Н. Леонов - Ринг Страница 3

В этот день Исаков пришел домой около пяти, жена решила, что через час-два он вновь отправится на работу.

— Молодец, я успею тебя покормить. Вечером у меня на Шаболовке запись. — Наташа работала на телевидении и изредка вела детские передачи. — Тебе когда уходить?

— И не надейся, никуда не пойду, — он взъерошил ее короткую прическу. — У нас сегодня гость. Держу пари, Наташка, что не угадаешь.

Наташа обрадовалась, но, заглянув в холодильник, озабоченно спросила:

— Гость один?

— Один, но не обольщайся, — Исаков рассмеялся. Когда он смеялся, ему нельзя было дать больше тридцати.

— Такой прожорливый? — Наташа уже надела плащ, схватив сумку, бросилась к двери.

Исаков вынул из кармана плаща купленную по дороге бутылку портвейна: Островерхов предпочитал именно этот напиток.

Квартира Исаковых была расположена в старинном четырехэтажном доме, несмотря на свои малые габариты — две комнаты общей площадью двадцать шесть метров да кухня семь, — имела ряд неоспоримых преимуществ. Стены в доме были такие толстые, что Исаковы не знали, живут ли по соседству музыканты, певцы или танцоры и как относятся друг к другу супруги в квартире за стеной.

Исаков обошел свои более чем скромные владения, отметил, что в комнате сына, как всегда, беспорядок, начал было обдумывать, как начать разговор с тренером, когда в передней раздался звонок.

Виталий Иванович был все так же худ и мал, волосы так же серыми прядями спадали на лоб, а когда он, обнимая ученика, говорил, что свинство по стольку времени не видеться, выяснилось, что и голос его не изменился, все так же басовито хрипел на одной ноте.

Исаков достал вино, себе налил сок.

— Не научился, — одобрительно отметил тренер, хлопнул ученика по жесткой спине.

— А курить начал, Иваныч, — Исаков достал сигареты.

— И зря, мальчик. Лучше рюмочку пропустить.

Они еще несколько минут говорили никому не нужные слова, с любопытством разглядывали друг друга, наконец Исаков не выдержал и без подробностей рассказал тренеру о происшедшем, спросил, не помнит ли тренер левшу, который лет десять-пятнадцать назад хорошо боксировал в среднем или полутяжелом весе.

Островерхов смутился, попытался постепенно называть имена и вес, с грустью поглядывал мимо знаменитого ученика на застекленные полки полированного серванта, заставленные кубками, чашами, хрустальными вазами, а на бархатной подушке красовались медали различных размеров и достоинств.

— Левша, левша, — отводя глаза, повторял тренер и тер подбородок. — Кто же еще, Петр, у нас был? Ляпин был не левша, но бил левой дай бог каждому.

— Запишу на всякий случай. Славка? — Исаков сделал очередную запись.

— Да. Вроде бы, — сказал Островерхов, — но ведь он парень золотой.

Исаков отложил ручку.

— Иваныч, — он нагнулся к тренеру, — думаешь, мне это приятно?

— Все, Петр, больше, убей, не помню, — Островерхов крякнул, налил себе вина. — Я еще левша, но вроде бы староват для проверок.

Исаков закрыл блокнот, спрятал авторучку, постучал кулаком в стену, и в комнату тут же вбежала Наташа. Маленькая, ловкая и улыбчивая, она выглядела двадцатитрехлетней студенткой.

Виталий Иванович, дорогой, — она обняла тренера,— я слышу голос, сразу узнала. — Она отстранилась и окинула Островерхова быстрым взглядом: — Совсем не изменился...

—Говори, говори, — он неловко поцеловал ее в щеку. — Ты, Наталка, точно не меняешься. Словно шестнадцати лет и не было.

— Кольке пятнадцать, в десятый перешел. — Наташа быстро убрала со стола портвейн и стаканы: — Чай организую. Выпьем чайку, Виталий Иванович?

— Как пятнадцать? — Островерхов поднял ладонь чуть выше стола.

Наташа звонко рассмеялась, подняла руку над головой.

— Сейчас явится.

— Пятнадцать, — ошарашенно повторял тренер, погладил себя по волосам, вздохнул, повернулся к наблюдавшему эту сцену Исакову. — Чего же не приводишь парня? Пора начинать. В каком он весе?

— От шестидесяти семи до семидесяти одного, — ответил Исаков. — Но на ринг он не рвется.

— Как это не рвется! — возмутился Островерхов, встал и открыл сервант: — Ты его только приведи. Всыплют! При такой родословной вмиг кровь загорится. — Он взял хрустальную вазу: — Помнишь? — Исаков кивнул. — Рано ты ушел, Петр. Рано.

— Тридцать стукнуло. Вовремя ушел, — возразил Исаков.

— А у меня сейчас ребята ничего. Приличные, — продолжал Островерхое и любовно погладил вазу.

Ваза была хрустальная, без подписи. Островерхов попытался вспомнить, за что они с Петром ее получили. Тренер поставил вазу на место, прочитал подписи на других призах, даты воскрешали в памяти события.

Петр, тогда еще совсем мальчишка, протянул кубок Островерхову, попросил взять на память о первой победе. В тот вечер в скромном номере гостиницы состоялся важный для обоих разговор. Разговор о спорте, о его месте в жизни.

Островерхов никогда не говорил ученикам: спорт — главное, если ты хочешь побеждать, подчини себя законам спорта, все остальное отодвинь на второй план. Человек должен сделать выбор сам. Без нажима со стороны. Велик соблазн подтолкнуть, убедить, что талантлив, соблазнить победами, поездками за границу, славой. Кто знает, будут ли победы и слава! Не превратится ли неожиданно в посредственного середнячка? Островерхов убежден, что ни один тренер этого не знает. Хороший тренер знает все о пути, который надо пройти, может и обязан помочь в дороге, поддержать и ободрить. Шагать же человек должен сам. И никогда Островерхов не уговаривал своих учеников идти до конца, не обижался, если они останавливались на достигнутом. Он очень огорчался, когда способные ребята, соблазненные сладкими речами кого-нибудь из коллег, уходили от него, делали на спорт ставку и порой превращались в неудачников.

Исаков смотрел на старого тренера и друга, решил отвлечь его от воспоминаний.

— Вот заявлюсь на первенство Москвы и всыплю твоим ребятам, — шутливо сказал Исаков и расправил плечи.

— Заявись, заявись! — Островерхое взял другой кубок и любовно погладил широкой ладонью. — Вот бы зрелище получилось. Все старики сбежались бы посмотреть.

Исаков улыбнулся, взгляд его упал на список, который он только что составил, улыбка пропала. Он подвинул блокнот, задумчиво сказал:

— Сбежались бы, говоришь?

— Обязательно, Петр! — Островерхое осторожно перебирал лежавшие на бархатной подушечке медали. — Я тоже заявлюсь. Один держать, а другой бить будет. Мы им, пацанам, накостыляем. — Он закрыл сервант, провел сухой ладонью по лицу, взглянул на часы, заторопился: — Тренировка у меня.

— А чай! — Наташа попыталась остановить Островерхова.

— Опаздываю, Наташка! Сына присылай, Петр! Я из него мужчину сделаю! — крикнул он, уже спускаясь по лестнице.

Исаков постоял на площадке и, лишь услышав, как хлопнула дверь парадного, вернулся в квартиру. Он зашел в комнату сына, начал перебирать разбросанные на столе книги. Старый тренер, не подозревая, коснулся больного места: с сыном у Исакова не ладилось. А как радовался, что родился мальчишка. Николай рос парнем неглупым, да, в общем, вполне пристойным человеком.

Исаков оставил в покое книги, прошелся по комнате, катнул ногой покрытые пылью гантели.

Сыну не исполнилось двух лет, когда Исаков начал с ним делать гимнастику, малышу понравилось, но стоило отцу пропустить день или два, мальчишка ленился, затем бросал заниматься вообще. Когда Николай пошел в школу, Исаков перестал читать нотации и принуждать, он ежедневно делал гимнастику сам, убежденный, что сын не удержится, заговорит самолюбие. Действительно, раз в два-три месяца Колька хватался за гантели, несколько дней крутился перед зеркалом, щупал вялые мышцы. Исаков молчал, он знал, что в спорт привести человека нельзя, он обязан прийти сам, иначе не выдержит, рано или поздно дрогнет, сломается. Если парень не может преодолеть себя в такой ерунде, как обыкновенная гимнастика, разговор о спорте смешон. Ведь никому не придет в голову предложить человеку, у которого нет сил, подняться с постели, пробежать десять километров.

В одно обыкновенное утро, когда Исаков привычно прыгал через скакалку, в коридор вышла жена. На Наташе были лыжные брюки и старенький свитер, она вынесла табурет, положила на него какую-то бумажку, позже Исаков узнал, что Наташка вырезала из журнала «Здоровье» комплекс упражнений для новичков. По-детски сопя и отдуваясь, Наташа неумело выполняла нехитрые упражнения.

В ванной они посмотрели друг на друга, жена заговорщицки подмигнула, Исаков поцеловал ее в мокрое ухо. Он знал, что Наташка не подведет. Через год она свободно делала стойку на кистях, лучше сына ходила на лыжах, плавала не хуже, а в гимнастике их нельзя было и сравнивать.

С лукавой усмешкой сын следил за родителями, отпускал беззлобные колкости, но сам не менялся ни на йоту.