Валерий Барабашов - Золотая паутина Страница 25

С выздоровлением Сергея пришли новые заботы: сын вспомнил о своем мотоцикле, купленном еще в школьные годы. «Яву» извлекли из отцовского гаража, где она пылилась несколько лет, пока Сергей был в армии и болел, теперь вот, летом, катался на ней днями, часто и в вечернее время, и у нее изболелась душа — сколько несчастных случаев с этими мотоциклистами!… Продать бы «Яву»: у них же есть машина, катайся, и отец особенно не возражает. Но сын жил уже и своей жизнью, не обо всем знали они с Виктором Ивановичем, не во все Сергей посвящал даже ее, мать. Жаль. Она хотела прежних, доверительных и откровенных отношений, но… Но одно Зоя знала твердо: Сергей встречается со Светланой — девушкой, с которой он дружил до армии, писал ей… Может, и сегодня он с ней где-нибудь катается, а ведь уже ночь, темень…

Наконец щелкнул дверной замок, появился сын — оживленный, с радостным блеском в глазах. Попахивало от него табаком, но и улицей, свежей ночной прохладой, чем-то еще, похожим на тонкие женские духи. С ненужным усердием Сергей вытер сухие ноги о циновку в прихожей, спросил мать, вышедшую его встретить:

— Вы разве не спите? А я не стал звонить, думал, вы…

— Думать нужно, это правильно, — Виктор Иванович тоже вышел в прихожую, и по тону, каким были сказаны эти слова, по выражению лица Сергей понял, что отец не в духе, что предстоит, наверное, не очень приятный разговор.

— Где ты был сегодня, сынок? Откуда пришел сейчас?

Виктор Иванович, одетый в спортивное легкое трико, в домашних тапочках, задавал вопросы жестко, может быть чересчур жестко, и Зоя, незаметно для сына, дернула его за рукав: поспокойнее, Витя, пожалуйста, в таком тоне ты ничего путного не добьешься. Русанов-старший и сам понимал, что, наверно, не стоит именно сейчас, в такое позднее время, за полночь, заводить серьезный разговор, но слишком сильно жгло его чувство стыда и обиды за сына, слишком неприятные минуты пережил он сегодня в кабинете генерала. Черт возьми, Сергей ведь не ребенок, должен понимать, что происходит в стране и в каком ведомстве работает его отец! Что бы там ни писали в иной прессе о чекистах, он отдает своей работе душу и сердце, совесть его чиста, ибо почти двадцать лет он, Русанов, отдал именно укреплению государственной безопасности страны, ее оборонной мощи. На счету отдела контрразведки, который он возглавляет,— крупные профессиональные победы, которыми можно гордиться. Но не будешь же сейчас, в эту полночь, на кухне, перечислять жене и сыну: пойманы с поличным два иностранных атташе, задержан иностранный «студент»-словесник, проходящий в Придонском университете разговорную практику и занимающийся в городе сбором разведывательной информации, также с поличным взят инженер одного из заводов, купленный в заграничной командировке, агентами ЦРУ… И это только за последние четыре с половиной года!…

— Я был сегодня на митинге, — так же четко, понимая родительское недовольство, отвечал Сергей.— Думаю, что меня фотографировали и твои сотрудники, па. Хотя там были и из газет, этих парней я знаю. Вечером мы гуляли со Светланой. Имею право. Прошу прощения, что нарушил ваш отдых.

— Насчет нашего сотрудника ты прав, — не стал лукавить Виктор Иванович, пропуская сына на кухню.

Сергей вымыл руки, сел за стол. А Русанов-старший сходил в комнату, принес фотографии, разложил их перед Сергеем.

— Памятные снимки, ничего не скажешь. Для отца-чекиста. Как считаешь, сынок? И кстати: кто это?— он показал на мужчину в берете.

Сергей спокойно смотрел на фотографию.

— Кто этот мужик, па, я не знаю. Подошел, спросил. Рассказал, что у него сын погиб в Афгане. Потом отошел. Больше я его не видел. А что касается транспаранта…— Сергей поднял на отца глаза.— Ты считаешь, что я должен был на нем написать другой текст? «Горжусь выполненным интернациональным долгом»? — например, или: «Спасибо партии, что остался жив»? Так, да? Или вот он, Костя Куликов.— он вилкой показал на парня, у которого из-под куртки торчал полосатый треугольник тельняшки.— У него левой руки нет, почти по локоть… Он что должен говорить? У кого спрашивать? И почему это, тоже кстати, ваш сотрудник не снял нас с другого ракурса, чтобы был виден Костин пустой рукав? Ты ему в следующий раз скажи.

— Сережа, сынок, ты спокойней, пожалуйста! — ласково попросила Зоя, стоявшая у плиты со скорбным и утомленным лицом.— Речь идет о тебе и твоем отце. Ты же должен как-то понимать… Ну, папа работает в такой организации, а ты с лозунгами ходишь по городу… Зачем тебе это нужно, сыпок? Для тебя все беды позади, учись, становись специалистом. Впереди — тяжкие времена, у нас все в поликлинике об этом говорят.

— Мама, я все это хорошо понимаю. И сожалею, что в чем-то компрометирую отца. Но и молчать не могу. Если мы, «афганцы», будем молчать, то где гарантия, что в новый Афган не пошлют других ребят? И они тоже вернутся домой такими, как Костя, или вообще в «черном тюльпане». А? Как быть?

Зоя села на скользкий кухонный табурет, запахнула на коленях разъехавшиеся полы халата, помолчала. Что ответишь сыну на это? Сергей по-своему прав, по и отца понимать надо. Что о нем на работе будут думать? Какой он жизнью живет? Как собственного сына воспитывает?

Она требовательно глянула на мужа, стоявшего в раскрытой кухонной двери со сложенными на груди руками: ну а ты-то что молчишь, Витя? Тут, мне кажется, мужской разговор, серьезный. Бери инициативу в свои руки, убеждай. Так же нельзя оставлять!

— Мама, авторитет отца я ни в коей мере не подрываю, — Сергей намеренно говорил казенными этими, заемными словами. — Мы, «афганцы», ставим свои вопросы. Проблем у нас хватает. Это я, сынок чекиста, живу в хорошей светлой квартире, а посмотри, как живет Костя — снимает угол у одной бабки, перебивался на одну стипендию. Ему только месяц назад от военкомата стали что-то приплачивать.

У Зои жалостливо дрогнули губы.

— Ты бы его к нам почаще приводил, сынок, — сказала она. — Хоть ел бы парень по-человечески.

— И у других «афганцев» проблем хватает,— продолжал Сергей. — А я с ними воевал, они мне теперь родные братья. Дружат же по сей день фронтовики-ветераны, и к дедушке Ивану старики приходили, я помню.

— Сын, все это правильно, и никто у вас вашего не отнимает, — вступил в разговор Виктор Иванович. — Речь о другом. Митинг организован… как бы это помягче сказать…

Сергей насмешливо смотрел на отца, подсказал:

— Враждебными силами, да? Это ты хочешь сказать?

— Не передергивай. Силами демократическими. Но не думай, что на площади были только ангелы с крыльями.

— Да какие ангелы, па?! Что ты говоришь? Людям есть нечего, а твой обком с потребительской кооперацией снова подняли цены. И так уже в государственной торговле ничего нет, только в кооперации, а они пользуются моментом, дерут с людей втридорога! Ха! «Враждебные силы»!

Сергей о досадой крутнул большой лобастой головой, отодвинул стакан с чаем. Смотрел на отца прямо, строго, по-взрослому. Строг был и Виктор Иванович.

— Во-первых, не говори то, чего не знаешь. Обком партии никакого отношения к повышению цен не имеет, это простая пропагандистская утка. Во-вторых, я хочу, чтобы ты получил образование, и мы с матерью…

— …и чтобы жил в аквариуме, за стеклом, — перебил Сергей отца,

— Помолчи, Сережа, это нехорошо, — подала голос мать.

— Виноват, товарищ подполковник! — Сергей не смог сдержать веселой улыбки.

— Хорошо, ладно, — Виктору Ивановичу стоило немалого усилия не сорваться, не перейти на повышенный тон. Ведь разговор в самом деле серьезный! — Будем говорить прямо, сынок. Речь идет о борьбе за власть. О стремлении определенных сил заменить политический строй в нашей стране. О свержении тех идеалов, за которые — ты это хорошо знаешь — погиб твой родной дед Николай Митрофанович. За что пролил кровь дед Иван. Я — почти двадцать лет в КГБ, коммунист…

— Па, социализм, который хотели вы, коммунисты, построить, не получился. Это признано теперь всеми. Не знаю, кто в этом виноват, но факт есть факт. Тебя лично я ни в чем не обвиняю, Ты — рядовой коммунист, живешь честно и прямо. Я тобой горжусь, ты не думай… Но на мир смотрю по-другому, не так, как вы с матерью. И прятаться за ваши спины не собираюсь. Ты сам меня воспитывал… вспомни! Нужно быть инициативным, жить по совести, Я так и живу. Мир изменился, изменились идеалы. Нужны другие принципы организации общественной жизни.

— Коммунистические идеалы были и будут притягательными для миллионов людей. В этом ты меня не переубедишь, сынок.

В глазах Сергея сверкнули озорные искры.

— Да я и не собираюсь этого делать, па. Я просто хочу, чтобы мы поняли друг друга и мирно разошлись спать. А насчет «определенных политических и враждебных сил»… Не знаю, может, какая шпана и трется сейчас на площади, но не она задает тон, в этом я убежден. Сила — в идеях, а уж если они овладевают массами…