Вячеслав Денисов - Главный фигурант Страница 4

Нет, нет, он так не скажет. В прошлый раз, когда разговор выкатился на эти рельсы, Мариша парировала не задумываясь: «Я выходила за мужика, который обещал мне Нобелевскую премию и дом в Ницце». И он действительно обещал, поэтому тогда у Мариши был шанс гордо уйти от темы, заявив, что он оскорбляет ее сплетнями, верить в которые мужчина не должен.

Он скажет: «Я выше бытовых убийств и гнусных разборок. Я ученый. А потому завтра, когда я приду с работы, я хочу видеть вторую половину шкафа пустой и одну зубную щетку в ванной». Решено. Для нее, сидящей у его ног, это будет настоящим ударом.

И Разбоев почувствовал себя так, словно схлопотал нокаут, когда услышал в спальне характерный щелчок на стене, означающий, что Мариша погасила в комнате свет. Следом чуть скрипнуло бывшее супружеское ложе. И наступила тишина.

Разбоев привстал на локтях, чтобы проверить, не ослышался ли. И вынужден был признать – ему не почудилось. Мариша легла спать.

До пяти часов утра он ворочался на диване, хрустел зубами и думал о том, как встретит наступающее утро в одной квартире с этой стервой. Как это будет выглядеть, что он будет говорить и что при этом делать, Разбоев не представлял. Перед глазами его, словно застывший кадр на экране кинотеатра, стояла холодящая кровь картина: мускулистый верзила, покрытый черным мехом, и точеная фигура Мариши. Воображение откручивало пленку назад, и вот он видел, как Мариша стенает от изнеможения, как рычит волосатый, как она изгибается в оргазме и как он выгибается дугой, испытывая то же самое одновременно с ней. Черт возьми! Разбоев очень редко испытывал то же самое одновременно с женой. А волосатый кричал в ту же секунду, когда кричала Маришка! Притерлись, сволочи!..

Пленка срывалась с катушек, и Разбоев уже видел, как она, склонившись, делает верзиле минет. А он скребет пальцами по его, разбоевской, простыне, кричит: «Давай, давай еще!..»

И Разбоев чувствовал, что сходит с ума.

Когда за окнами занялся рассвет, дверь в его комнату приоткрылась. Он приподнял воспаленные веки и увидел жену. Она стояла в проеме, свет из комнаты просвечивал ее ночную рубашку насквозь, и ему вдруг захотелось ее, теплую, нежную...

Она молча подошла, стянула с Разбоева одеяло и разорвала на его груди рубашку. Не ожидавший такого напора, Разбоев вдруг почувствовал, как его охватывает горячая волна. Она сдернула, склонилась и...

И он опять почувствовал, что сходит с ума. Такое было в их жизни впервые. Осмелев после первого припадка страсти, он повалил ее на пол и стал насиловать. Вспоминал верзилу и вкладывал в свои движения столько сил, сколько наверняка не вкладывал тот. Мариша извивалась, кричала, царапала ногтями палас, а он наваливался на нее всем телом, толкал ее вперед и глухо выкрикивал: «Шлюха!.. Грязная шлюха!.. Ты этого хотела?!»

Он слышал то, что говорит, но не чувствовал, что обижает ее. Напротив, она, скребя пальцами по его спине, выдыхала: «Еще... Еще...»

Когда рассвет наступил окончательно, он вышел из нее, даже не изумляясь тому, что впервые в жизни занимался сексом с женой несколько часов кряду, не останавливаясь.

– Ты сумасшедший, – едва слышно прошептала она влажными губами. – Где ты этому научился?.. А я-то раньше думала, что ты у меня секс-символ...

– Не может быть, – злорадно проскрежетал Разбоев. – Это как?

– Я думала, что секс ты только символизируешь.

Утром все выглядело вполне пристойно. Окрепший духом Разбоев, словно перерожденный, сидел на кухне, жевал бутерброд с колбасой и всем своим видом напоминал мужика, отразившего прошлой ночью нападение на его жену. Поглядывая на Маришу хозяйским взглядом, он бросил, потому что хоть что-то на эту тему бросить был обязан:

– Ты смотри, Мариша. Раз адюльтер, два адюльтер, а потом мне за убийство что, в тюрьму садиться?

– Да брось ты, Борьчик. Скажешь тоже – адюльтер. Какой он адюльтер? Так, торгаш с Черкизовского.

Вечером он снова был неузнаваем. С порога набросился на нее, раздел, уложил на пол и не любил, а насиловал.

«Кого ты принимала сегодня? – восклицал он, стараясь делать это как можно резче и сильнее. – Он был так же силен, как и я?»

Она ничего не отвечала, лишь удивлялась преображению мужа. Она почувствовала, что Разбоев каждый раз, когда соединяется с ней, мстит. Мстит жестоко, получая удовольствие не столько от секса, сколько от унижения ее под ним. И вершин удовольствия он достигает именно тогда, когда начинает чувствовать, что на сегодня отомстил достаточно.

Бить ее? – тонкая натура этого не позволяла. Какая радость от ее разбитого лица? Ее нужно унижать. А разве есть лучший способ унижения женщины, чем...

Он представлял Маришу семнадцатилетней девушкой, отдающейся первому встречному через час после того, как она сказала Разбоеву «да» – разве можно за это не мстить?

Вскоре на работе начались неприятности. Он провалил один проект, помог провалить проект профессору, взявшему его ассистентом, и вскоре из младшего научного сотрудника стал лаборантом. Но это Разбоева уже не волновало. Он вел «свой» проект, и все остальное казалось ему вторичным. В начале две тысячи первого года его попросили уволиться по собственной инициативе, дабы не портить трудовую книжку нежелательными записями.

Новость о том, что муж занялся коммерцией и стал работать на Черкизовском рынке, Мариша сначала восприняла с удовлетворением. Все, с кем она переспала за годы замужества, были людьми достатка и свои трудодни зарабатывали именно как хозяева торговых мест.

Через два месяца бывший физик-теоретик Разбоев, так и не сделавшись торговцем, совершил то, что обычно совершают простаки, оказавшись в сетях среднего и мелкого бизнеса. Он влез в долги. Пришлось продать новенькую «десятку», купленную всего за месяц до включения «счетчика».

После утраты машины Мариша ясно различила перспективы будущего и задержалась в квартире Разбоева ровно настолько, сколько требуется для сбора личных вещей. Она была даже рада такому обороту.

После ухода Мариши Разбоев держался неделю и после этого запил. Через месяц, в состоянии дикого тремора души и тела, Мариша его подловила и повела в суд для развода и раздела имущества. Так у Разбоева осталась одна квартира, и он уже давно бы продал ее и пропил, если бы она не принадлежала в долях и его сестре. Понимая, что брату Боре жить осталось совсем недолго, сестра наотрез отказалась давать согласие на продажу квартиры, а судиться с ней у Разбоева не было ни сил, ни времени. Утро он начинал в тяжелом состоянии, вспоминал Маришу, жаждал секса, снова представлял ее с волосатым, хотя в суде она появилась с каким-то блондином, и всякий раз пытался опохмелиться в последний раз, чтобы на следующий день начать приводить себя в порядок, возвращаться к нормальной жизни и... И к сексу, жизнь без которого, почувствовав его по-настоящему, Разбоев уже не представлял. Другое дело, что было не с кем. Один раз попытавшись с какой-то случайной дамой, образ которой наутро вспомнить не мог, сколько ни силился, он почувствовал разочарование. Нечто среднее между теми ощущениями, что были до измены Мариши, и полным отсутствием ощущений.

И он понял, что помимо организации счастливой жизни, так легко упущенной, помимо достатка ему нужна еще и Мариша. Обязательно Мариша, либо... Либо кто-то, кто походил бы на нее.

Глава вторая

Уголовное дело, состоящее из пятнадцати томов, переместилось на стол Кряжина. Вагайцев, прощаясь до января, горячо поблагодарил его за дружескую поддержку. Горячность эта была вызвана в первую очередь тем, конечно, что Кряжин сэкономил коллеге несколько тысяч рублей, которые тому тратить не хотелось. Даже в качестве благодарности за эту помощь. Вряд ли Кряжин принял бы это очень сложное дело, не подойди к нему Смагин и не попроси:

– Иван, нужно толковое обвинительное заключение. Это дело не может развалиться в суде. Точнее, не должно. Вернее – мы обязаны сделать все, чтобы оно не развалилось. Москва шумит, но ждет не героя, а убийцу.

Вагайцев был следователем грамотным и не относился к той породе «важняков», которые считают дело завершенным, когда из-под пера арестанта начинает выползать фраза: «Явка с повинной». В случае с делом Разбоева у него имелась хорошая доказательная база, предоставленная МУРом, готовность подозреваемого идти на контакт и подлежащие однозначному восприятию результаты экспертиз.

Таких людей, как Разбоев, живущий на самом дне темного водоема и без работы, просто так дяди-миллионеры в бабочках под накрахмаленными воротниками и с золотыми очками не защищают. Дело с шестью трупами, нашпигованное сексуальными подробностями, – как раз тот лакомый кусок, на котором мэтры от адвокатуры делают себе имя. За такие дела, то бишь за право защищать бездомного серийного убийцу, правозащитники дерутся. Наверное, среди них даже установлена очередь, как на право покупки холодильников в начале девяностых.