Андрей Воронин - Таможня дает добро Страница 32

— Что, волоком лодку переть?

— Зачем волоком? Она нормально проходит. Дед в Латвию картошку возил и сахар. Если он один прошел, то мы с тобой как дважды два четыре.

— Дважды два — полштуки баксов, — мужчины рассмеялись.

— Давай сверху палаточку кинь.

Металл закрыли палаткой, порванной, старой, коричневой польской палаткой. Сунули две удочки, спиннинг, подсак.

— Ну вот, теперь все выглядит как положено. Антон зашел в дом, простился со своей женой,

потрепал ее по крутой заднице и зашептал на ухо:

— Ну, Наташка, скоро приеду.

— Когда скоро? — настороженно спросила молодая женщина.

— Скоро — это когда все сделаю.

— Смотри, только осторожнее, Антон, — как всегда, отправляя мужа в контрабандный рейс, пробормотала жена и чмокнула в небритую щеку.

Антон скривился. Там, в Латвии, у него жила любовница, и если он задерживался, то, конечно же, задерживался у нее, оставляя часть нелегально заработанных денег своей пассии. Любовница имелась и у Круталевича. Они всегда заходили к ним, когда бывали на другой стороне. Так как мужчины наведывались в Латвию раз в неделю, как минимум, то раз в неделю они и навещали своих возлюбленных. Пили с ними водку, занимались грубым сексом и были, в общем, довольны жизнью.

Женщины получали удовольствие не столько от секса» сколько от зеленых банкнот. Ни жена Круталевича, ни жена Сокола о существовании любовниц на другой стороне даже не подозревали. А усталость мужчин, их издерганность списывали на тяжелую ночную работу.

Антон вышел. Круталевич стоял возле мотоцикла, куря сигарету, поглядывая на темное небо, которое заволокли тучи. Накрапывал мелкий дождь. Погода сложилась как нельзя лучше.

— Главное, чтобы ливень не начался.

— Не будет ливня, — глядя на ветки отцветающего сада за забором, произнес Сокол. — Я тебе точно говорю, ветер дует, ливня не будет, так что не бойся.

Он воткнул ключ, трижды дернул педалью. Мотоцикл затарахтел, фыркнул синеватым дымком.

— Садись, — сказал он, обращаясь к Круталевичу.

Тот взгромоздился, уцепился за скобу.

— Ну, с богом. В добрый путь, — поправляя шлем, сказал Сокол.

Жена распахнула ворота, мотоцикл с грохотом и треском выехал на мощенную булыжником улицу и, подскакивая, бренча, готовый вот–вот рассыпаться на отдельные части, покатился с горы. На площади мотоцикл повернул, въехал на улицу, закатанную асфальтом, и помчался в противоположную от латвийской границы сторону.

За городом Антон увидел автомобиль ГАИ — «Жигули» с мигалками, которые стояли на обочине. Возле машины важно расхаживал в хромовых сапогах и фуражке гаишник. Он помахивал полосатой палкой, глядя то на город, то в противоположную сторону. Огоньком тлела сигарета у нижней губы, прямо под роскошными усами.

Увидев мотоцикл, гаишник сделал шаг, закрывая дорогу, и поднял жезл.

Антон Сокол выругался, смачно и грязно, то же самое сделал и Вася Круталевич.

— Ну, сука, бля, нашел место где стоять!

Мотоцикл замер, продолжая тарахтеть мотором. Гаишник не двигался с места, затем пальцем левой руки поманил Антона к себе.

— Ну здорово, земляк, — сказал капитан.

— Здорово, Иван Иваныч. Как дела? — вполне благодушно поглядывая на «Жигули», сказал Антон Сокол.

— Дела как сажа бела, — сказал гаишник, с ног до головы оглядывая контрабандиста.

Чем занимались Сокол с Круталевичем, капитану ГАИ Ивану Ивановичу Кравчуку было известно. Но Сокол был его дальним родственником по материнской линии. А мучить родственников, арестовывать, сажать за решетку здесь, в городке, было не принято.

— Куда путь держишь, а, Антон? — спросил капитан, похлопывая полосатой палкой по начищенному голенищу сапога.

— Решили, Иван Иваныч, отскочить на озеро, щук половить. Говорят, берутся на спиннинг.

— Говорят, берутся. Видел я городских рыбаков, то ли из Витебска, то ли из Минска приехали, хрен их там разберет.

— Взяли рыбу?

— Не знаю, — глубокомысленно произнес капитан ГАИ. — А в коляске, Антон, что везешь?

— Как будто ты не знаешь, что на рыбалку везут? Пару бутылок водки, котелок, пожрать, палатку взяли…

— И все? — спросил капитан. В машине на заднем сиденье сидел еще один гаишник, довольно пьяный, сидел и икал. — Знаешь что, Антон, дай мне пять баксов и поезжай с миром.

— Пять баксов! — изумленно воскликнул Антон Сокол, и его глаза заморгали.

— А то, понимаешь, придется твой мотоцикл осматривать. Кстати, по–моему, ты даже техосмотр не проходил?

— Да все некогда, Иван Иваныч, ты же знаешь, я человек занятой.

— Знаю, вот потому и говорю, дай пять баксов и езжай себе с богом на рыбу или куда ты там собрался.

— На рыбу, на рыбу, — вытаскивая из кармана куртки портмоне, пробурчал Сокол. — На!

Купюра исчезла мгновенно. Это было похоже на карточный фокус. Секунду тому назад она еще трепетала в пальцах капитана ГАИ, и вот ее уже нет, словно улетучилась, растворившись в вечернем воздухе.

— Ладно, вали.

Сокол направился к тарахтящему мотоциклу, взгромоздился на него и, объезжая «Жигули», погнал мотоцикл по дороге.

— Сколько взял? — прокричал почти в ухо Круталевич.

— Пять, как всегда, хорошо, что я приготовил заранее, капитан с десятки сдачи бы не дал.

— Ну и сука же твой родственничек!

— Нет, это еще по–божески. Хотел в коляску залезть. Я его уговорил, сказал, не надо этого делать.

Тем временем капитан ГАИ остановил «ЗИЛ», и уже через две минуты водитель «ЗИЛа» ставил в багажник гаишных «Жигулей» канистру с бензином.

Мотоцикл же с двумя контрабандистами и вольфрамом в коляске свернул на гравийку, несколько раз подскочив на съезде, и поехал прямо по середине дороги. Гравийка делала поворот, медленно забирая в сторону, сворачивая к северу — туда, где текла Двина, за которой находилась Латвия. Минут через тридцать пришлось съехать и с гравийки на обыкновенную проселочную дорогу, узкую и разбитую. Здесь мотоцикл задребезжал и заскакал на корнях деревьев. — И мотоциклисты, как наездники, привстали с сидений. Если бы не мастерство Антона Сокола, то проехать по этой дороге на мотоцикле с коляской навряд ли удалось бы, а так мотоцикл понемногу двигался вперед, преодолевая расстояние, укладывая метры и километры под рифленые колеса.

— Далеко еще? — окончательно потеряв в темноте ориентацию, закричал Круталевич, почти припадая пухлыми губами к уху Сокола.

— Нет, недалеко. Пару поворотов — и там, за леском, хутор.

— Тут вся дорога — сплошные повороты! Фара выхватывала толстые стволы деревьев,

мохнатые еловые ветки. Поблескивали лужи, иногда ветки деревьев хлестали по лицам, и мотоциклисты втягивали головы в плечи, пригибались, почти сливаясь друг с другом.

Наконец за поворотом Сокол увидел два тускло освещенных окна.

— Вон хутор! — крикнул он, переключая скорости.

Мотоцикл затарахтел громче, несколько раз подпрыгнул на колдобинах, выбитых колесами телег, затем съехал на траву и пошел вниз, мягко и уверенно. Сокол сбросил скорость, и мотоцикл бесшумно подкатил к забору, невысокому, почти символическому.

Мотоциклисты не покидали свои места. Забренчала цепью собака, пару раз неуверенно тявкнула,затем послышалось рычание. Мотоциклисты спрыгнули на землю и принялись разминать затекшие ноги.

Скрипнула дверь. В тускло освещенном дверном проеме появилась мужская фигура. Хозяин держал в правой руке топор.

— Кто там? — вглядываясь в темноту, прокричал дед Михась.

— Это мы, свои, дед, свои!

— «Свои» это кто?

— Я, Антон Сокол!

— А–а, — старик поставил топор у двери и неторопливо спустился с невысокого крыльца, на ходу вытирая руки о телогрейку, которая болталась на плечах поверх белой нательной рубахи. На голове старика была кепка. — А я думал, ты уже не приедешь.

— Дорога, дед, до тебя — не доехать. Если бы милиция тебя арестовать захотела, навряд ли бы до хутора допилила.

— Что им тут делать? — глубокомысленно произнес дед, глядя на небо, на котором тускло сверкало лишь несколько мохнатых звезд. — За всю войну немцы сюда зашли всего два раза, один раз самогонку искали, второй раз партизан.

— Нашли? — спросил Круталевич.

— Самогона я им дал, а партизан у меня на хуторе отродясь не водилось. А что им тут делать? Пошли в хату, ребята.

— Вася, возьми‑ка там, в багажнике.

Вася наклонился над мотоциклетной коляской и, чертыхаясь, матерясь, принялся вытаскивать удочки, подсак. Затем вытащил палатку и уже после этого извлек из рюкзака две бутылки водки с винтовыми пробками. Сокол знал, что дед очень любит магазинную водку, но не всякую — главное,чтобы пробка была не с козырьком, а винтовая, блестящая.

В такие бутылки дед потом разливал самогон, который гнал прямо на хуторе, ни от кого не прячась и ничего не опасаясь. Да и кому он был нужен, этот восьмидесятилетний старик? Его даже оштрафовать было невозможно, денег у него не водилось, даже электричества на его хуторе не было, он пользовался керосиновой лампой.