Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха Страница 26

— Кто ж это вам хотел коня подарить? — усмехнувшись, спросил Вадим Акимович.

Аскер Чич достал из кармана белую грязноватую тряпку и шумно высморкался.

— Хахан Зафесов. Мстить хотел. Раньше он крал у моего соседа жеребец, а я отнимал… в лесу отнимал…

— Вы не ответили по существу, — перебил Жунид. — Я имею в виду допрос двадцать третьего сентября. Почему, скрыли судимость?

— Начальник не спрашивал, — хмуро отвечал коневод. — Зачем зря сказать?.. Судили неправильно… Хахан полицеев на меня пустил… И давно это было.

Шукаев полистал документы. Извлек протокол первого допроса.

— Вот ваши слова: «Никогда не судим». Говорили?

— Не помню…

— А почему солгали следователю, что не приметили ни одного из налетчиков? — быстро спросил Дараев.

— Правду говорил. Ничего не видел, — упрямо твердил табунщик, глядя в пол. — Темно был. Никого не видел.

— В таком случае, — резко сказал Жунид, — мне придется арестовать вас по подозрению в сокрытии преступников. Имейте в виду, мы шутить не намерены… — И Шукаев пододвинул к себе чернильницу, как бы собираясь выписывать ордер на арест.

Коневод шмыгнул носом. Глаза его снова испуганно забегали.

— Не пиши, начальник, я скажу, — пробормотал он, наконец, — все, что знаю, скажу. Разве мне хорошо? Совсем нехорошо. Кони, который украли, на меня тоже записан… И я отвечаю… А кто взял, кто крал — не видел. Правду сказал. Однако подозрений имею…

— Кого подозреваете? — спросил Жунид. Чич перешел на адыгейский язык:

— Газиз Дзыбов… Он был в Чохраке за день, когда Трама это… когда коней угнали. Я видел его. И Талиб Бичоев… в лесу и еще много всадников на лошадях…

— Когда?

— Это Талибу известно. Мне — нет.

— Кто такой Бичоев?

— Сторож на бахче… колхозную бахчу стережет… И ты, начальник, не думай — Аскер Чич плохой… Аскер Чич неплохой… Только смелости нету… Боюсь много сказать… лучше совсем молчать.

— Что делал Газиз в Чохраке?

Табунщик не ответил, недоуменно покачав головой.

— Где вы его видели?

— На лошади по аулу ехал.

— Вы его хорошо знаете?

— Кто его не знает? Верст за пятьдесят от Насипхабля его все знают. Веселый. Много разных историй рассказывает…

— Почему вы его подозреваете? Табунщик покачал головой.

— Больше чужих в Чохраке тогда не было. А свои все на месте. Дома были. Лошадей ведь чужие угнали? Свои куда денут столько коней?..

— Дзыбов в Насипхабле живет?

— Да…

— Что еще скрыли? — спросил Дараев.

— Теперь — все говорил, — по-русски ответил Чич — Честное слово — все. Хочешь — помогать буду… только сажать тюрьма не пугай. Не виноват я…

— Значит, помогать будешь?

— Аллах свидетель, буду. Отпусти, начальник, сам увидишь…

Когда Чич ушел, Жунид с Вадимом переглянулись. Похоже было, что табунщик действительно говорил правду. Во всяком случае, больше выудить из него, наверное, не удастся. Судя по тому, что было о нем известно, и по его поведению во время допроса, он мог что-то знать, но либо грабители припугнули его, либо он искусно притворился этакой смиренной овечкой.

Жунид склонен был предположить первое. На помощь Аскера Чича он, конечно, не рассчитывал.

— Кажется, появился маленький просвет?! — полувопросительно сказал Дараев. — И официально заявляю тебе: начинаю заболевать сыскной лихорадкой! Не пора ли нам бросить клич: «Вперед на Чохрак?» Да ты не слушаешь?

Жунид упал, уронив голову на стол. Лицо его во сне было строгим и озабоченным.

Вадим тихонько свистнул и вышел на цыпочках. Он еще не знал, что его непосредственное начальство по расследованию чохракского дела способно задремать вот так, сразу, за столом в кабинете….

А Жунид спал. Во сне он, наверное, уже был в Чохраке — ибо начало поисков в любом уголовном деле по всем писаным и неписаным законам сыска всерьез начинается только там, где совершено преступление…

7. Тихая усадьба

Ивасьян нервничал. Замечали это многие, хотя не знали, чему приписать раздражительность своего обычно уравновешенного начальника. Однажды он ни за что ни про что накричал на секретаршу, придравшись во время перепечатки какого-то доклада к букве «т», которую не добивала старая управленческая пишущая машинка. Потом сказал дерзость Дыбагову и ушел, хлопнув дверью. Это уже совсем было на него не похоже. Тигран Вартанович, по общему мнению, не принадлежал к числу людей, которые отваживаются возражать старшим по чину. Что у них там произошло, никто не знал. Михаил Корольков из приемной слышал только разговор на высоких нотах и видел, что Ивасьян «выскочил из кабинета, как пробка из бутылки». Словом, Тигран Вартанович, по выражению уборщицы тети Даши, был «не в себе», и сотрудники угро старались пореже попадаться ему на глаза.

Собственно, поводов для плохого настроения было более чем достаточно. Полный провал в расследовании афипского дела, выговор на партсобрании, удержанная из зарплаты премия, измена Дараева (иначе Ивасьян про себя и не называл поведение Вадима Акимовича) и еще недавняя болезнь. Удивительно было другое: после всех этих событий Тигран Вартанович не только не переменился к худшему, а напротив — стал со всеми предупредительно вежлив, каждого выслушивал, не обрывая ироническими замечаниями, как бывало, прежде. И вдруг — поворот, можно сказать, на сто восемьдесят градусов. Никого не замечает, по пустякам кричит и ругается.

Кое-кто приписал это семейным неурядицам, кое-кто пожал плечами; новую тему для разговоров пожевали и бросили.

Как-то вечером, дня через два после отъезда Шукаева в Чохрак, в управление доставили молодого кабардинца в форме железнодорожника. Он нашумел в магазине, оскорбил завмага, а когда вызвали милицию, пытался оказать сопротивление участковому.

В комнате дежурного составляли на задержанного протокол, когда туда вошел Ивасьян. Избавившись от чохракского Дела, он так и не лег в больницу.

Дежурный хотел было встать, но Тигран Вартанович жестом остановил его.

— Дайте-ка сюда… Да нет, протокол дайте, неужели непонятно?

В протоколе значилось, что машинист паровоза ОВ-3405 Исуф Амшоков, родившийся в 1910 году в селении Нартан[16], беспартийный, нанес словесные оскорбления заведующему продовольственным магазином… и т. д., и т. п.

Ивасьян окинул пренебрежительным взглядом напуганного его резким тоном дежурного и повернулся к машинисту.

— В Нальчике часто бываете?

— Да каждое воскресенье. Я, гражданин начальник…

— Постойте, — перебил Тигран Вартанович, отметив про себя обращение «гражданин начальник» (так обычно говорят только люди, уже имевшие дело с законом). — Вы не знаете, случайно, Шукаева? Жунида Шукаева?..

— Знаю. Мы почти соседи. Да и недавно встречались… в поезде…

— Тогда идемте! — Ивасьян шепнул что-то дежурному и, кивком головы приказав Амшокову следовать за ним, направился в свой кабинет.

— Судим? — был первый вопрос Ивасьяна, когда задержанный сел перед ним на стул.

— Да.

— Сколько?

— Год.

— За что?

— По пьянке. Пришили злостное хулиганство.

— Опять хочешь сесть?

— Никак нет, гражданин начальник, — довольно весело ответил машинист, уловив, видимо, что он зачем-то понадобился начальству.

Тигран Вартанович переменил тон. Прежней резкости как не бывало. После первых же его слов машинист понял, что, чем хуже он отзовется о своем земляке Шукаеве, тем скорее выйдет из этого мало приятного для него учреждения.

И Амшоков не пожалел красок. Рассказал, что родной брат жены Шукаева Зубер Нахов несколько раз судим за кражи, недвусмысленно намекнул, что Зулета кое-когда пользуется нетрудовыми доходами своего непутевого братца (он частенько наведывается в Краснодар), а ее муж сквозь пальцы смотрит на это.

Подписав бумагу, которую Ивасьян тут же с его слов отстукал одним пальцем на собственной портативной машинке, хранившейся у него в сейфе, Амшоков с надеждой поднял взгляд на Тиграна Вартановича.

— Не виноват я, гражданин начальник. Обвешивает этот паразит — завмаг…

— Хватит, — не слишком строго перебил Ивасьян. — Сейчас я распоряжусь. Тебе возвратят документы и — проваливай. Да смотри, больше не попадайся!..

…Клавдия Дорофеевна встретила в тот день мужа без своей обычной обворожительной улыбки.

— Что это с тобой? — спросил Ивасьян, с тревогой вглядываясь в ее обеспокоенное лицо. Его не покидало предчувствие надвигающейся беды.

— Войди сначала, — ответила она, закрывая дверь. — Не в коридоре же я должна рассказывать. Мама дома, а я не хочу, чтобы она слышала.

— Что-нибудь серьезное?

— Пока нет, но… береженого — Бог бережет! Проходя мимо комнаты Акулины Устиновны, она прильнула ухом к дверям и прислушалась.