Марк Фишер - Психиатр Страница 29

— Ты помнишь, как садилась в «мерседес»? — снова заговорил инспектор.

— Нет, я…

— Ты раньше бывала у доктора Гибсона?

— У доктора Гибсона?

— Да, твоего лечащего врача.

Казалось, она не только не понимает, куда он клонит, но и не может вспомнить, о ком идет речь. Решительно, мнемониум оказывает намного более сильное действие, чем написано в инструкции.

Тамплтон захватил с собой различные документы, в том числе и фотографию доктора Гибсона, которую показал Катрин.

— А, да! — сразу же откликнулась девушка. — Доктор, который меня лечит.

— Точно, — подтвердил успокоенный инспектор.

По крайней мере она не страдает полным выпадением памяти!

Тамплтон немедленно сделал вывод. Пострадавшую подтолкнули к попытке самоубийства во вторник, сегодня пятница, значит, препарат не «забирается» глубоко в память, если так можно выразиться, он блокирует воспоминания лишь до определенного момента. Хоть это давало надежду.

— Но зачем вы мне это показываете? — спросила Катрин, отталкивая фото.

— Потому что доктор Гибсон — главный подозреваемый.

Было впечатление, что она не поняла. Знает ли девушка выражение «главный подозреваемый»?

— Мы полагаем, что это он мог тебя изнасиловать, Катрин.

— Доктор Гибсон?

— Да. Пока у нас нет достаточных доказательств, но мы думаем, что это может быть он.

— Но… Он казался таким милым, добрым. Я и не знаю, что сказать.

— Были ли прежде с его стороны какие-либо знаки внимания по отношению к тебе?

— Нет.

— Настойчивые взгляды, намеки?

— Нет.

— Он не делал тебе комплиментов? Не пытался прикоснуться к тебе или даже приласкать?

— Нет.

— Понятно. — Инспектор выдержал паузу, затем сменил тему: — Ты помнишь, в котором часу покинула клинику вчера вечером?

— Нет.

В это время в палату вошел санитар Питер, держа поднос с завтраком: соки, несколько видов йогурта и печенье.

Взглянув на него, инспектор сразу решил, что тот слишком женствен, и не удержался от презрительного взгляда. Он всегда недолюбливал гомосексуалистов, он с трудом скрывал ненависть, которую испытывал к ним, если бы это зависело от него, он лишил бы их всех прав. Не может быть и речи о том, чтобы позволить им развращать молодежь и распространять СПИД, все закончится тем, что эта болезнь охватит всю западную цивилизацию. Именно в этом заключается ошибка демократии: извращения уже начали оборачиваться против нее, и они приведут к ее исчезновению!

Питер, уже привыкший различать скрытые знаки негативного отношения к себе со стороны так называемых «нормальных людей», почувствовал ненависть инспектора. Он отвел взгляд в сторону, стараясь сконцентрироваться на Катрин.

— Хотите перекусить, мадемуазель?

— Нет, — ответила она.

— А нужно бы, Катрин, тебе это пойдет на пользу, — сказал инспектор.

Как будто для того, чтобы поддержать ее (на самом же деле он просто любил покушать), Тамплтон взял с подноса печенье, проглотил его одним махом и злобно посмотрел на Питера, вытирая рот пальцами.

— Спасибо, но я и правда не голодна, — пояснила Катрин.

Питер не стал задерживаться в палате и вышел, опустив голову. Инспектор посмотрел ему вслед и, презрительно вздохнув, продолжил:

— Какое твое последнее воспоминание?

— Не знаю. Я немного устала.

— Понимаю, Катрин. После всего, что с тобой произошло, это нормально. Ты можешь отдохнуть. Встретимся в другой раз. Возможно, чуть позже память вернется к тебе. Но я бы хотел, чтобы ты мне пообещала кое-что. Если вспомнится какая-то деталь, сразу же позвони мне. Я оставлю тебе свою визитку.

Полицейский достал из кармана визитную карточку и протянул Катрин, которая, не взглянув на нее даже из вежливости, положила ее на столик у изголовья кровати.

Глава 25

Редко можно было увидеть такую муку на лице Роберта. Сидя перед телевизором, он смотрел специальный репортаж, посвященный изнасилованию Катрин, его транслировали большинство известных каналов. Материал для средств массовой информации был поистине идеальный. В этом гнусном преступлении был замешан не только психиатр с блестящей репутацией, но сама жертва — журналисты быстро размотали клубок — являлась экс-невестой Роберта Эллиота, сына богатого предпринимателя, стремящегося занять место в сенате на ноябрьских выборах. Есть чем держать публику в напряжении!

Но Роберт реагировал не как тупо смакующий новости зритель, а средства массовой информации превратили публику, сидящую у телеэкранов, именно в такого рода созерцателей, поставляя им, словно шприц с наркотиком, ежедневную дозу скандалов и нездоровых разоблачений. Нет, он страдал. Роберт, со своей чувствительной натурой, не мог уже назавтра перестать любить Катрин. Девушку, с которой он пережил столь восхитительные, романтические и грандиозные моменты своей жизни, которая заставила забыть об остальных круживших вокруг него, привлеченных, бесспорно, его обаянием и сексапильностью, но в не меньшей степени богатством и положением семьи.

Он разрывался в извечном конфликте между долгом перед обществом и зовом сердца, и его отец одержал победу, заставив сына отступиться от Катрин. Но смог ли он тем самым погасить страсть в сердце сына?

Роберта терзало ужасное чувство вины. Уже в который раз он мучил себя, выводя логическую цепочку, которая казалась ему непогрешимой: если бы он не порвал с Катрин, она бы не пыталась покончить жизнь самоубийством и, как следствие, не оказалась бы в этой клинике, а значит, не была бы изнасилована этим подонком.

Нерешительно он положил руку на телефонную трубку. Ведь можно просто справиться о ее здоровье, узнать, как дела, выразить сожаление и сказать, что мыслями он с ней, не предлагая помириться или повидаться.

Наконец он поднял трубку, узнал номер клиники, где лежала Катрин, набрал, попросил соединить с ней и несколько секунд спустя, дрожащий от волнения и притихший, он услышал ее голос, такой мягкий, такой красивый. Его интонации мгновенно добрались до потаенных уголков его души, до этого не досягаемых ни для одной женщины.

— Алло? — слабо проговорила Катрин. — Алло? Я слушаю.

Парализованный внезапным приступом стыда, Роберт, опасаясь дать ей напрасную надежду, ничего не сказал. Хотя на самом деле он хотел, чтобы она знала, что он постоянно думает о ней, что она для него несводима к сумме потраченных на нее денег, но вышло так, что сама жизнь — то есть его отец — решила по-другому и что предрассудки имеют такую силу, что даже любовь не может их преодолеть. В его семье есть свои традиции: отказаться от них означало бы одним махом отказаться от себя самого, от своего прошлого, настоящего, а также будущего.

— Алло? — повторила Катрин, явно волнуясь, поскольку у нее возникла догадка, что это звонит ее бывший жених. — Роберт? Это ты? Это ведь ты, Роберт?

С влажными от навернувшихся слез глазами он положил трубку, упрекая себя за трусость. Но мог ли он поступить иначе? Не было ли чистым эгоизмом поддаться желанию поговорить с ней, тем самым дав надежду на примирение, в то время как никакое романтическое продолжение невозможно?

Как раз в тот момент, когда он положил трубку, в комнату вошли его сестры-близнецы.

Едва взглянув на телерепортаж, одна из двойняшек поспешила сказать:

— Ты вовремя от нее избавился, правда, Роберт?

— Какое счастье, что эта потаскушка не вошла в нашу семью! — добавила вторая.

— Заткнитесь! — ответил Роберт тоном, немало удивившим сестер.

— Не принимай все это так близко к сердцу! — сказала первая.

— Ты чересчур раним, братишка! Не наша вина в том, что тебе достался несчастливый билет!

У молодого человека не было времени на ответную реплику. Старый Эмиль уже доложил, что прибыла его невеста. Сестры приняли ее с почестями, достойными королевы, так как видели в ней союзницу, равную себе, к тому же та, куда менее блистательная, чем Катрин, не могла соперничать с ними. Так же как они, новая избранница испытывала презрение к тем, кому не посчастливилось родиться с золотой ложкой во рту.

Зазвонил телефон. Роберт сердцем ощутил, кто звонит. Он решил не испытывать судьбу и, к удивлению своих сестер, задававших ему вопросы, не стал снимать трубку.

— Ответьте, Эмиль, но меня ни для кого нет дома. Мы уже и так опаздываем на пикник. — И он направился поприветствовать подружку.

Он мысленно старался уверить себя, что она не так уж плоха. Довольно хорошенькая, она обладала некоторым магнетизмом, спортивного склада, с красивой осанкой, приобретенной за несколько лет занятий классическим танцем. Ее выражение лица, взгляд были несколько холодны, скованны, лишь иногда смягчаясь улыбкой, открывавшей идеально ровные зубы (что обошлось ей в несколько десятков тысяч долларов) и делавшей ее менее высокомерной. В аккуратно уложенных темных волосах было что-то традиционное и сдержанное, фантазии ей явно недоставало, ведь она не была актрисой, как Катрин, зато имела диплом об окончании экономического факультета с блестящей отметкой magna cum laude.