Владимир Колычев - На прикладе насечки, на сердце рубцы Страница 32

– Можно через соседей…

– Никак нельзя. Я же говорю, провокация это. Иди в машину и ни в чем не сознавайся. Ни в чем, слышишь! Даже если свидетеля приведут, который все видел, все равно не сознавайся. Ничего не знаю, ничего не делал… Да, кстати, деньги перепрятать надо.

– Какие деньги?

– Ты сам знаешь. Если менты найдут эти деньги, тогда тебе крышка… Где они?

– Нет у меня никаких денег…

– Ну нет так нет.

Даша обреченно махнула рукой. Но в то же время отчаяния в ее глазах не было. Она явно что-то задумала. И Степан догадался, что именно. Сейчас он уйдет, а она устроит обыск в его доме… Ну-ну, пусть ищет. Может, клад какой-нибудь древний найдет.

Степан собирал вещи, Даша помогала ему. Сунула в сумку кусок сала, булку хлеба, несколько головок лука и чеснока. Даже про чай и сахар не забыла. И еще отдала ему почти все свои сигареты. Возражать парень не стал. В тюрьме пригодится.

Глава 27

Жирная муха, как угорелая, носилась по душному кабинету, противно жужжала, пролетая мимо уха. Но если бы только это раздражало Степана.

– Пойми, Корольков, прокололся ты. По-круп. ному прокололся, – покачиваясь на скрипучем стуле, вещал Гринчук. – Есть свидетели, парень. Он видел, как ты садился в автобус в Авдеевке. Да, в то утро, когда джип слетел со скалы… Есть и второй свидетель, который видел, как ты сталкивал машину с обрыва…

– Я, наверное, должен сказать, что не было никого рядом, когда я это делал? – кисло усмехнулся Степан.

– Ты должен молчать и внимательно слушать, что я тебе говорю. А потом сделать выводы и написать чистосердечное признание… А хочешь, я оформлю тебе явку с повинной? Еще не поздно. Следователь еще пока не в курсе, за санкцией мы не обращались, свидетели тебя не опознали. А явка с повинной – это половина срока. К тому же ты воевал… Орден есть? Или медаль?

– И орден есть, и медаль…

– Ну вот, заслуженный человек, орденоносец. А если убитые были бандитами, так и вообще все можно подвести под самооборону… А ведь они были бандитами?

– Мне все равно, кем они были. Не трогал я их…

– А в Авдеевке что делал?

– Ничего.

– Тебя кондуктор опознала. Ты мне веришь?

Степан кивнул. Не мог он не верить капитану.

Кондуктор действительно была в автобусе, и она могла его видеть. А менты могли прошерстить все автобусы в районе Скалистого ущелья. Вот где он, оказывается, дал маху…

– Пойми, твои дела безнадежны. Тебя видели везде, и в Авдеевке, и в Скалистом ущелье…

_ В Авдеевке, может, и видели.

– Ну и что ты там делал?

– Не знаю…

– То есть как это не знаешь?

– Да с ребятами какими-то познакомился. Слово за слово, бутылкой по столу. Помню, ехали куда-то… Просыпаюсь утром – сельпо, коза на поляне, я под каким-то кустом… К остановке пошел, смотрю, автобус…

– Ты хоть сам себе веришь?

– Смутно. Все смутно очень…

– Вот я и говорю, что вилами по воде. Пойми, Корольков, спасти тебя может только чистосердечное признание! Явки с повинной уже не будет. Потому что врешь ты, отпираешься. Не нравится мне твое поведение, так что делай выводы. Останешься без явки с повинной – считай, что пожизненное ты заработал.

– А как это, полсрока от пожизненного? – мрачно пошутил Степан.

– Вот когда в зону попадешь, тогда и узнаешь. Ты, Корольков, еще не враг мне. Поэтому дерьма этого я тебе не желаю… Чистосердечно во всем признаешься, получишь десятку строгача… Сколько тебе лет?

– Двадцать один год.

– А будет тридцать один, когда выйдешь. Мне тридцать четыре, я еще совсем молодой, у меня вся жизнь впереди…

– И майорские погоны, – хмыкнул Степан. – за раскрытие несовершенного преступления.

– Было преступление, Корольков, было. И ты прекрасно это знаешь.

– А чего не знаю, это вы мне простите, да?

– Я смотрю, ты уже для камеры балагурить учишься, ну-ну. Там таких балагуров любят. И на кол сажают…

– Все, молчу, – выставив ладони, подался назад Степан.

– Вот молча и пиши. Чистосердечное признание… Пойми, сейчас сюда приедет следователь из прокуратуры, я сдам ему весь материал на тебя, он подготовит постановление на твой арест, составит обвинительное заключение. Тогда все, тогда никакое признание уже не поможет. И придавят тебя, как муху…

Гринчук вдруг, стремительно взмахнув рукой, резко дернулся. Было слышно, как в сжатой ладони жужжит пойманная муха. Капитан еще крепче сжал ее, и обреченное насекомое смолкло.

– Вот так и с тобой будет! – наслаждаясь произведенным эффектом, пригрозил он.

Возможно, он ожидал, что Степан, испугавшись, сознается в содеянном. Если так, то напрасно надеялся.

– Я бы признался. Да не знаю, в чем… Может, подскажете?

– Подскажу, – с готовностью отозвался Гринчук. – С гостями своими не поладил. Двоих застрелил, двоих избил, а всех четверых с обрыва скинул…

– Так вы что, предлагаете мне сценарий для голливудского боевика написать? А кто на главную роль претендует, Ван Дамм?

– Нет, Сильвестр Сталлоне, из фильма «Тюряга» – разозлился капитан. – Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому… Руки!

Гринчук вынул из ящика стола наручники, но Степан спрятал руки за спину.

– Мне что, силу применить? – угрожающе насупился мент.

– А получится?

– Посмотрим…

Гринчук вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Степан с тоской посмотрел на прутья решетки за пыльным стеклом. Машина с мигалками за окном, два патрульных мента с автоматами о чем-то разговаривают. Даже если бы он смог покинуть этот кабинет, за ворота его все равно бы не выпустили.

Дверь открылась, и широкая, со стертой краской половица скрипнула под тяжестью многопудового тела. На Степана смотрел красномордый детина с широкими плечами и молотобойными кулаками. Фуражка сбита на затылок, на плечах погоны прапорщика, мокрая от пота, чуть ли не до пупа расстегнутая рубашка… Он смотрел на Степана свирепо и злорадно, предвкушая забаву.

Выбор у Степана был небольшой. Или вырубить этого мордоворота и заслужить срок за сопротивлением сотрудникам, или подчиниться Гринчуку и отправиться в камеру. Тем более что там он будет в любом случае.

– Твоя взяла, начальник.

Парень вытянул руки, и капитан защелкнул на его запястьях стальные браслеты. Но красномордый прапорщик не уходил. Он дождался, когда Степан поднимется, и вдруг резко дернулся, выбросив ему навстречу пудовый кулак.

Степан среагировал мгновенно. Повернувшись к противнику боком, скованными руками поставил блок. На этом нужно было остановиться, но правая нога пошла в атаку помимо воли, и твердый каблук с силой врезался прапорщику в верхнюю часть стул, ни, в там расположенную болевую точку.

– Ой-е! – взвыл красномордый, запрокидывая голову.

Как будто нарочно кадык свой подставляет. Руки у Степана хоть и не свободны, но разящий удар он провести сможет… Но не станет. Хватит и того, что произошло.

Он ожидал, что прапорщик постарается взять реванш, но ничего подобного. Детина в погонах остался в кабинете, а Гринчук отвел Степана в подвал здания, где находилась КПЗ.

Здание поселкового отдела старое, еще дореволюционной постройки, стены толстые, подвал глубокий, душный и сырой. В небольшом сумрачном тамбуре жевал куриную ножку толстощекий сержант, – газета расстелена на столике, куриные яйца, хлеб, зелень. Обедал человек, а Гринчук его от дела оторвал.

– Давай, принимай постояльца.

– Курортник?

– Нет, свой… На этап будем готовить.

– Тогда в четвертую. Там сейчас как раз гопота заседает…

– В самый раз.

Толстощекий сержант поднялся, носком пнул сумку, которую Степан держал в опущенной руке.

– Что там?

– Вещи, продукты…

– Ты не говори, ты показывай…

Сержанту приглянулись сало и сигареты. И когда Гринчук ушел, затворив за собой тяжелую железную дверь, предложил разбить все пополам.

Тогда все с собой возьмешь. А так здесь оставишь, – кивнул он на полку в углу своего предбанника. – Понимаешь?

Степан, соглашаясь, кивнул. Но сумки все-таки лишился. Равно как шнурков на туфлях и поясного ремня. Ручки у сумки длинные, на них, оказывается, повеситься можно. Хорошо, пакет был полиэтиленовый, куда Степан и сложил свои пожитки.

Глава 28

В камере было душно и сумрачно. Вместо окна – маленькая отдушина, непонятно зачем забранная решеткой. Ни руку ведь через нее не просунешь, ни голову. В грязный бетонный пол были вмурованы железные столбики, а к стенам прикреплены дощатые нары. На ночь их снимают с замка, опускают на столбики… Такое издевательство над заключенными практиковалось на гауптвахте, где Степану приходилось бывать в составе гарнизонного караула. Теперь вот он стал заключенным, и дела его плохи.

В одном углу воняла «чаша Генуя» в бетонном постаменте, в другом, под отдушиной резались в карты три крайне подозрительных типа. Один с бритой головой, голый по пояс, весь в татуировках. Морщинистый лоб, деформированные надбровья, продавленный, как у сифилитика, нос, щербатый рот, кривая ухмылка. Худой, резвый, движения быстрые, хлесткие. Второй покрупней, медлительный. Слипшиеся волосы, взрыхленные фурункулезом щеки. На Степана он глянул исподлобья, недобро, но от карг не оторвался.