Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы Страница 40

Из наркотического осадка выбирался долго, мучительно. Уже я понимал, что не сплю, но никак не удавалось разлепить веки, словно сросшиеся с глазными яблоками. Несколько раз опять проваливался куда-то, но не в сон и не в забытье, а в нечто промежуточное, зыбкое, пограничное, где плавали такие монстры, что тянуло завыть в голос, но и голоса тоже не было. Впрочем, сквозь хилую трясучку подсознания одна мысль пробивалась вполне отчетливо и звучала предельно лаконично: доигрался, подлец!

Чуть позже обнаружил, что лежу на обыкновенной деревянной кровати, укрытый шерстяным пледом, в обыкновенной комнате с дощатыми стенами (похоже, загородный дом), с окном, забранным снаружи железной решеткой, и уверенность — доигрался, подлец! — подкрепилась логически рассудочным обоснованием. Я восстановил в памяти все, что произошло вчера (или когда?), вплоть до допроса с применением некоей сыворотки, на котором я выболтал всю подноготную, и решил, что глагол «доигрался» в моем случае неточен, уместнее здесь прозвучало бы что-нибудь попроще, вроде «обосрался». Самое паскудное в моем положении было то, что, как бы я ни раскидывал умишком и как бы ни хотел, допустим, напоследок оправдаться перед близкими людьми, приговор надо мной был скорее всего уже произнесен, ждать исполнения осталось недолго, а искать помощи — негде. Страха близкой смерти или каких-то новых мук я не испытывал, напротив, апатия пробуждения была столь сильна, что я бы, пожалуй, только обрадовался, если бы кто-то милосердный сейчас вошел в дверь и пустил мне пулю в лоб. Жизнь в этом мире, куда наползло столько человекообразных пауков, была не по мне, ее было не жалко, да и сам я был так себе, поэтому цепляться за нее не стоило. Одно печалило: не увижу больше Катю, не загляну в ее блестящие, чудные глаза и не прикоснусь пальцами к ее ждущему, жадному, изумительному телу. Диковинное дело, любовь крохотной проталиной еще теплилась в моем оледенелом сердце.

Ужаленный ею, я попытался сесть, и это неожиданно легко удалось. За окном стояло то ли раннее утро, то ли вечернее марево — по тусклой голубизне не понять. Из одежды на мне остались лишь трусы и сбившиеся, перекрученные бинты. Ключица от резкого движения кольнула в мозжечок, точно заново раскрошилась.

— Эй! — окликнул я негромко. — Тут кто-нибудь есть?!

Дверь отворилась, вроде и не была заперта. Вошел бычара в тельняшке, рявкнул грубо:

— Чего надо?

— Да вот, — заискивающе развел я руками. — Где я, не подскажешь, браток?

Бычара, не мигая, молчал. На всякий случай я добавил:

— Извини, если побеспокоил.

— Ты хоть знаешь, который час?

— Нет.

— Жрать, что ли, захотел?

— Угу, — сказал я.

Бычара ушел, не притворив дверь, и вскоре вернулся с бутылкой кефира и батоном белого хлеба.

— На, пожуй пока. Еще чего-нибудь надо?

— Покурить бы.

Парень достал из нагрудного кармана пачку «Кэмел», отсыпал на тумбочку несколько сигарет, туда же положил зажигалку.

— Теперь все? Говори сразу. Хоть еще покемарю часок.

— Ты меня сторожишь?

Усмехнулся покровительственно:

— Чего тебя сторожить, и так никуда не денешься.

— Да мне никуда и не нужно, — уверил я. Парень мне понравился: он был из тех, в ком нет двойного дна. Велишь такому накормить — накормит, прикажут запечь живьем на углях — и глазом не моргнет. Я сам бы хотел таким уродиться, да, видно, припозднился.

— Ладно, — буркнул он, — по-пустому не зови. Пойду покемарю.

С неожиданным аппетитом я поел мягкого хлеба, запивая кисловатым кефиром. Зажег сигарету и босиком, по ледяному полу дошлепал до окна. В богатом я очутился поместье: ухоженные цветочные клумбы, липовая аллея, в отдалении яблоневый сад и еще дальше, почти на горизонте, — очертания высокого каменного забора. Через решетку и стекло все это мирное великолепие, словно сошедшее с подарочного слайда, открылось мне сверху, со второго или третьего этажа. Сомнений не было: я в логове демократа. Возможно, где-нибудь среди этих пышных клумб меня скоро и закопают. Непонятно было, в чем заминка. Историческая практика подтверждала, что самые лучшие компостные удобрения получаются из хлипких, чувствительных интеллигентиков, любящих при жизни порассуждать о судьбах Отечества.

Ноги окоченели, и я вернулся в постель. Лег, укрылся пледом, закурил вторую сигарету и начал думать. Думалось хорошо, голова была пустая. Зачем меня сюда привезли? Кому я понадобился живой? Ответов на эти вопросы было, по меньшей мере, три. Первый: Гречанинов спекся и Могол спекся, допустим, они перестреляли друг друга, но меня захватили чуть раньше, и тот, кто сменил Могола, один из его преемников, решил сохранить меня в законсервированном виде как важную вещественную улику. Это было самое маловероятное предположение, оно не выдерживало никакой критики. Если Могол и мой дорогой наставник оба отбыли в иной мир, то на кой чертя сдался соратникам Могола? Не разумнее ли было обрубить все концы? Перевозить отыгранную пешку куда-то за город, укрывать пледом, кормить свежей булкой с кефиром — это все чушь. Спихнул в канализационный люк — и никаких хлопот. И потом, если они ухлопали Гречанинова, то с какой стати так настойчиво выспрашивали о том, где он живет и кто он такой? Гречанинов жив, вот что я скажу вам, господа!

Вторая версия: Гречанинов цел и невредим, выбрался из расставленных сетей, замочив Могола.

В этом случае я им действительно нужен как приманка, как источник сведений, которые могут пригодиться в розыске. Поймать Гречанинова необходимо хотя бы по той причине, что нельзя пускать такую работу, как отстрел паханов, на самотек. Еще важнее узнать, кто санкционировал акцию. Вряд ли кто-нибудь в здравом уме поверит, что такое дельце обтяпали двое придурков по собственному почину. Да, тут все сходилось, кроме некоторых нюансов. Например, почему они начали допрос с Валерии? Выяснить, где девушка, — вот что было для них самым важным. Они знали, что сыворотка действует недолго, но потратили на это уйму времени: тщательно, скрупулезно уточняли месторасположение складов, подходы к ним и прочее. С чего бы такая дотошность и рьяность, если допустить, что сам Могол накрылся пыльным мешком? Какую особую ценность могла представлять для них взбалмошная, распутная девица? Не логичнее ли было в первую очередь заняться Гречаниновым, чье таинственное существование таило в себе неведомую опасность, угрозу нового теракта? Похотливая девица с тремя извилинами и оголтелый убийца, за спиной которого, скорее всего, стояла какая-то обнаглевшая неизвестная группировка, — кто важнее? Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы ответить на этот вопрос. И еще. Как все трое засуетились, когда поверили, что Валерия жива и добраться до нее можно за пятнадцать минут. У цыгана зенки засверкали так, точно он сорвал крупный банк, а один из его помощников, ликуя, отвесил мне подзатыльник, как брату.

Я закурил третью сигарету и повернулся на спину. Солнце подступило к окну, и коричневые срезы сучков на гладких потолочных досках проклюнулись, как зоркие зверушечьи глазки. Нет, я не ошибался, расспросы о напарнике, установление его личности тянулись уже как бы вторым планом, хотя были тоже важны. Таким образом, крутая девица, комплексующая на влагалищной почве, представляла для допросчиков, а главное, для того, кто ими командовал, неизмеримо большую ценность, чем все остальное. Объяснение этому факту было лишь одно: Могол жив, и я у него в плену. Радоваться тут нечему, но, во всяком случае, появлялся шанс, пока Гречанинов на свободе, продлить свои грешные дни.

— Эй! — окликнул я в полный голос. — Господин охранник! Можно вас на минутку?!

Как час назад, бычара возник мгновенно, но на сей раз без тельняшки. Ее он нес в руке.

— Чего опять?

Невольно я залюбовался его мощным торсом: дает же Бог силушки любимым чадам перестройки.

— Поспал немного, браток?

— Говори, чего надо?

— Тельняшку простирнуть решил?

По простодушному лику юного Сталлоне промелькнула черная тень, но от грубости он удержался.

— Прикол, да?

Я потянулся за сигаретой.

— Давай, что ли, познакомимся? Нехорошо как-то без имени. Тебя как зовут? Меня — Саней.

Бычара озадаченно почесал щеку пятерней, прикидывая, возможно, не садануть ли наглецу пяткой в рыло. Но похоже, инструкции у него были строгие.

— Как меня зовут, тебе не надо. Тебе надо тихо лежать и ждать. Если жрать хочешь, принесу.

— Видите ли, молодой человек, — сказал я как можно любезнее. — Вам может показаться, что Шота Иванович на меня обижен, но это не так. Просто у нас маленькая размолвка. На самом деле я ему вроде родного сына.

Двойник Сталлоне криво ухмыльнулся:

— Да по мне ты хоть кем будь. Я же тебя не трогаю. Чего приказано, то и исполняю.