да, не пишется, вариант нестандартный, поэтому я и держу совет, а не решаю этот вопрос в одиночку. Там отломится много — в один раз покроем пять заходов и физкульт-ура, уборочная закончена, разлетелись, как говорится, по городам и весям…

— Значит там верняк, эльдорадо?

— Гриша, мы хоть раз накололись? — с обидой в голосе спросил Лодин.

— Ну-ну, Колян, — успокаивающе похлопал его по плечу Купец, — я же так… верю-верю…

— Мне старикан один про эту хату рассказывал, он там лично бывал.

— Случайно не тот маг-чародей, что телеграмму подписал? — улыбнулся Купец. — Кстати, как ты думаешь, что это значит, — маг?

— Понятия не имею. А старикан тот со мной на почте работает, тоже телеграммы носит. Телеграмма этой «милочке» на мой маршрут попала, а он случайно увидел, стал канючить, дай, говорит, ее мне, уважь. Это, мол, моя старая, знакомая, щедрой души женщина — пятерку точно отвалит, да еще стопарик нальет, а ты все равно не пьешь. Я ему уступил, а сам как бы между прочим: кто такая? Старикашка-то балабол, язык на веревочке, все о ней и рассказал, и что в хате видел, хоть я об этом и не спрашивал. Словом, решай.

— Хорошо, согласен, — промолвил Купец, немного подумав. — Рыбу ловить надо, пока клев идет. Риск, что так, что сяк остается, зато и впрямь, если отоваримся по-крупному, можно и ставить точку.

— Скажи, Гриша, ты не разочарован, как идет наше дело? Куш устраивает? Только честно?

— Не забивай себе башку, все хоккей. Знаешь, а ведь Крот верно подметил, всех сокровищ не заграбастать, все равно у кого-то их будет больше. — Купец наполнил две рюмки и, не дожидаясь Лодина, выпил. — И вообще, Колян, за свою жизнь я сумел понять важную истину: счастье — это состояние души, а не кошелька.

— Но без денег, согласись, счастливы могут быть только идиоты, это основа…

— Конечно, без них никуда — человеку хлеб насущный нужен. Но богатство само по себе не может сделать человека счастливым. Скажи, Бендер был счастлив? Все дело в нас самих. Бывают и среди миллионеров самоубийцы: уж, казалось, им-то чего не жить да радоваться?

— Это от пресыщения, — проронил Лодин, — а нам оно не грозит.

— Зато грозит обратное.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, — полное разорение, бунт нищих. Наш хваленый Союз стал страной непредсказуемого завтра. Я и гроша ломаного на кон за наше завтра не поставлю, а за свою судьбу в этом самом завтра и того меньше. Вот, так, кореш мой любезный!

Лодин взял рюмку, но едва пригубил и тут же поставил — водка не шла.

— Скажи, Купец, а то, что ты насчет Запада говорил, ну тогда, зимой, это серьезно?

— Серьезно, Коленька, ты даже не представляешь, как серьезно. Скажу откровенно: не знаю где, когда и при каких обстоятельствах, а за бугор я прорвусь, но это будет уже другое кино.

— А официально, думаешь, никак не выбраться? — спросил Лодин.

— Хм, — криво усмехнулся Купец, — обещал пан холопу показать усю Европу… Помнишь, у Высоцкого: «Я знаю, что туда меня не пустят, у них найдутся тысячи причин». Ну, а если все-таки и выпустят, то без штанов, с голой жопой, а я так не хочу — в нудисты не подписывался.

— А не горячишься ли, Гриша? Может, еще и на нашем веку все наладится?

— Нет, Колян, — отрубил Купец, — с меня хватит. Я свою веру там, в зоне, за колючей проволокой похоронил. У меня к вере теперь отношение двойственное: в Иисуса Христа — верю, в воскрешение Лазаря — нет. Помнишь, у нас в Приднепровске прямо на горкоме плакат, агромадный висел: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей…», ну и так далее?

— Помню, конечно.

— А потом, что с ним стало?

— Потом его сняли?

— Вот именно. Висел, висел, годами линял под солнцем, гнил под дождем; сначала его хоть подкрашивали да штопали, а после, ты прав, сняли. А с нами что стало, с тобой, со мной, — в дураках?! Кто мы?! А ведь мы верили: вот придет, вот-вот наступит, он самый… ну, не завтра, не послезавтра, но придет… А теперь? Я весь седой, на, посмотри… — Купец нервным жестом приподнял волосы над ухом и наклонился к Лодину. — Значит что, ку-ку, приехали? Развал, нищета, полуголод, прочее… с кого теперь спросить? Где ж все те мудрецы, боги бутафорские, слуги народа, что бал столько лет правили? Нет этих обещал — пожили всласть, потешились, и как оборотни в бронзу, р-раз!..