Владимир Соколовский - Райотдел Страница 3

— Ладно! — сказал он другу. — Пойдем! У меня стоит в сейфе бутылка. Долбанем ее — и лады… Собирайся!

Славка радостно кинулся к своей шинели.

Бутылку изъяли у некоего Репина, он купил ее на собственноручно подделанный чек. Репин сидел теперь в тюрьме, а бутылка перекочевала в носовский сейф. Однако спиртное не считается официально вещественным доказательством: оно сдается вместе с делом, и после процесса судисполнители обычно бьют бутылки на ближней свалке, под протокол. Так что репинскую можно спокойно выпить, надо только заменить ее к окончанию дела другой.

На улице подмерзло и начался снегопад. Пока они пешком добирались до райотдела, превратились в снеговиков: на шапках и плечах — целые сугробы. Сели за столы друг напротив друга, поставили бутылку и радостно вздохнули. Мухлынин хитро крякнул и вытащил из портфеля большого вяленого леща.

— Ребята в колонии дали, — сообщил он. — Там места рыбные, знай лови. Хорошо я сделал, что у тебя дома его не вытащил, вовремя опомнился…

Сладкое время — хоть текло оно в опустелом, мрачном здании, под доносящиеся снизу крики задержанных и треск вытрезвительской машины со двора. Можно тихо сидеть и говорить о делах, о сроках, о званиях, о потолках, о дружбе, о минувшей учебе, преподавателях и однокурсниках. Их курс слоился разнообразно: ретивые общественники, заседавшие во всех бюро и комиссиях, комитетах — краснощекие, бодрые и беспощадные; кучка угрюмых старательных ребят, в основном, из отслуживших в армии — эти тоже относились к активу, любили заседать и обличать, особенно налегая на нарушителей любого рода дисциплины и порядка — от пропусков занятий до заправки коек в общежитии; так называемые мужики: жужжащая, пишущая лекции и сдающая сессии масса — впрочем, на нее смотрели благожелательно: они не высовывались, не заявляли претензий, не высказывали завиральных идей; эстеты — источали флюиды презрения к серой массе, все читали, все смотрели, собирались только своей компанией. Их откровенно не любили. Ну, и учились ребята вообще глухие, туго запечатанные: никто не знал — как, чем они живут. В этой толчее Носов с Мухлыниным занимали место где-то между мужиками и эстетами: с одной стороны, пришли на факультет из рабочей среды и были в ней своими; с другой — все-таки читали, и немало — во всяком случае, были в курсе многих журнальных новинок. Так они и проболтались все пять лет вдвоем, не примыкая ни туда, ни сюда. И теперь держались друг друга, хоть судьба и растолкала по разным ведомствам. Славка звал и его в военную прокуратуру, и была возможность туда попасть, однако Носов не стал даже и заикаться об этом Лильке: она, во-первых, ни за что не бросила бы университет, лабораторию, где работала; во-вторых, ее старые родители пришли бы в ужас, узнав, что она может их покинуть, уехать по месту службы мужа. А судьба военного человека изменчива, они не задерживаются слишком долго на одном месте, — вот и Славка ждал теперь нового назначения, скоро придется расстаться. Третий вопрос — квартира: Лилькины родители только-только въехали в новую, ими построенную, кооперативную, оставив прежнюю дочери с мужем. Такими делами не бросаются!

Они пили водку и заедали ее жирным лещом. Их голоса гулко бродили в пустом коридоре. Выпив последнее, Носов почувствовал, что сильно опьянел.

— Н-но… ч-чего теперь… — голос его заплетался. — Давай еще сообразим… а?

— Где сообразишь! — отозвался Славка. — Давай уж, расползаться будем, что ли…

Оделись, спустились вниз, вышли на улицу. Пока они сидели в помещении, пили — налетел ветер, завыл, как в трубе, со свистом понес снег. Пьяный Михаил остановился, чтобы запахнуть пальто, отлепился от друга и — потерял его: замела поземка.

Постоял-постоял и поплелся обратно в отдел.

Позвонила Лилька.

— Сегодня-то нормальный придешь?

— Постараюсь.

— Уж постарайся. А то — больно уж частенько… Пока!

Да, сегодня жена приведет ночевать от своих стариков Димку, сынишку, — надо держаться…

В дверь заглянул, постучавшись, низенький пожилой мужичок в опрятном старом пальто.

— Можно? Мочалов я, вот повестка…

— А, по краже из дровяника? Вы свидетель, участвовали в задержании!

— Этих, воров-то? Ну, как же! Я ведь их и засек тогда. Я чутко сплю; вдруг слышу сквозь сон — вроде сгремело что-то около дома; оделся быстренько, выскочил, в окошко глянул — а они уж банки с помидорами из дровяника выносят! Я сразу к Митричу толкнулся: «Э, мол, сосед! Грабят тебя, просыпайся.». Еще мужиков подняли — взя-али голубчиков! — торжествующе пропел он.

— Молодцом, молодцом… — бормотал Михаил, отыскивая в столе бланк протокола.

— Н-ну! Я дело-то знаю! Тоже в органах служил, после войны.

— Да? Где же?

— А в МГБ, на оперативной работе. Мы ведь тоже не мышей тогда ловили. — Свидетель с достоинством выпятил челюсть, понизил голос. — Мы агентуру насаждали!

— Даже так… А потом что?

— В пятьдесят четвертом пришлось на гражданку уйти. Когда началось увольнение, а проще сказать — истребление проверенных, крепких в профессиональном отношении кадров! Вот… шофером работаю. Сейчас на автобусе. Предлагали одно время и на кадры, и на профсоюзную работу, промедлил тогда из-за заработков. Теперь вот и не предлагают уже, говорят — образования мало. А я бы теперь пошел…

Ввалился с шумом Фаткуллин, носовский сосед по кабинету. И опоздание, и мятое, бурое лицо говорили об одном: что вечер вчера он провел в подсобке у своей подружки Надьки Кузнецовой, завпроизводством кафе «Рябинушка». «Самый старый старший лейтенант», — так называл сам себя Анвар Фаридыч. Он сразу исчез вчера с похорон — видно, прямым ходом отправился в кафе.

Сразу же следом за ним вступил в кабинет горбатый Иван и взвыл с порога:

— Я ведь в техникуме учился! Целых два месяца, да-а… И курсы поваров закончил. Ты мне дай теперь мясо, дак я тебе и первое, и второе…

— Ты зачем, рванина, деньги у Васьки вымогаешь?! — загремел Фаткуллин. — Дождешься, что я тебя и самого за решетку сховаю, шарамыга!

— Га! — не смущаясь, квакнул Иван. — Я не боюся. Отперусь от всего. Я ведь в спецприемнике уже сидел. Они меня как бродягу хотели. Но я им доказал, что правда на моей стороне. Вот и все.

— Заткнись! Ты на экспертизу ходил?

— Ходил, ходил!..

Выставив горбуна за дверь, Фаридыч сел на место и тяжело вздохнул:

— Ш-шайтан… Живет же такая гнида! И нас всех переживет. Тебя, Мишка, замполит искал.

— Интересные дела… Где же это он меня искал? Я с начала работы, кажется, никуда еще не выходил.

— Не знаю я… Был сейчас в дежурке — и он сказал мне, чтобы ты зашел.

— Ну, подождет. Как-кой важный, ты скажи! Зайди к нему… Конев, небось, сам ходил, за труд не считал… Ну давайте, продолжим! — обратился Носов к жадно внимающему всему, что здесь происходило, старому агентурщику.

Какого хрена понадобилось от него Ачкасову?

Прежний замполит, Коля Конев, Николай Алексеевич, был дядька простой и шалопутный, пришел на это место из прокуратуры, из помощников, а еще раньше работал там же следователем. Он запросто ходил по кабинетам, толкал анекдоты, знал всех по имени, помогал, чем мог, и делал это искренне, заинтересованно.

А погорел так: праздновали День милиции, устроили вечер, все подпили; утром же, не было еще и семи, нагрянул товарищ из дежурной части управления, с проверкой: как личный состав несет службу после вчерашнего. Он заметил свет в коневском кабинете, толкнул дверь и увидал там двух спящих абсолютно голых людей: самого замполита — тот лежал на полу, на коврике — и покоящуюся на диване дознавательницу Нельку Судейкину. Бутылки, корки, консервные банки…

Нельку, крепко пожурив, перевели на ту же должность в другой отдел, ибо пролетариату в милиции, как и везде, нечего терять, кроме цепей, а народу здесь вечный некомплект; Коле же пришлось испить чашу начальского гнева полной мерой. Он ушел работать в юротдел большого завода, а на его место прислали Ачкасова, бывшего заместителя председателя райисполкома. Он там что-то не потянул или проштрафился, и управление подобрало его, как часто подбирало и другую номенклатуру, висящую потом тяжким грузом на подразделениях. Не зная дела, не имея никакой подготовки (Ачкасов был, например, горным инженером по специальности), находясь в плену самых примитивных представлений, — они, попав на службу в МВД, пугались царящей там реальности и — срабатывал рефлекс — начинали, освоив кабинеты, организовывать разные совещания, разводить военщину, сочинять безумные бумаги и предписания, даже и не пытаясь толком вникнуть в суть происходящего кругом. Получали при этом звания, выслуживали сроки и уходили на солидную пенсию. Конев был, разумеется, беспутен, — но к нему хоть народ ходил: за помощью, за советом, просто за разговором, за облегчением души. Притом он был все-таки профессионал в юриспруденции, это давало ему уверенность, он не чувствовал себя здесь чужим человеком. А с Ачкасовым общались неохотно, шли к нему, если только вызовет.