Татьяна Степанова - Венчание со страхом Страница 30

Все эти приготовления были не чем иным; как недвусмысленной демонстрацией и красноречивым намеком: мол, не пора ли тебе, дорогой Вадим Андреич, бросить бить баклуши и, засучив рукава, начать помогать той, что целыми днями бьется как рыба об лед: строчит статьи, стучит на машинке, хлопочет по дому, да еще попутно пытается разгадать какие-то жуткие убийства.

Впрочем, закрывая дверь квартиры, Катя уже знала, что все ее демонстрации и намеки — дохлый номер. Надо было остановиться только на одном: банке рассола. Кравченко это оценил бы непременно.

На работе, едва только сев за свой стол, она, как ни странно, успокоилась, тут же решив, что все ею вчера услышанное настолько важно и серьезно, что им просто невозможно заниматься в рабочее время в служебных стенах. Та информация, столь причудливая и фантастическая, требовала, чтобы ее, во-первых, тщательно и неторопливо обсудили с каким-нибудь умным и сведущим человеком (эта роль в Катиных мыслях отводилась Мещерскому), а во-вторых, так же тщательно взвесили, отвергнув явный вздор. Здесь же ни взвешивать, ни обсуждать этакое не представлялось возможным из-за чисто деловой суеты и шума. В пресс-центре постоянно звонили телефоны, кто-то откуда-то передавал что-то по факсу, диктовались сводки на радио, барабанили машинки. К довершению всего сломался один из компьютеров, подхватив какой-то зловредный вирус. Он ехидно выдавал одну только фразу: «В Багдаде все спокойно», которая смешила и раздражала.

Катя повернулась спиной к наглой машинке, взяла стопку чистой бумаги, ручку и села набрасывать статью о ликвидации наркопритонов в Знаменске. Время поджимало, материал срочно требовался в криминальную полосу «Вестника Подмосковья».

Около трех часов, почти закончив, она позвонила домой. Но телефон молчал. Затем она набрала номер Мещерского — та же картина, позвонила на квартиру Кравченко — и там глухо.

Следующий ее звонок предназначался Сергееву. Вот тот, как и подобало дисциплинированному сотруднику правоохранительных органов, стоял на посту.

— Саша, тебе Жуков, может быть, позвонит, если что вспомнит, — сообщила она после передачи скудных сведений, почерпнутых из беседы с мальчиком Кешей. — Я ему твой телефон оставила. И брату его тоже велела передать. Может, и он позвонит.

— После дождичка в четверг, жди-дожидайся, — буркнул Сергеев. — Впрочем, сдается мне, что это уже неважно, Катюша. Как рыбе зонтик это теперь.

— Какой рыбе? Ты о чем? Почему неважно? — насторожилась Катя.

— Обстоятельства тут одни.

— Какие обстоятельства?

Он сделал многозначительную паузу.

— Вновь открывшиеся.

Катя уже теряла терпение. Сергеев, когда у него дурное настроение, изъясняется туманно-туманно. Ему бы в Лондоне обитать!

— Что еще стряслось? — спросила она громко. — Почему тебя уже не интересуют братья Жуковы?

— Да не меня, Кать. — Сергеев вздохнул. — А стряслось что… Синеухов в убийстве признался, вот что.

Катя озадаченно умолкла.

— Взял все на себя брат Синеухов Тимофей Борисович, — продолжал Сергеев. Однако ни радости, ни энтузиазма раскрытого дела в его голосе не слышалось.

— Тебе же про царицу доказательств объясняли. — Катя чертила на листке бумаги косые клеточки. — Это, наверно, по камере он… — Она тут же прикусила язык, вспомнив, что неосторожное упоминание табуированных тем по телефону доводило Сергеева (как и всякого настоящего опера) до состояния тихого исступления.

— Он признался на допросе у Зайцева. Не у нас, а в прокуратуре, — отчеканил Сергеев.

— У Зайцева?

— Да, дорогуша, у него самого. Господин, надзирающий за законностью, мне час назад как позвонил. Торжествует там, в литавры бьет. Обскакал, мол, тебя, утро, на вороных-буланых. С тобой подозреваемый в глухую молчанку играл, а со мной, мудрым, полное признание выдал. Чистосердечное.

— Так, значит, все-таки Синеухов убил Стасика? — Катя не верила ушам своим. — Подожди, а зачем же его в прокуратуру взяли? Он же у вас в ИВС сидел? Ты сказал вроде по указу…

— Зайцев перед отпуском торопится. Днем и ночью пашет. Сегодня прямо с утра потребовал: подавай мне Синеухова. С конвоем, естественно. Ну, мы и подали. Хозяин — барин. Отвезли в прокуратуру.

— И у него в кабинете Синеухов признался в убийстве? Вот так взял и…

— Ага. Взял и…

— А твои сотрудники при этом присутствовали?

— Ты что, Зайцева не помнишь? Разве он позволит? Он же все сам — и швец, и жнец по всем делам, — Сергеев говорил насмешливо и отрывисто: то ли злился, что у него из-под носа увели раскрытие громкого дела, то ли…

— А Синеухов все в деталях показал? Ну, как он убивал, чем, куда дел орудие убийства? — допытывалась Катя.

— Эти важные подробности мне сообщить пока не сочли нужным. Он еще в прокуратуре.

— Как же так? Странно… Ну подожди, его же скоро, наверное, назад привезут. Не расстраивайся.

— Кто расстраивается? Я? Я расстраиваюсь? Да я… — Сергеев кашлянул басовито. — Плохо ты меня, Катюша, знаешь. Я об одном только тревожусь.

— О чем, Саша? Ведь если убийцу поймали — и слава Богу. Так быстро! Ведь это же ты его взял. Ты и Загурский. Дело, считай, на девяносто процентов вами сделано. Я так и напишу, — горячо заверила Катя.

— Да не о галочке я пекусь! Не о славе, — повысил голос Сергеев. — Я ж говорю: плохо ты меня знаешь. Дело он загубит, вот что я боюсь.

— Ну почему загубит? Зайцев отличный следователь. Ты, Саш, к нему несправедлив. И если Синеухов…

— Вот-вот, если Синеухов, — передразнил Сергеев. — А если нет, а? Что тогда? А Зайцева теперь, когда он на таком коне-скакуне, не переубедишь, хоть лопни. Он за эту версию горой будет стоять. Это ж его раскрытие, Кать. Его кровное. А в дураках-то кому охота ходить?

Возразить на это резонное замечание было нечего, Катя и не возражала. Разговор с Сергеевым настроения, увы, не улучшил. Она отодвинула телефон и задумалась. Итак, в Каменске все тоже в сомнении и недоумении. Все, кроме счастливца Зайцева. Интересно, а вот если бы Синеухов признался не ему, а самому Саше, стал бы начальник Каменского ОУРа источать столь ядовитый скептицизм по этому делу? Соперничество ведомств — вещь, конечно, полезная. Рвение профессиональное подстегивает, и вообще… Но не до такой же степени!

Но до чего Сашка изменчив! Сам ведь взял этого ханыгу, сам кому-то говорил: «похоже, он», сам его раскручивал, а стоило только тронуть его больное сыскное самолюбие — и он уже ни в чем не уверен. Будто бы.

Ей вдруг вспомнился один странный парадокс, услышанный ею от одного опытного и маститого сыщика, с которым она делала интервью к Дню милиции. «Чем больше я получаю доказательств виновности подозреваемого в убийстве, — сказал он ей, — тем больше я сомневаюсь в их истинности и начинаю верить в его непричастность. Стечение обстоятельств — коварная штука. Однажды я заплатил случаю невосполнимую дань. И теперь, как говорится, на воду дую».

«Ладно, и мы не будем торопиться, — размышляла Катя. — Тоже подуем на воду. Вину Синеухова все равно пока ничего не подтверждает, кроме его голословного признания. А не надо забывать его диагноз — психопатия. Надо дождаться результатов биологической экспертизы. Может, она кое-что разъяснит».

Тут в кабинет заглянул оператор телегруппы Лева Львов.

— Привет, привет. — Он плюхнулся на стул и протянул Кате баночку ледяной пепси. — Ну и жарища на улице! Я с ДТП на Каширке. На солнце градусов тридцать, как в Сахаре. А ты, Екатерина, все пишешь, все пером скрипишь. Все скрипи-ишь и скрипи-ишь — как кузнечик.

— Как сверчок. Они зимой скрипят за печкой. — Катя положила статью в папку. — Лев, мне тут одна вещь от тебя потребна.

— Что за вещь? — Лева облокотился о стол. — Когда женщина начинает меня о чем-то просить, я… делаю всегда, как она хочет. Так что за вещь, что тебе потрэбна!

— Ты с группой захвата в притон в Знаменске выезжал, — Катя безмятежно улыбалась. — Героинщиков снимал. Про ломку что-то говорил, про кайф словившего, помнится. Так вот. Дай-ка мне, Лева, эту кассетку на выходные. Мне впечатления от живой картинки нужны для репортажа.

— И это все? — Лева разочарованно приподнял свои роскошные самурайские брови. — Все, что тебе от меня потребно на эти выходные? Подумай хорошенько. Не торопись.

— Все, Левочка.

— Хорошенько подумай.

— Кассету, Лева, я жду.

— Па-ажалуйста. — Львов подошел к тумбе с видеоаппаратурой, порылся в ящике и достал нужную видеокассету. — Твои запросы, ласточка, на редкость скромны.

— Я всегда славилась скромностью. — Катя спрятала кассету в сумку. — Это одно из моих многочисленных достоинств. А ты не знал?

Домой она отправилась не сразу. Решила сначала заскочить в «Птицу» на Пушкинской: опустевший холодильник требовал пополнения запасов. А после «Птицы», несмотря на вечернюю духоту, Катя просто не могла уже не зайти в «Наташу» и перемерила там целый сонм изящных дорогущих босоножек испанской кожи.