Иван Шевцов - Что за горизонтом? Страница 35

Мы добрались до перевала. Никитин остановил машину, предложил нам выйти, размяться.

— До сей точки мы поднимались вверх, в гору, — пояснил он Ларисе. — А теперь пойдем на спуск, к морю. Чувствуете, какой здесь свежий воздух и не жарко?

— Да, заметно, дышится легко, — с удовлетворением согласилась Лариса. — Но что же было дальше? Чем кончился эпизод в море, столкновение закона с произволом?

— Нередко произвол и в советское время оказывался сильнее закона. О нынешнем я не говорю: сейчас господствует сплошной произвол и беззаконие, — ответил Никитин.

В машине когда начался спуск по просьбе Ларисы Александр Петрович продолжал:

— Была созвана комиссия, дело хотели замять, но оно получило огласку. Преступник, то есть партийный босс благодаря поддержке Брежнева, был оправдан, а Сергей Сергеевич осужден на семь лет и лишен воинского звания. Пока он отбывал срок, жена от него ушла, нашла себе замену, а он, выйдя на свободу так и не женился.

— Почему? — поинтересовалась Лариса.

— Кто знает, — ответил неопределенно Никитин. — Причины могут быть разные, целый букет. Но одну знаю: он разуверился в женщинах. Говорит, только в книгах, да в песнях они ангелы. А в жизни, как верно заметил Маяковский, все бабы — трясогузки. Верить им нельзя. А вечной преданности и любви в природе не существует. Ее выдумали поэты.

Я пытался догадаться, что думает об этом Лариса, мне хотелось проникнуть в ее мысли. И почему-то я невольно подумал: а искренна ли Лариса передо мной, и насколько крепки ее чувства ко мне? Я вспомнил Эру, вспомнил других женщин, с которыми у меня были флирты, мимолетные связи. Ни они мне, ни я им не клялись в вечности и верности. Я сравнивал их с Ларисой и с женой того пограничника. Осуждает ли ее Лариса, я ждал ее осуждения, но она молчала. Я думал о ее характере: сдержанная на эмоции, искренняя, в чем у меня не было сомнения, открыта и самозабвенна, нежна и ласкова. А разве этого мало? Тем более я говорил ей: она свободна. И тем не менее не одобрял и не поощрял эту свободу. Я ревновал, тайно, скрытно. Я знаю: она мечтает о ребенке, которого я не могу ей дать. Я виноват перед ней. Но в чем моя вина? Что я люблю ее и буду любить всегда, даже тогда, когда она выйдет замуж — если выйдет, что еще проблематично. Однажды она сказала: даже если выйду замуж, я тебя не брошу. Понимай как хочешь, как красивые слова? Для меня она последняя любовь, тот огонек, который согревает душу, ради которого стоит жить. Без нее жизнь моя бессмысленна. Она обладает удивительной способностью предстать передо мной всегда новой, необычной. Она не стандартна, и каждый проведенный с ней день или ночь — это новая, совершенно неожиданная страница. Меня это радует. Иногда я смотрю на ее шалости и вспоминаю давнишнюю песенку о Чилите: «Над нами она хохочет и делает все, что хочет». Но до определенной черты, переступить которую она не решается, хотя я ей и не запрещаю. Мои мысли оборвал восторженный голос Ларисы:

— Смотрите, там море?!

— Да, это море, — подтвердил Никитин.

…И вот мы сидим в просторной горнице гостеприимных моих друзей Никитиных, говорим то о политике, то о том, как нам с Ларисой провести здесь двадцатидневный отдых. Мы планировали побывать в Ялте и Севастополе, осмотреть дворцы, Никитский сад. И конечно же позагорать на пляже, купаться. За разговорами, сопровождающимися отличным вином, время летело быстро и не заметно, как вдруг Александр Петрович, глядя в окно объявил:

— А вон и наш Сергей идет. Собственной персоной Сергей Сергеевич, о котором я вам уже рассказал.

Историю моряка-пограничника я уже слышал здесь раньше и даже однажды накоротке нас познакомил Никитин. Я вспомнил худощавого, седоволосого, подтянутого в фигуре смуглолицего человека еще далеко не пенсионного возраста. Но с тех пор минуло около десяти лет. И теперь перед нами предстал совсем другой Сергей Сергеевич: белобородый пышно усатый с непричесанной седой шевелюрой. Пожалуй, от прежнего Сергея оставались только затуманенные печалью карие глаза, да черные, контрастирующие с бородой и усами брови. Он очень изменился, слегка располнел и ссутулился. Лариса потом мне сказала, что по рассказам Никитина представляла его другим. Он был сдержан на слова, отделывался краткими незначительными фразами. Задал лишь один вопрос:

— Когда же вы избавитесь от своего полоумного президента? Или на Бога надеетесь, а сами оплошали?

— Так ведь и наш Кучма не далеко ушел от Ельцина, — ответил за нас Никитин.

Погода стояла отменная, солнечная. Температура в тени около тридцати градусов, вода в море двадцать два. Пляж в Рабочем уголке, которым мы пользовались, приятная, не очень крупная галька. Первые дни мы с Ларисой наслаждались морем. Чтоб не сгореть на солнцепеке, мы пользовались защитным кремом, втирая друг другу его в наши бледные, еще не тронутые солнцем тела. Мы действовали, чувствовали себя, как в раю. По вечерам по набережным ходили в центр Алушты к беломраморному памятнику великому русскому писателю, жившему в Алуште Сергееву-Ценскому. Побывали с Александром Петровичем в Никитском саду, в Ялте, в доме-музее Чехова. Кстати, хотели побывать и в алуштинском доме-музее Сергеева-Ценского. Но он был закрыт.

Никого знакомых москвичей ни в Ялте, ни в Алуште я не встречал. Было два или три случая, когда во время прогулки, какие-то встречные раскланивались со мной. Возможно, узнавали по последнему фильму. Лариса интересовалась:

— Кто это?

— Понятия не имею.

— Ну да — ты ж знаменитость. Тебя узнают. У Ларисы было хорошее настроение. Вечером она потащила меня на танцплощадку, вокруг которой стояли столики, за которыми отдыхающие пили кофе, вино. Не успели мы сесть за столик, как к нам подошел молодой человек и пригласил Ларису на танец. Она вопросительно улыбнулась мне, мол, разрешаешь? — и я согласно кивнул головой. Она резвилась, как девчонка, вырвавшаяся наконец из-под опеки родителей. Она любила танцевать, ей нравилось общество, и на этот раз я обнаружил в ней задорный нрав. После одного танца, пошел другой. Но теперь ее пригласил уже не прежний, а другой кавалер. И она с охотой пошла танцевать. Мне приятно было наблюдать ее веселую, счастливую и в то же время я чувствовал себя неуютно, обделенным судьбой. Во мне шевелился червячок ревности, и мне хотелось побыстрей уйти от этой дурацкой, кричащей, оглушающей музыки. И когда после второго танца она вернулась к столику, радостная, возбужденная, я ворчливо сказал:

— Ты остаешься? Я ухожу. Меня раздражает этот скрежет. — Она виновато посмотрела на меня и сказала:

— Извини, милый, увлеклась. Уходим. — С Никитиными мы виделись ежедневно. К Ларисе они отнеслись очень дружески и тепло. Иногда встречали и Сергея Сергеевича. Он сдержанно, но учтиво интересовался, как нам отдыхается, нравится ли Алушта, как нам понравилась Ялта? Мы сообщили, что Александр Петровича готовит нам поездку в Севастополь. Однажды он как бы между прочим спросил, не встречали ли здесь своих знакомых москвичей. Вопрос был обычный, ничего не значащий, мы не придали ему никакого значения. Но вот на второй день Сергей Сергеевич отыскал нас на пляже, чтоб поговорить со мной с глазу на глаз. Лариса оставалась лежать на гальке, а мы отошли на несколько метров в сторонку. Приглушенным густым голосом Сергей Сергеевич заговорил внимательно глядя на меня:

— Егор Лукич, вчера я не зря поинтересовался о ваших знакомых москвичах здесь, в Алуште. Дело в том, что некто икс буквально охотиться за вами или за вашей спутницей. Конкретно — это местный курортный фотограф. У него фотокамера с дальнобойным объективом. Позавчера я видел, как он фотографировал вас, когда вы антизагарным кремом смазывали спину Ларисы. При этом он старался снимать ваши лица. Вчера он фотографировал вас, когда вы оба лежали на пляже и потом, когда вы вместе входили в море. Мне показалось это странным. Сегодня он пытался вас снова сфотографировать за столиком, когда вы пили кофе. Я подошел к нему, — он меня наверно знает, — меня многие местные знают, — и я спросил, почему его интересует эта пара? Он был смущен на какой-то миг, но тут же нашелся, ответив, что его интересуют все интересные. Но никакой пары персонально он не фотографировал. Тогда я строго спросил: «Отвечай, как на исповеди: на кого ты работаешь?» Он сделал удивленное лицо и сказал, что работает только на себя. Это его бизнес. «Так вот что, бизнесмен: имей в виду — это мои друзья, и в случае какой-нибудь пакости для них с твоей стороны, так будешь иметь дело со мной. О чем очень пожалеешь». Он побледнел, с наигранным недоумением пожал плечами и скрылся в толпе. Я считал своим долгом предупредить вас об этом. От подобных типов, вроде этого фотографа, можно ожидать всяких мерзостей. Излюбленная у них — шантаж. Так что если он осмелится после моего предупреждения предпринять что-нибудь против вас, вы меня предупредите. Через Александра Петровича.