Константин Кирицэ - «Белая чайка» или «Красный скорпион» Страница 4

К моему удивлению, философ прервал свои рассуждения и изрек, вероятно, вторую умную фразу в своей жизни:

— А что, если мы все втроем за ней немного приударим? Можно красиво отрекомендоваться: преподаватель, журналист, бизнесмен и так далее. Помяните мое слово, она придет в восторг от такого набора!

Я равнодушно согласился. Раду промямлил какие-то извинения и исчез. Не могу сказать, что меня огорчил его уход. Тем более что движение на лестнице начало материализовываться. Учительница спускалась одна, видимо, направляясь на прогулку. На выходе мы ее, несколько изумленную, взяли на абордаж. Мы были изысканно любезны, как испанские гранды, произнесли тысячу извинений, сетуя на погоду, и ненавязчиво благословляли тот ни с чем не сравнимый свет, которым озаряло нас ее присутствие. Даже если я чуть переигрывал, мои речи текли как елей и звучали так элегантно, что во взоре королевы промелькнула искра восхищенного удивления. Именно это, конечно, побудило ее пригласить нас посидеть вместе с ней на террасе, но как раз тогда, когда на меня нахлынула вторая волна поэтического вдохновения, этот балда Дан без всякого повода начал свое спортивное бахвальство, имея наглость при этом подмигивать мне, как соучастнику. О господи! Какое трепло! Я попытался завоевать королеву кислыми улыбками в адрес спортивного хвастунишки, но она внимала ему с царственной вежливостью. Смирившись и замолчав, я решил просто созерцать ее и не пожалел об этом. Шикарная женщина! Уверенная в себе, своенравная, владеющая каждым своим жестом, каждым словом, каждой улыбкой, похожая на дамасский клинок, который пробуждает волнение и вызывает желание испытать его в деле. Неземная красота, символ вечности! Величественная женщина! Я смотрел на нее и не понимал, какая охота ей слушать все эти цифры, имена и примитивные возгласы Дана! Чемпион, само собой, разошелся и напыжился как индейский петух: выпятил грудь колесом, играл бицепсами и метал искры из глаз.

Тут, к счастью, подоспел архитектор Дориан. При виде нас его брови полезли вверх и почти слились с шевелюрой. Он не мог скрыть изумления, несмотря на свои аристократические замашки, расплывчатые покровительственные жесты и сшитый на английский манер костюм. Я сказал «к счастью», потому что уже с полчаса как испытывал прилив остроумия и теперь смог разрядиться на этом кобылином божестве. На ходу я стал сочинять сюжет романа с участием лошадей — погони, налеты, убийства, сдобренный цитатами из Лукреция (по нему я защищал диплом) и даже из Канта, напряженный, загадочный, драматический сюжет, с совершенно идиотским неожиданным эпилогом, ошеломительным, как удар обухом по темечку.

Помолчав с полминуты, архитектор Дориан совершенно серьезно спросил меня:

— А как звали коня? У него ведь должно быть какое-то конское имя…

— Кажется, Инцитатус-возбудителюс… — сказал я, глотая слюни от удовольствия.

— Инцитатус… Возбудителюс… — начал припоминать архитектор. — Вроде бы я о нем слышал. Он случайно не от Гермеса и Миленты происходит? Оба чистокровные…

— Не думаю… — из последних сил я старался сохранить серьезность. — Кажется, от Кали и Гулы…

— Ну, ясно! — высокомерно улыбнулся архитектор. — Тогда это новозеландский, а не австралийский жеребец, как поначалу можно было подумать.

Все бы, наверное, развивалось в том же духе, если бы неожиданно не прозвучал раздраженный голос:

— Калигула… Возбудителюс… Черт-те что…

Это был голос Марино. Он оказался рядом и наблюдал за нами сквозь полузакрытые веки. Я спешно извинился и, пока архитектор приходил в себя, выскочил наружу, прямо под дождь. Через некоторое время меня нагнал Дан.

— Что стряслось с королем ипподрома? Он заложил руки за спину и бросил мне в лицо: «Сударь, мы с вами незнакомы». Правда, я его умыл: «Сударь, вы рискуете познакомиться с чемпионом по боксу!»

Я фыркал от смеха. В конце концов, молчание учительницы было явным признаком сочувствия. А поскольку меня интересовало только это, я возвратился в гостиную. Архитектор исчез. Учительница укрылась среди кактусов, папоротников и пальм в зимнем саду. Улыбчивый и неуклюжий Раду дежурил на своем наблюдательном пункте. Марино дремал в кресле, но мне показалось, что краем глаза он посматривал на учительницу. Я устроился возле Раду и в тот же миг заметил дрожь на его лице. Ангелочек внезапно весь напрягся. Мой взгляд устремился на дверь отеля, которую как раз открывал портье. Но вошедший мужчина лет пятидесяти, несколько экстравагантно одетый в редингот и брюки для гольфа, маленький и пухленький, был вовсе не тот человек, кого поджидал Раду, судя по разочарованию на его лице.

Вновь прибывший примерно через полчаса спустился в гостиную уже без редингота, но в таком же длинном джемпере. Он вел себя так уверенно и непринужденно, будто был дома. Новичок направился прямо к нам — веселый, разговорчивый, непосредственный, прямо рубаха-парень. Через несколько минут я узнал о нем больше, чем мне было известно о Раду или Дане. Итальянец из Палермо, по имени Винченцо Петрини, около двух лет провел в Румынии в качестве строительного подрядчика (потому и неплохо говорил по-румынски), но оставил профессиональные заботы, целиком посвятив себя всепоглощающей страсти — археологии, сделавшей его одним из самых знаменитых собирателей древностей среди коллекционеров, которыми буквально кишит его Италия. Он поинтересовался, как у нас обстоят дела с девочками, и, увидев наше замешательство, расхохотался:

— Lо sono un cavaliero incurabile [3], — признался сицилиец. — Повеса, так, кажется, здесь говорят. Стопроцентный повеса. Если бы вы знали, что меня сюда занесло… Ха-ха-ха!..

Засмеялись и мы втроем. Наконец и Раду включился в общее веселье. У меня же для этого были все причины. Я видел перед собой безукоризненную лысину, нос, слегка напоминавший известный корнеплод, и надменно выпирающий животик, к тому же не без удовольствия наблюдал, как у итальянца медленно поворачивалась шея, все удлиняясь и удлиняясь, а затем резко застывала на месте. Он не мог оторвать взгляда от Сильвии Костин, нашей королевы. В темных глазах сверкнул было огонь, но почти сразу же потух. Лицо больше не выражало никаких эмоций, лишь едва заметное безразличие. И тут я, кажется, сообразил, что происходит. Дон Петрини обнаружил, где лежит сокровище, и изображал безразличие, чтобы не выдать своего вожделения. Непроизвольный жест Раду заставил меня вновь обернуться.

Отель принимал нового гостя, личность которого было невозможно установить, потому что он был весь укутан чем-то напоминавшим плащ-палатку. Прежде чем новенький высвободился из своей оболочки, Раду вновь охватило прежнее оцепенение. Дан же заморгал глазами:

— Этот тип слишком похож на Пауля Сорана… — прошептал он. — Конечно! Неужели не знаешь? Это — Пауль, новая звезда эстрады.

Я и понятия не имел, о ком идет речь. За два года в столице я не переступил порог ни одного эстрадного театра. Однако это имя я слышал и поэтому не удивился, когда Дан направился к бюро обслуживания, чтобы через несколько минут вернуться вместе с Паулем Сораном. Артист охотно присоединился к нашей компании и сразу же завоевал мои симпатии. Он был высок, хорошо сложен, и бесформенная одежда не могла скрыть его ладной фигуры и физической силы. И все же его подвижное, правильное, мужественное лицо не привлекло бы моего внимания, если бы я не встретился с ним взглядом. Пишу это потому, что лишь после того, как он снял тяжелые мотоциклетные очки, я почувствовал притягательную силу его личности. Большие, черные, широко расставленные глаза то вспыхивали под напором неукротимого пыла, то гасли, словно от бремени самых горьких воспоминаний. Вот соперник, на которого я не рассчитывал. Непроизвольно я взглянул в зеленый уголок учительницы. Сильвия Костин была уже не одна. Чуть склонившись, перед ней что-то вещал архитектор. Она, рассеянно слушая его, смотрела в нашу сторону. Вероятно, изучала Пауля Сорана… Ну и пусть! Нечего расстраиваться! К. черту иллюзии! Я по горло сыт столичными приключениями, о которых слышал и сам рассказывал. В конце концов, мне повезло, я приехал отдохнуть после двух лет адской работы, а Пауль Соран — прекрасный малый. Так же как и Раду с его ликом ангела, смиренно ожидающий близких чудес, как Дан с его показной мускулатурой, как дон Петрини с его комичной лысиной и прыгающим брюшком.

За большим низким столом посреди гостиной нас было всего пятеро, но задорное веселье иногда естественное, иногда напускное, гремело на весь отель. Дон Петрини — классный тип. Способен любую брошенную фразу превратить в тему для разговора, знает уйму анекдотов, рассказывает всегда кстати. Хорошо знаком со всеми знаменитыми курортами Европы, а его неисчерпаемые красочные рассказы будто переносят нас в эти самые места. Он всех подчинил своей энергии. Единственный, кто ему не уступал по части анекдотов и импровизаций, так это Пауль Соран. И это кое-как спасало наш молодежный престиж.