Федор Московцев - Темные изумрудные волны Страница 23

— Жена моего троюродного дяди, она из Калмыкии, — стал объяснять Андрей. — Муж её родной сестры ездит туда на охоту и на рыбалку. Его родной дядя работает в охотничьем хозяйстве — одним словом, главный браконьер Калмыкии. Он как раз организовывает моему дяде охоту и рыбалку. Эти раки — оттуда, из Калмыкии.

— Какая странная и длинная пищевая цепочка, — заметила Катя. — А почему раки все одинаковые? Твой дядя, он что, со штангенциркулем на рыбалку ходит?!

— А… размер, — рассеяно сказал Андрей. — Из целого мешка мы с Вадимом выбрали самых крупных, а мелочь оставили дома.

Алина забеспокоилась, как там их ребёнок, которого они оставили со свекровью. Вадим принялся на все лады ругать Шавликова.

— Ума не приложу, как этот сын осла подобрался к Еремееву. Как бы не спутал мне все карты. Всю дорогу висит на хвосте. Куда ни глянь, везде его уши торчат. И когда он избавится от своего цитатного поноса и этих своих речевых расстройств?

— От этого только смерть помогает, — философски заметил Андрей, разламывая рака.

Узнав о том, что Катя недавно приехала из Москвы, Алина воскликнула:

— Вот ты мне сейчас расскажешь про модные адреса! Второв обещал меня свозить в Москву за шмотками. Мне совсем стало нечего носить. Нужны сапоги на длинных каблуках и всякое другое. Знаешь, какая мне фирма нравится?

Она напряглась, пытаясь вспомнить название марки.

— Похоже на название затонувшего корабля.

— «Iceberg», — подсказал Вадим.

Андрей посмотрел на Катю. Он любовался её нежным овалом лица, потом взгляд его заскользил ниже. Верх купальника темно-абрикосового цвета Андрей мысленно снял и представил то, что стал бы делать потом. Заметив его взгляд, Катя улыбнулась.

Вадим рассказывал анекдот.

— Сын спросил отца: «Папа, что такое альтернатива?» Немного подумав, отец ответил, что понятие это сложное. И привел такой пример. Вот, говорит, представь, что у тебя есть два куриных яйца. Ты можешь их съесть, но это будет туфта и лажа, потому что двумя яйцами ты не наешься. Вместо этого ты можешь отнести яйца в инкубатор, там из них вылупятся цыплята. Но это тоже — туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит наш сарай, в котором цыплята будут жить. А теперь представь, что у тебя двадцать яиц. Ты можешь наесться до отвала, и еще останутся яйца, чтобы поместить их в инкубатор. Но это все равно туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит сарай. Ему ведь все равно, сколько там цыплят, — два или двадцать два. Все спалит к едрене фене. Понятно? Сыну было непонятно. Он спросил: «Папа, а что такое альтернатива?» Отец ответил: «Альтернатива, сынок, это утки — они на воде живут!»

Где-то далеко-далеко, в безбрежных просторах, рождался ветер и, точно шум прорвавшейся воды, приближался и порывисто нёсся на камни. Огромные валуны, срываясь, устремлялись вперед, сбивали на пути другие, и, увлекая за собой каменные глыбы, образовывали плотную смертоносную массу, сметавшую на своём пути все живое. Накатываясь друг на друга, камни образовывали исполинские горы. Каменные руины заполняли все видимое пространство. Разобраться в рельефе невозможно — все однообразно, все затянуто густой дымкой. Горы привораживали взор непередаваемым хаосом. Они толпились, ненадолго уснувшие, со следами недавней катастрофы. Их вершины казались бесконечно старыми и уставшими. Нигде не видно ничего живого. Все желто-серое, безмолвное, умершее, прикрытое стареньким-стареньким небом.

Приближался адский рокот, и гигантское цунами, поднятое все тем же неутомимым ветром, стало сметать горные хребты, заполняя водой глубокие ущелья.

Стоя у воды, Андрей наблюдал за тем, как ветер играет песком, и мысленно увеличил песчинки до гигантских размеров.

— Алина называет мужа строго по фамилии, — сказала Катя. — Хочешь, я буду тоже тебя так называть? Буду говорить: Разгон, налей мне пива, Разгон, свози меня в Москву за шмотками. Хочешь?

— Тебе нравится моя фамилия?

— Да, хорошая фамилия.

— Хочешь такую?

— Да, хочу, — непринуждённо ответила Катя. — Я готова к тому, чтобы сидеть в четырех стенах, нянчить детишек, и причитать, что со мной никто не разговаривает.

— Я буду другим, вот увидишь.

— Мне все равно, лишь бы ты пораньше приносил с работы свою аппетитную задницу.

— Я безработный, — рассмеялся Андрей и провел ладонью по её лицу. — Поэтому смогу быть всегда с тобой рядом.

И подумал: «Надо же так влюбиться».

Посмотрев ему в глаза, Катя спросила, что это за вскрытие, «определяющее жизнь», про которое они так увлеченно разговаривали с Вадимом.

— А-а… это Виктор Кондауров…

Она вздрогнула.

— Никак не могу освоиться с мыслью, что ты шесть лет проработал в морге.

И попросила поподробнее рассказать о вскрытии Кондаурова.

Андрей рассказал про этот случай — в самых общих чертах, опустив все то, что с точки зрения закона и общепринятой морали считается недопустимым. Внимательно выслушав, Катя спросила:

— Что же такого определяющего было в этой истории, поражающей своей необычностью?

— Заведующий решил, что мы срубили кучу денег с этих клиентов, и устроил допрос. Я ответил на понятном ему языке, что забыл вообще, как эти деньги выглядят, но разве иудею объяснишь. Ему везде мерещатся шекели. Он предложил написать заявление. Можно было пожаловаться начальнику, но я не стал. Всё это пустое, всё лирика.

— Но ведь Вадим тоже собрался уходить. Почему же он стал прикрываться шефом?

— Вадим — ходячий калькулятор, всё просчитывает. Сегодня так, завтра этак. Опять же, ему надо дописать протоколы вскрытий, там много всяких тонкостей.

— То самое — «определяющее» — вскрытие?

— И это тоже.

— И что, там много таких тонкостей?

— Не особенно, — там все просто и ясно. Огнестрельное ранение, что тут может быть такого сложного? Дело не в этом. Убит известный человек, поэтому все нужно сделать с особой тщательностью. Мало ли, какие проверки. Все может быть.

— Что же в нём такого значительного, в убитом?

Андрей объяснил. Удовлетворив свое любопытство, она спросила:

— Хочешь, расскажу стихотворение?

— Любишь стихи?

— Я их пишу.

Поймав его удивлённый взгляд, добавила:

— Пишу… и, забыла тебя предупредить, кроме этого, ничего не умею делать. Но мне на это всё равно. Вот, послушай.

Угодила в свои сети,

Жилки палого листа,

Перепутала я ветер

И дыхание Христа.

Мне смеяться или плакать?

Мне молчать или кричать?

Я как рваный тертый лапоть

На ноге у богача.

Я танцую, я играю

На свирели грустных глаз.

Что творю, сама не знаю,

Я топчу святой алмаз.

Мое небо под землею,

Мое море в облаках,

С лучезарною звездою

На одних живу ролях.

Моя честность оступилась,

Моя смелость умерла,

Я с собою той простилась,

А другая не пришла.

Угодила в свои сети,

Только я их не плела.

Не хотела жить на свете.

Я «убила и спасла».

Закончив, она спросила:

— Ты любишь стихи?

— Стихи — это моя страсть.

Она обрызгала его водой:

— Женские трусики, женские стихи… что у нас на очереди?! — На очереди — приготовление еды и стирка. Ты ведь это не умеешь делать.

Светлое небо отражалось в воде, темная вода дышала, и солнце словно подпрыгивало на речной волне. Тревожно кричали чайки. Стремительно убегали вдаль песчаные отмели и заросли тополиного молодняка острова Голодный. Еще поворот, и словно из воды выплыл высокий береговой откос — правый берег Волги. Показалась центральная набережная с широкой лестницей, поднимавшейся от воды, высокие ротонды с колоннами, поросший зеленой травой спуск, на котором по праздникам собираются люди, чтобы посмотреть салют. Вправо от центральной набережной береговой откос был сплошь заросший деревьями и кустарниками — вплоть до того места, где во время войны оборонялась дивизия генерала Родимцева. Однажды, во время бомбежки, в блиндаж, в котором находился штаб, хлынула вода, и вся канцелярия выплыла на берег. На военных картах шутники отметили место впадения родимцевского штаба в Волгу.

Черные волны шумели у бортов, низовой ветер ударил, завыл, подхватил брызги холодной речной воды.

Катер приближался к городу. Андрей размышлял, куда бы ему устроиться на работу, и избавиться от чувства неуверенности, от беспокойства, охватившего его после увольнения. Будущее казалось зыбким. Где-то далеко простиралось прошлое, насыщенное потрясениями. Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о последнем дежурстве. В свои двадцать три года он ощущал себя состарившимся на много-много лет.

А что сейчас?

Катя была рядом, он обнимал её упругие плечи.

Ветер разметал её волосы, в уголках губ мелькнула улыбка. Сила молодости, безудержная сила, исходившая от Кати, передалась ему. И он уже спокойнее посмотрел на теплые волны, плескавшиеся за бортом.