Анатолий Галкин - Сезон удачи Страница 4

Кроме того, Савенков знал, что Павленко уже не отговорить. Он самолюбив и упрям, как любой уроженец Полтавы. И еще – он авантюрист. Ему уже давно надоело просто строить дома и делать на этом большие деньги. И скучно просто так тратить эти деньги на стандартные удовольствия – на машины, поездки, рестораны, украшения для жены. Ему нужны новые и непременно острые ощущения. Он жаждет риска, борьбы и победы… В конце концов, битва за депутатский мандат не самое гнусное занятие. Можно и поддержать. Повеселимся…

– Одобряю, Сергей… И блок выбрал самый подходящий. Центристы. Ни с правыми, ни с левыми. Ни с правительством, но и не с люмпенами. Очень перспективная партия.

– Спасибо, Игорь. Я был уверен, что ты одобришь… Я же не из-за денег туда иду. Ты меня знаешь. Мне пока своих бабок хватает… За державу, понимаешь, обидно!

– Всем обидно… Ты жди, Павленко. Тебя есть, за что зацепить. И моральный облик и прочее… Скоро твои противники за тебя возьмутся. Со всех сторон начнут просвечивать.

– Уже начали. Мне вчера очень странный телефонный звонок был… Собирайся. Едем в Москву. Вечером у меня штаб собирается. Имидж мой править будут, рекламу предлагать, тексты моих речей. Ерунда все это. Ты будешь самый главный – контрразведки, безопасность, противодействие противнику. Смять их всех надо, раздавить! Ты знаешь, кто мой основной соперник будет? Карасев из правительственного блока. Журналист бывший. Герой чеченской компании.

– Это тот, что лихо из плена бежал? Машину, кажется, угнал и еще одного заложника прихватил?

– Вот, вот! Рембо он, а не Карасев. Народ таких любит. Наградил господь соперником… Это тот еще карась. Это акула, а не карась… Поехали.

Уже в машине Павленко рассказал о странном звонке. Не было ни угроз, ни ругани. Всего несколько вкрадчивых фраз, но Павленко испугался: «Это Феникс? Только вы не волнуйтесь, Сергей Сергеевич. Все будет хорошо, если будете слушать меня. Мы в вас верим… Я позвоню через недельку. Для удобства – называйте меня Парнасом».

Это можно было бы принять за розыгрыш, за глупую шутку. Наплевать и забыть. Все так, если бы не одно слово… Еще будучи студентом Павленко попался на перепродаже джинсов. Тогда это называлось громким словом «спекуляция». Как минимум грозило исключение из института… Его притащили в штаб комсомольского оперотряда и заперли в пустой комнате. Через час туда прибежал шустрый дядечка и начал задушевную беседу… Еще через час Павленко понял, что это сотрудник КГБ и что он предлагает стать «стукачом»… А через два часа на свет появилась подписка о сотрудничестве. Под текстом стояла дата и имя – «Феникс», теперь на долгие годы ставшее агентурной кличкой, псевдонимом Павленко.

Выскочивший на свободу молодой студент МИСИ Сережа Павленко решил, что легко отделался. Очень не хотелось получить срок из-за пары потертых американских штанов. А подписка – это так, это бумажка. Поиграли в шпионов и забыли.

Но через неделю в общежитии провели обыск. И именно у тех ребят – любителей «самиздата», кого мельком упомянул в разговоре Павленко… На очередной встрече он получил устную благодарность за «активную гражданскую позицию». Очередное сообщение было предложено написать от третьего лица. Например так: «Феникс сообщает, что доцент петров грубо отзывался о…»

Павленко всячески увиливал от встреч, сочинял «липу» или выдавал пустышки. За десять лет он часто менял места работы и, соответственно, менялись оперработники, передававшие его на связь из одного райотдела в другой. Наконец он так всем надоел, что был «исключен из агентурной сети с отбором подписки о неразглашении…»

Об этих грехах молодости можно было бы и забыть. Но уж слишком часто стали мелькать на телеканале две знакомые физиономии. Тогда в Госстрое никто не мог предположить, что из этих склочников получатся видные реформаторы… Когда они прошли по «шкуркам» Феникса, один получил строгача по партийной линии, а другого на пять лет отвели от загранпоездок… Пустяк! Не посадили же их, не расстреляли.

Когда Павленко видел на экране своих крестников, его начинала терзать совесть. Особенно, если он был в трезвом виде. Поэтому он стал реже смотреть телевизор и чаще пить. Совесть постепенно успокоилась. Но после вчерашнего звонка появился страх.

Савенков в общих чертах знал историю «стукача Павленко». Знал и не осуждал. Как профессионал, он очень уважительно относился к агентуре. Она иногда не то говорила. Но в этом виноваты те, кто ее спрашивал, и те, кто заставлял об этом спрашивать…

Спецслужбы – острый и опасный инструмент. Как топор – можно избу построить, а можно и голову срубить. Думать надо, кому его в руки давать… Есть еще способ: затупить этот топор или вообще выбросить. Тогда голова будет цела, но уж живи в пещере, без избы…

Савенков почувствовал, что звонок действительно серьезный и впереди их ждет интересная игра:

– Значит он Парнасом назвался? Гора богов и муз… посмотреть бы на этого бога… Так, Павленко, начнем с техники. Определитель на твой телефон поставим. Качественный – без всяких шипов и щелчков. Потом запишем его голос… И дай мне фамилии всех твоих оперов. Всех, у кого ты на связи состоял. Каждый из них мог… И не переживай ты так из-за этого Парнаса. Все только начинается. Пока это действительно – только цветочки.

Когда Валета отпускали, перед ним извинился полковник милиции. Такого торжества бывший грузчик одесского порта Аркадий Вальтович еще никогда не испытывал. Удовлетворение и восторг души были намного сильнее, чем от секса. Девок он мог иметь хоть три раза в день, а мента в таком чине впервые… Как он лебезил перед Валетом, руку пытался пожать, до ворот проводил… Это уже потом Аркадий узнал, что за свои извинения полковник получил столько, что от такой почасовой оплаты не отказался бы и Рокфеллер…

Крещатик был в трех шагах. Хотелось устремиться к нему, побежать, полететь. Но очень мешала ноющая боль в том месте, куда пришелся первый удар старушкиного чемодана… Аркадий, с трудом переставляя ноги, доковылял до каштанов главной улицы Киева.

Постепенно радость проходила. Валет вспомнил, что ему предстоит возвратиться в Одессу и отчитаться перед Графом… Пушку в ментовке ему не возвратили. И как он мог требовать ее назад, если она не его, а подкинутая? Так, это минус… Иннокентия не взял – еще один минус… Потерпел увечье от старушки – вообще позор… адвокату пришлось в Киев мотаться. Деньги на его выкуп потратили… Одни сплошные минусы.

Валет горько вздохнул, поймал тачку и отправился на вокзал.

Билет до Одессы он взял на тот самый поезд, который привез его сюда. Успев побывать в Москве, состав возвращался в город у моря.

Это была маленькая удача. Она позволила Валету размочить счет, получив свой первый плюс… Проводница вагона «СВ» почти добровольно сообщила, что Иннокентий доехал до Москвы, а на Киевском вокзале его встречала молодая пара. Парень был коротко стрижен, неулыбчив и все время оглядывался, а девица… Аркадий получил точное описание ее наряда: «здесь такой волан, глубокий вырез, рукава три четверти, а сзади заложены складки…»

Труднее для проводницы было описать лица встречающих. Валет целую ночь составлял с ней «фоторобот». Хотя ни он, ни она не умели рисовать, но к утру у них уже имелось около тридцати портретов».

Соавторы были довольны. Проводница утверждала, что особенно удались последние работы… Те, кто заглядывал к ним в купе, наверняка подумали, что молодой учитель хвастался рисунками своих первоклассников на тему: «Мои папа и мама…»

На одесском вокзале Валета никто не встречал… Он как-то сразу почувствовал, что приехал домой. Очень мало городов имеют свое яркое лицо, свой звук, свой запах… Вокзал пах гвоздикой. Но не той огромной, голландской. Она вообще не пахнет. Здесь же почти у каждой торговки были плотные как снопы и короткие букеты небольших красных цветов. Их запах смешивался с ароматом маленьких, чуть больше кулака, дынь. Их всегда называли цыганочками, хотя при советской власти по понятным причинам пытались переименовать в «колхозниц». Но одесситы уважают традиции. Старожилы, например, рассказывали что Дерибасовскую пытались переименовать восемь раз. Но она устояла. Как, к слову, и Невский в Питере.

Валету очень хотелось заехать домой, смыть с себя вонь ментовской кутузки. Он знал, что поступить так – это не по понятиям. Надо прибыть к Графу и доложить все без утайки, но тянул время… Аркадий не стал брать мотор, а сел в полупустой трамвай – отдыхающих за последние дни резко поубавилось, но число рейсов сократить не успели… Старинный, деревянный еще, красно-желтый вагон шел в Аркадию. Он не забывал, что служит морскому городу, и мотался из стороны в сторону, и тарахтел, как катер на крутой волне.

Через пять минут трамвай вырвался на зеленые просторы Французского бульвара (тоже, кстати, безуспешно переименованного в Пролетарский) и понесся сквозь строй вековых акаций мимо череды заборов бывших «всесоюзных здравниц».