Владимир Гриньков - Так умирают короли Страница 31

– Хочешь отдохнуть?

– Да.

– Отдыхай. – Она снова вздохнула. – А я буду ждать.

– Чего?

– Ни чего, – поправила она меня, – а кого. Тебя.

На весь огромный город это был единственный человек, который готов был меня ждать. Кто не испытывал чувства теплой признательности к кому-либо, тот никогда меня не поймет.

– Маринка! Тебе, конечно, никогда не быть моей женой, но ты для меня лучше, чем жена.

– А так бывает? – не поверила она.

Ее голос не давал мне утонуть в черной промоине одиночества.

– Бывает. Сейчас я отосплюсь, а вечером мне позвони.

– Во сколько?

– В шесть.

– Ну что ты! – засмеялась она. – Я как-никак замужняя женщина, и в шесть буду кормить своего благоверного котлетами.

– Значит, в три.

– А ты успеешь отдохнуть?

– Ну конечно.

– Смотри! – снова засмеялась она. – Уставший ты мне не нужен.

– Правда? – опечалился я.

– Конечно, я вру. Ты мне нужен любой.

А может, плюнуть на все условности? Отобью ее у мужа и увезу в Вологду. Чего она вцепилась в эту московскую квартиру?

– Я целую тебя, – прошептала Марина.

Уедет со мной. И ни о чем не будет жалеть. Вот только закончим это дело с Самсоновым.

Вспомнив о Самсонове, я помрачнел. Нет ничего хуже, чем от грез возвращаться к действительности.

– Пока!

– Так я позвоню тебе в три!

– Зачем звонить? Просто приезжай.

Я положил трубку, добрался до кровати и тут же отключился.

Глава 30

Гроб с телом Самсонова стоял в вестибюле телецентра. Очередь желающих проститься была огромной, она растянулась по улице едва не на километр, и десятки милиционеров с трудом поддерживали порядок.

Я увидел эту очередь рано утром, когда шел на работу, и в первый момент даже опешил. У меня сжалось сердце, и стало трудно дышать. Это была очень скорбная очередь. Самая печальная из всех, какие мне доводилось видеть. Пока я шел мимо этих людей – молодых и старых, одетых кое-как или очень даже прилично – и почему-то старался не встречаться с ними взглядами. Это было непонятное и неприятное чувство. Я прошмыгнул мимо охранника в здание, но и здесь, под защитой стен, не чувствовал себя более уверенным. Особенно неловко было при встрече с теми, кто меня знал. Эти люди смотрели на меня с состраданием, а мне казалось – с подозрительностью и неприязнью. Как будто лично я был виноват в гибели Самсонова.

Наши уже собрались. Сидели в самсоновском кабинете, и вид у них был понурый. Вещи Самсонова представлялись печальным напоминанием о человеке, которого уже нет. К ним никто и не притрагивался. Не смели.

Я пристроился в углу и тоже затих. Никто не поздоровался со мной, и я ни с кем не перебросился ни единым словом. Мы просто молча сидели и как будто чего-то ждали, хотя и сами не знали – чего. Знал Самсонов. Но теперь его не было. Я вновь подумал о том, что один только он нас объединял и направлял. Настоящий хозяин.

Очень скоро появился Алекперов. Он был в иссиня-черном костюме и идеально белой рубашке. Галстук заткнул строгой на вид и чертовски дорогой булавкой. Так скорбят настоящие боссы. Он поздоровался с нами – печально и сочувствующе, – но никому не подал руки, держал дистанцию. Выразил нам соболезнование и сказал, что пора бы нам появиться у гроба с телом покойного. Каждый из нас этого хотел. И каждый страшился, я по липам видел. И все-таки подчинились.

Мы спустились вниз, в вестибюль. Центральная его часть, там, где стоял гроб, была ярко освещена. Я подумал, что напрасно его не загримировали как следует.

Люди шли сплошным непрерывным потоком. Я видел, что многие плачут. Какая-то женщина, увидев мертвого Самсонова в гробу, застонала и повалилась на идущих рядом людей. Мы встали почетным караулом. Суетившиеся в зале телевизионщики и корреспонденты переключились на нас, слепя вспышками блицев. Они делали едва ли не самые сенсационные кадры в своей биографии, потому что мы представляли для них интерес не только как соратники известного всей стране Самсонова, но и как группа, в которой находится убийца. Он стоял среди нас с таким же скорбным выражением лица, как и у всех. Сверкали блицы. Мне было мерзко и стыдно, хотелось уйти, но я не смел этого сделать и стоял, вглядываясь в спокойное лицо несчастного Самсонова.

Когда корреспонденты потеряли к нам интерес, нас вывели из вестибюля. Свою задачу на данный момент мы, следовательно, выполнили. Мы со Светланой шли позади всех, я поддерживал ее под руку, потому что она была очень плоха в эти минуты. Не сговариваясь, мы направились к самсоновскому кабинету. Он притягивал нас как магнит. Но на полпути нас перехватили и препроводили в кабинет Алекперова. Я поразился, увидев его. На нем уже не было того траурно-черного пиджака, в котором он спускался вместе с нами в вестибюль. Там, в лучах софитов, он всем своим видом демонстрировал скорбь. Декорации сменились, потому что жизнь продолжалась, и мгновенно сменилась маска Алекперова.

– Я решил поговорить с вами именно сейчас, – сказал босс. – Страшная история. Нелепая смерть. Сергея нам никто не заменит. Такие люди рождаются раз в столетие, и пока на горизонте я никого не вижу, кто мог хотя бы приблизиться к нему.

Он обвел нас взглядом, словно хотел определить, не будет ли возражений. Все молчали.

– Мы уже ничего не можем поправить. Его нет с нами. Что нам остается? Только помнить, каким он был. И еще – продолжать начатое им дело.

Я поднял голову, посмотрел на Алекперова и только теперь понял, что именно ради этой последней фразы он и завел разговор.

– Передача, которую он делал, – это его детище. И я не прощу себе, если передача умрет вместе с Сергеем.

Он замолчал. И мы тоже молчали. В полной тишине было слышно, как жужжит кондиционер.

– Я хочу сохранить ваш коллектив. И пусть у вас все остается так, как было при Сергее. Вам сейчас будет нелегко, но мы поможем – деньгами, техникой. У вас пока есть задел – несколько передач, снятых еще Самсоновым. Я надеюсь, что вы используете этот запас времени с толком. Ведь были какие-то идеи, задумки. Снимайте. Если с идеями тяжело, мы поможем. Я дам вам толкового человека…

Да, Алекперов не даст умереть рейтинговой передаче. Он поставит на нее своего человека, и тот будет выдавать сюжет за сюжетом, а мы ему в этом станем помогать – как связующее звено между Самсоновым и новым руководителем передачи. Король умер – да здравствует король!

Самсонов лежал там, внизу, в вестибюле, в роскошном гробу, он еще не был погребен, а здесь, в кабинете, уже говорили о его преемнике. Это выглядело бы оскорбительным и неуместным, если бы не талант Алекперова любую тему преподносить в соответствующей моменту упаковке. Он не предложил нам поскорее забыть Самсонова и присягнуть новому королю, он просил нас продолжить его, Самсонова, дело, Огромная разница! Не предательство, а память об ушедшем. Я вспомнил, как когда-то он сказал Самсонову: «Ты не дипломат». А вот Алекперов был преотличнейший дипломат. Мастер интриги. Не каждому дано.

Все промолчали. Со стороны это выглядело как молчаливое одобрение. Алекперов распрощался с нами, пообещав очень скоро снова с нами встретиться.

Мы шли по коридору, и никто не проронил ни слова. Только в самсоновском кабинете Демин не выдержал:

– Как он удачно все повернул!

Уловил общее настроение и озвучил его.

– Теперь дадут нам какого-нибудь дундука, делая вид, что он и Самсонов – совершенно одно и то же, и под этим соусом начнут штамповать передачи.

– Мы-то остаемся, – меланхолично напомнил Загорский. – А вместе с нами дух…

– Дух в коллективе зависит от руководителя, – наставительно произнес Демин. – И если над нами поставят шефа, кого-нибудь из чужих…

– Самсонова все равно не вернуть, – вздохнул Кожемякин.

Возразить было нечего.

– Как-то оно утрясется, – предположил Загорский.

– Само, без нас, не утрясется, – парировал Демин. – И мы должны настоять на своем.

– Это без меня, – объявил Загорский. – Я вообще улетаю в Германию.

– Надолго?

– На несколько дней.

– Тебя не выпустят, Альфред.

– Это еще почему?

– Из-за того, что случилось.

Подразумевалось – из-за убийства. Загорский только пожал плечами.

– С нас не взяли подписку о невыезде, – возразил он. – Так что я волен делать то, что считаю нужным.

Я видел, что Кожемякин покусывает губы и чем-то чрезвычайно озабочен.

– И все равно мы должны доказать свое, – упрямо гнул Демин.

Он не успел развить эту мысль, потому что Кожемякин уже подвел итог своим размышлениям и спросил, ни на кого не глядя:

– А что это ты за бугор навострился?

Альфред, стараясь сохранять спокойствие, посмотрел на Кожемякина, но по-прежнему молчат, – видимо, обдумывал, как лучше ответить. А Кожемякин сфокусировал наконец взгляд на лице Альфреда, и это был очень нехороший взгляд, под которым Загорский даже уменьшился в размерах.

– Ну! – подбодрил Кожемякин своего собеседника тоном, который не предвещал ничего хорошего.