Федор Московцев - Татьянин день Страница 29

Сказывались последствия травмы, Андрей находился в почти мертвенном душевном состоянии, он ничего не замечал и ничем не интересовался, был словно погружен в глубокий каменный сон, из которого не мог проснуться, чтобы жить дальше. Состояние, похожее на медленное умирание – постепенно стихающий шум жизни, медленное исчезновение цветов, красок, запахов и представлений, холодное и неумолимое отчуждение всего, что любишь и что знаешь.

Для Капранова значение гибели Ольги, ее безвозвратного исчезновения было столь велико, что в нем растворялись все другие соображения, – и после этого не все ли равно, в сущности, было, хорошо или не хорошо вел себя «брат» Андрей в том мире, которого больше нет и который умер в ту самую секунду, когда остановилось сердце Ольги? Александр Капранов не особенно вслушивался в то, что говорил ему «брат» погибшей, как не вглядывался в его лицо, на котором жизнь вряд ли когда-нибудь оставит свои жесткие борозды.

Для Андрея, начался период сравнительного равнодушия к собственной судьбе, отсутствие зависти, спортивной злости и честолюбивых стремлений и, наряду с этим, – бурное чувственное существование и глубокое уныние оттого, что каждое чувство неповторимо и возвратное его, столь же могучее движение находит человека уже иным и иначе действует, чем это было год, или десять лет, или десять дней, или десять часов тому назад. Это было время бесконечного душевного томления, неповторимого в его жизни, и те места, где он тогда бывал, впоследствии он видел отчетливо и ясно перед собой, как только его мысль возвращалась к тому периоду: волжская набережная, Центральный парк и густые его деревья, ночные клубы и музыкальные волны забойных электронных сетов, в которых он находил безнадежную и печальную очаровательность; она существовала не сама по себе, а возникала потому, что была глубокая ночь, а рядом с ним – безмятежные Танины глаза на её утомленном ночью и музыкой лице. Андрей стал вести существование, в котором все его внимание было направлено на заботы об очередной встрече с Таней. Масса воображаемых положений роились в его голове, обрываясь и сменяясь другими; но самой прекрасной мыслью была та, что Таня, которую он обидел, уйдя от нее той зимней ночью, Таня, чья тень заслоняла его, и когда он думал о ней, все вокруг звучало тише и заглушеннее, – что эта Таня будет принадлежать ему. Ее тело являлось перед ним на процедурах в кардиоцентре, на деловых встречах и в офисе. Он видел бурлящие, стремительные горные реки, дом в горах, эти мечты всегда существовали в нем, и он стал воображать там себя и Таню – и туда не доходили отзвуки и образы прежней жизни, точно натыкаясь на неизмеримую воздушную стену – воздушную, но столь же непреодолимую, как преграда, разделяющая его существование в хаотическом, часто меняющемся мире, от существования «разумных» людей в их неподвижном упорядоченном мире; и только требовательные интонации Таниного голоса проникали в его сознание. Этот голос рассеивал сумрак мыслей, и звук этого голоса соединял в медленной стеклянной своей прозрачности происшествие в горах, мысленно прожитую будущую жизнь, с соблазнительным и сбывающимся, с прекрасным сном о Тане.