Евгений Филимонов - Муравьиный лев Страница 4

У входной двери стоял худющий подросток в мятых вельветовых брюках и заношенной безрукавке с эмблемой какого-то ансамбля. Бесцветное личико в крапе бледных веснушек. Подросток недоуменно взирал на Клима; в руке он держал большую коробку, вроде обувной.

— Никандр Данилович дома?

— Сперва здороваются. — Ярчук, вытирая руки, приглядывался к посетителю; чем-то он его очень забавлял. — А потом уже спрашивают.

Подросток хмуро смотрел на него.

— Так где же он? Меня Пташко прислал.

— Пташко? Это кто ж такой?

— Физик.

— Атомный, что ли? Тут, говорят, таких пруд пруди.

— Школьный физик. Учитель.

— А-а, вот как… Ну что ж, приятель, нет здесь Никандра Даниловича. Причем, совсем нет.

— Уехал, что ли?

— Умер. Месяц назад…

Подросток все еще стоял, не понимая. В его возрасте понятие смерти с трудом отождествляется со знакомыми людьми.

— Вот так, браток. А я его сын, приехал сюда.

— А как же… — паренек все еще не осознал известия, — ведь договорились они с Пташком отбалансировать двигатель этот. Для кружка.

— Для кружка?

— Ну да, технического творчества. Водородный двигатель, первый в системе юношеского творчества.

Несмотря на растерянность, подросток выложил эти термины с привычной гордостью. Ярчук похлопал его по плечу.

— Такие дела. Помер он, несчастный случай. А я помочь ничем не могу, незнаком с водородными двигателями.

— В них вообще мало кто разбирается. Хотя тут он не весь, только маховик и редуктор…

Подросток глянул на Клима со скрытым пренебрежением.

— Ну, вот что, — сказал Клим, присаживаясь на ступеньку, — отдохни малость… Сашок.

— Я не Сашок… Константин.

— Ясно. Меня зовут Клим. Мне, знаешь ли, хочется побольше узнать о своем отце. Я его совсем не знаю. Жил отдельно.

— Как я совсем. — «Константин» заметно оттаял и по-свойски присел рядом. — Мой тоже нас с матерью бросил лет семь уже назад. Но я про него все знаю. Приезжает часто.

— Ну вот, а я вообще не знал — где живет, что делает. Меня ваше республиканское МВД разыскало и сюда вызвало. Из Сибири.

— Бывает, — веско сказал паренек. — Вам про отца рассказать Пташко может. Они контачили, особенно, когда физик еще здесь жил.

— Так ты не местный?

— Вы что! Я из 112 микрорайона. И школа там же, и кружок.

Константин, вроде, даже оскорбился таким невежеством Ярчука.

— Ясно как день. Давай мне тогда ваши координаты, загляну при случае. Хочется, знаешь, побывать на острие технических достижений.

— Зря смеетесь. Мы держим первенство по области уже два года. В Киеве на смотре медаль получили.

Он, насупясь, рисовал схему микрорайона. Отдал листок и еще немного потоптался в нерешительности.

— Ну, так я пойду…

— Погоди немного, Костя, — сказал Ярчук. — Видишь вот эту грушу? Давай-ка проверим, как у нее с плодоношением.

4. Сторож

Наутро Ярчук собирался в город, но вспомнил — суббота, все учреждения наверняка закрыты. Перекурил в придорожной чайной, раздумывая, чем же заняться. Вспомнил о вчерашней находке. Школа № 3 — местная, надо думать…

Школьный двор, высвеченный солнцем до мельчайшей трещинки в асфальте, поражал своим неестественным безлюдьем и тишиной. Под густыми акациями, которым удалось как-то выжить и вырасти среди накатывающих, словно саранча, поколений детворы, раздавалось монотонное постукивание. Клим направился туда, минуя штабели радиаторов возле котельной. Навстречу ему молча выбежала большая темная собака; не зная еще, как поступить, она сопровождала чужого на некотором расстоянии, ожидая реакции хозяина. «На редкость рассудительное животное», — отметил Клим.

Хозяин собаки, долговязый старик в замызганной робе, сколачивал фанерный ящик, какие обычно идут для посылок. Когда Ярчук приблизился, сторож обернулся и поднял на лоб круглые очки в стальной оправе. Дворняга вильнула хвостом и улеглась под куст.

— Доброе утро. Не жидковато для посылки?

Старик все еще смотрел на пришельца, щурясь от солнца. Пожалуй, шестьдесят пять (или семьдесят?) лет жизни достаточно разуверили его в истинности первого впечатления.

— Выдержит. Недалеко, в соседнюю область…

— Фрукты к соседям? Так у них там своих от пупа.

— А я, может, не фрукты посылаю.

Сторож опять взялся за молоток, пододвинул ящик, и словно забыл о визитере. Клим развернул пакетик.

— Инструмент не признаете?

Опять неторопливое тщательное рассматривание, на этот раз через очки.

— Цанзюбель… Мой это, школьный то есть. Данилыч, помню, взял с полгода назад, да забыл вернуть. А потом с ним эта штука приключилась… А я бы сам и не вспомнил.

Клим вдруг представил, как может быть переполнена память старого человека.

— Так вы его не видели все это время?

— Чего там, встречались, беседовали… Наши дела бобыльи, мало кому интересные. А вы кто ему такой будете?

— Сын.

— Вот оно что! Он мне про детей никогда не говорил. Жил один как палец. Как я вот…

Сторож поднял заскорузлый палец с кривым сбитым ногтем. Палец укоризненно колебался перед носом Ярчука.

— Ну, не один. Раз посылочку шлете, значит, кто-то есть.

— Сослуживец, в Полтаве. Еще по Белорусскому фронту. Самосад мой курит, вот уже считай тридцать лет, для него грядку сажу.

Он кивнул головой в сторону флигелька с палисадником, сразу за школьным двором. Очевидно, это было его жилье.

— А с Ярчуком вы тоже сослуживцы были?

— Да нет, он ведь на флоте отвоевался, на Тихоокеанском. Совсем еще зеленый был, лет восемнадцать, или меньше. Там, говорил, к технике и приучили.

— Да-а… — старик ударился в воспоминания. — Ну, с Пташком, с учителем, понятно: оба ко всякой там технике склонность имели, но вот почему он знался со всякой шушерой — ума не приложу.

Выцветшие голубые глаза будто вопрошали Клима.

— С какой шушерой?

— Да со всякой… В школе тут были два совсем непотребных хлопца, слава богу, выпустились в прошлом году — так он с ними какие-то дела имел. Со спекулянтами с этими… Соколовский один, а второго забыл как… И ведь такая шваль, а пристроилась на работку — не бей лежачего. В Дом моделей этими… манекенами. Школа десять лет учила на то… Из папье-маше за неделю сделать можно.

— Из папье-маше не такие подвижные…

Сторож не был расположен трунить по этому поводу.

— Потому так и получилось… не без этого. А ведь я у него свидетелем был. На бракосочетании…

У Клима вдруг перехватило дыхание: показалось, перед ним какой-то временный персонаж, очевидец всех прошедших событий, в том числе и свадьбы его родителей.

— Жену его, Марину, хорошо знал. Свояк был им…

Марину? Только сейчас Ярчук понял, что речь идет о другой женщине. Значит, отец не остался одиноким, как мама…

— И долго он жил… в таком составе?

— Куда там, долго. Быстро разлетелись. Марина тут же от него убралась к себе. Там и теперь живет.

— Где это?

— На Теплоцентрали, Кутузова двенадцать… А тебе-то зачем?

— Еще не знаю… Ну, мне пора.

— До свиданья.

Старик вновь обратился к своим деревяшкам, сразу потеряв к Ярчуку всякий интерес. Зато пес тут же вскочил из-под своего куста и все так же безмолвно, словно вышколенный дворецкий, проводил до ворот.

5. У соседа

— Люблю Островского, — сказал Губский, разливая вино в бокалы. — И могу сказать, за что. У других драматургов все крутится возле ерунды — любовь там, честь, ревность… У теперешних вообще рацпредложение в центре интриги может быть. А у него гвоздь программы — денежки. Вот к чему интерес никогда не упадет!

— Как сказать…

Ярчук, которого сосед затащил к тебе чуть ли не силой, с любопытством осматривался. С тыльной, дворовой стороны дома Губского была широкая открытая терраса, перекрытая навесом с балюстрадой, где очевидно, также был балкон; по квадратным кирпичным столбам завивался виноград. Здесь-то и разглагольствовал гостеприимный хозяин.

— То ты еще не вкусил жизни, молодой человек. Как тебе мой замок?

— Впечатляет.

— Умеют жить люди зрелого возраста… Клавдия, где ты там?

На террасе появилась сухопарая женщина в переднике с напряженной улыбкой на увядшем лице; в руках она держала подносик с закуской. Губский небрежно представил ей гостя. Все так же улыбаясь, жена Губского с некоторым трудом разместила поднос на маленьком круглом столике, где, кроме бутыли с домашним вином громоздилась ваза, заполненная фруктами, как символ благодатной поздней поры дета.

— С нами не присядешь? — Вопрос был задан ясно для проформы.

— Угощайтесь, — сказала Клавдия и ушла. Губский смотрел вино на свет, оно переливалось на солнце ярчайшим рубином.

— Есть люди такие, крутят носом от домашнего вина. А я не такой. Могу хоть сейчас выставить батарею «Винимпекса». Но предпочитаю это, хотя здоровье и ограничивает…