Дик Фрэнсис - Заезд на выживание Страница 4

Ко времени, когда мне исполнилось семнадцать и я смог водить машину, я уже разъезжал по окрестностям, не боясь заблудиться. Сказать по правде, географию я учил не по карте, а по расположению ипподромов. Возможно, я бы и испытал затруднения по пути в Бирмингем, Манчестер или Лидс, но зато безошибочно мог определить кратчайший маршрут от Челтенхема до Бангор-он-Ди или от Маркет-Рейзен до Эйнтри.

Сколь ни прискорбно, но к тому времени я уже осознал, что зарабатывать на жизнь скачками не получится. Несмотря на все усилия и страдания, стоические отказы от обедов в школе, я был высоким и уже в юном возрасте весил слишком много, чтоб стать профессиональным жокеем. К тому же я проявлял ярко выраженные способности к гуманитарным наукам, и отец планировал для меня карьеру адвоката. Это он решил, что я должен окончить тот же колледж при Лондонском университете, что и он свое время, а затем поступить в Юридический колледж в Гилдфорде. Ну а затем меня ждала та же адвокатская контора на заштатной улице города, в которой сам отец проработал тридцать лет. Как и он, я должен был проводить жизнь, оформляя передачу собственности из рук продавца в руки покупателя, составляя завещания и посмертные распоряжения, разрубая узы неудавшихся браков на юго-западной окраине Лондона. При одной мысли о том, какая скучная жизнь меня ждет, я приходил в ужас.

Мне исполнился двадцать один год, вскоре я должен был получить степень бакалавра юридических наук, и тут моя дорогая матушка проиграла долгое сражение против лейкемии. Смерть ее не стала для меня неожиданностью, мама прожила куда дольше, чем предполагали мы и врачи, но, возможно, впервые это событие заставило меня всерьез задуматься о хрупкости и бренности человеческой жизни. Она умерла в день своего рождения, ей исполнялось сорок девять. И не было никакого торта со свечами, никто не пел «С днем рожденья тебя». Лишь слезы и отчаяние. Целое море слез.

Этот печальный опыт позволил мне по-новому взглянуть на свое будущее. Вселил решимость заниматься тем, чего я действительно хотел, а вовсе не тем, чего ждали от меня другие. Жизнь, думал я, слишком коротка, чтоб растрачивать ее понапрасну.

Однако степень я все же получил и по зрелом размышлении пришел к выводу: было бы ошибкой бросить все на ранней стадии. Вместе с тем не было никакого желания становиться стряпчим, как отец. И вот я написал в Юридический колледж прошение с просьбой не переводить меня на факультет судебной практики — следующая ступень в карьере юриста. А затем, к ужасу и гневу отца, поехал в Лэмбурн, где нанялся в бесплатные помощники к тренеру, чтоб тот помог мне стать жокеем-любителем.

— Но на что ты собираешься жить? — с отчаянием в голосе вопрошал отец.

— На деньги, которые оставила мне в наследство мама, — отвечал я.

— Но… — тут он на секунду запнулся. — Эти деньги предназначались для погашения задолженности за дом.

— В ее завещании об этом нет ни слова, — довольно бестактно заявил я.

В ответ на это отец разразился длинной и гневной тирадой, смысл которой сводился к тому, что нынешняя молодежь напрочь лишена чувства ответственности. Такие разговоры шли в доме часто, я уже научился не обращать на них внимания.

И вот в июне я окончил колледж, а уже в июле отправился в Лэмбурн, где использовал оставленные мамой деньги не только на проживание, но и на приобретение мерина-семилетки, с которым планировал выступать на скачках. Сделал я это, руководствуясь вполне здравым предположением: вряд ли мне позволят скакать на чьих-то других лошадях.

Отцу об этом я, разумеется, ничего не сказал.

Весь август я, что называется, набирал форму. Каждое утро приходил на конюшню, забирал свою лошадку, пускал ее галопом по окрестным холмам над деревней, а днем пробегал тот же маршрут сам. Й вот где-то к середине сентября мы уже могли рассчитывать на участие в скачках.

Волею случая — или то была рука судьбы — первое мое выступление в настоящих скачках состоялось в Фонтвелле, в начале октября того же года. Я так волновался, что детали события прошли для меня как в тумане, — казалось, все происходит одновременно, сливается в сплошное мутное пятно. Я настолько разнервничался, что едва не забыл пройти взвешивание. Потом прохлопал сигнал к старту и сразу же сильно отстал от остальных, пришлось проскакать целый круг, чтоб догнать других участников, и я так вымотался к концу, что ни на какую победу рассчитывать уже не мог. Мы стали одиннадцатыми из тринадцати, причем одного из наездников я обошел только потому, что он упал прямо передо мной. Так что дебют никак нельзя было назвать удачным. Но тренер, похоже, был доволен.

— По крайней мере, не свалился, и то слава богу, — заметил он уже в машине по пути домой.

Я принял это как комплимент.

В тот же год мы с моей лошадкой участвовали еще в пяти соревнованиях и с каждым разом все лучше и лучше проходили дистанцию. И на последнем сгипль-чезе в Таусестере, за неделю до Рождества, пришли вторыми.

К марту следующего года я перескакивал через препятствия в общей сложности девять раз, пришлось испытать и первое падение, в Стратфорде. При этом больше пострадало мое эго, нежели тело. Мы с лошадкой шли первыми, оставалось перемахнуть всего через одну изгородь, и от осознания того, что выигрываю, я так сильно завелся, что послал своего скакуна в прыжок раньше времени, когда сам он решил еще прибавить скорости. В результате он задел корпусом верхнюю часть изгороди, мы оба рухнули на землю и уже оттуда завистливо следили за тем, как пролетают над препятствием остальные скакуны, стремясь к финишу.

Но, несмотря на этот неприятный инцидент и тот факт, что мне еще ни разу не удалось стать победителем, я по-прежнему обожал скачки и томился от скуки в перерывах между ними. В то же время мне явно не хватало интеллектуальной деятельности, хотелось чем-то занять голову, и временами я с тоской вспоминал студенческие годы. К тому же деньги, оставленные мамой, таяли просто с катастрофической быстротой. Пришло время распрощаться со своими фантазиями и начать зарабатывать на жизнь. Но чем, как? Быть стряпчим страшно не хотелось, с другой стороны, чем еще заняться человеку с дипломом юриста?..

Не все адвокаты являются стряпчими, вспомнил я слова одного из университетских преподавателей, их я услышал чуть ли не на первой неделе занятий. Есть еще и барристеры.

Для человека, собирающегося стать практикующим юристом в маленькой адвокатской конторе, мир барристеров казался загадочным и недоступным. Полученный диплом свидетельствовал о том, что я являюсь специалистом в таких областях, как юридическое оформление собственности, торговых и рабочих сделок и договоров, а также в делах семейных. Выходило, что с самого начала я не мыслил себя адвокатом-защитником в судах, не разбирался в криминальном праве и юриспруденции.

И вот я отправился в районную библиотеку в Хангерфорде и принялся изучать различия между барристерами и стряпчими. И вскоре узнал, что барристер — этот тот, кто встает в зале суда и вступает в непримиримые споры с оппонентами, в то время как стряпчий выполняет бумажную работу и находится в тени, где-то на заднем плане. Барристеры 27 громкими голосами обменивались мнением с другими барристерами в зале судебных заседаний, метали громы и молнии, а спряпчие составляли контракты и завещания в одиночестве, в тихих и душных своих кабинетах.

И тут вдруг меня вдохновила и взволновала столь блистательная перспектива — стать барристером, и я подал документы на поступление в Юридический колледж на факультет судебной практики.

С тех пор прошло четырнадцать лет, и я вполне освоился и утвердился в мире париков из конского волоса, шелковых мантий и протокола судебных заседаний. Но мечту стать лучшим из лучших в мире жокеев-любителей тоже не оставлял.

— Жокеи! На старт! — Голос распорядителя вернул меня к реальности. Нет, это никуда не годится, предаваться воспоминаниям в столь ответственный момент, подумал я. Надо сосредоточиться! Собраться!

И вот все девятнадцать жокеев-любителей на своих скакунах выстроились неровной линией, раздался хлопок, шлагбаум опустился, взлетел флажок, и мы рванулись вперед. Поначалу всегда трудно сказать, кто поведет гонку. Держались мы кучно, все вместе перешли с шага на рысь, а затем — и в галоп, по мере того как лошади набирали скорость.

Трехмильная дистанция в Сэндоуне тянется по дорожке вдоль одной стороны ипподрома, сразу после поворота от стартовой линии. Так что лошадям приходится совершить два почти полных круга и при этом преодолеть в общей сложности двадцать два препятствия. Первое, появляющееся вскоре после старта, выглядело совсем плевым. На чем и попадались многие наездники, не только любители, но и профессионалы. Точка приземления здесь отстояла от толчковой точки на значительном расстоянии, отчего многие лошади после прыжка утыкались носами в землю. Однако в начале гонки скорость небольшая, и это давало шанс самым неопытным жокеям на худших в мире лошадях. Они успевали вовремя натянуть поводья, отчего их скакуны послушно задирали головы. И вот все девятнадцать участников благополучно преодолели эту изгородь с «подвохом», затем, набирая скорость, повернули вправо и вышли на самую знаменитую в стипль-чезе комбинацию из семи препятствии. Две изгороди с канавой между ними стояли довольно тесно, затем надо было перескочить через водное препятствие. А уже после него шли печально знаменитые «шпалы» — три изгороди подряд, стоявшие очень тесно, тесней, чем где бы то ни было на британских ипподромах. Почему-то считалось, что если хорошо взять первое препятствие, то и дальше все пойдет как по маслу. А если облажаешься на первом, то жокею и лошади вряд ли удастся добраться до финиша в целости и сохранности.