Вячеслав Денисов - Дело государственной важности Страница 41

О, нет предела благодарности твоей, великий и могущественный Аллах… Ты позволил умереть с кровью на теле. Воин должен умирать, видя свою кровь. Рай господень, кущи небесные, блаженство вечное, тобой дарованное…

Выстрелов стало вдвое меньше. У тех и других заканчивались боеприпасы, и половина из находящихся на заводе уже не могла стрелять. Несколько боевиков, воровато оглянувшись, положили оружие на кирпичи и стали медленно отходить назад. В этих развалинах затеряться так же легко, как, обстреляв колонну неверных в Октябрьском районе, по развалинам уйти в глубь Грозного.

Сейчас условия те же. Развалины на развалинах. Пятясь назад, чтобы не заметили свои же, можно уйти в глубь этого кораблестроительного города-призрака так далеко, что окажешься в другом районе Мининска. Главное – покинуть район. Уже все понятно. Шакалы не отступят и на мировую, как когда-то, не пойдут. Здесь нет ни их премьер-министра, ни главнокомандующего, ни министра внутренних дел. Здесь командует какой-то штатский большой мужик, который уже дважды высовывался с верхотуры водокачки и что-то кричал штурмовикам. Его хорошо видно в прицел, но он лис хитрый – выскочит, посмотрит и снова за укрытие.

Два раза Алу его брал в прицел и дважды ругался, когда лис оказывался хитрее его.

Они наседают, они давят… Пора уходить.

Алу трижды отползал, дважды вскакивал и перебегал. Под разными углами, но все – назад.

Он пробежал еще метров сто, затаился за выступом одного из цехов, и вдруг в груди появилось чувство, которое приходит всякий раз, когда опасность миновала.

Алу засмеялся. Пусть умирает Руслан с Абдул-Керимом. Пусть умирают все. Он придет к братьям и скажет: «Люди, это был настоящий ад… Наши братья умирали у меня на глазах. Неверные наваливались десятками, они стреляли в нас, забрасывали гранатами. Рядом со мной разорвалась одна – Аллах всемогущ! – он отвел руками осколки, но ему не хватило рук отвести волну. Она накрыла меня и завалила пылью… Я пришел в себя, когда бой был закончен. Мы бились до конца, до последнего патрона. Меня не заметили, и я пролежал до вечера. Аллах уберег меня во второй раз. Он хотел, чтобы я остался жить и рассказал вам о смерти его воинов».

Он скажет так. Алу поймут, ему поверят. Дадут денег, отвезут подлечиться в Турцию или Грузию. Да, Аллах не хочет его смерти.

Отвалившись от стены, Алу развернулся и уперся в автоматный ствол стоящего перед ним мента. Позади него, держа Алу на прицеле, стояли еще двое. А за их спинами – Алу повел мутными от горя глазами – находились в цепи, в укрытии, еще около двух десятков.

– Я знаю, – сказал мент, и нижняя часть лица его, затянутая маской, шевелилась. – Ты мирный рабочий завода. Стрельба началась в тот момент, когда ты выпиливал штурвал для ледокола.

– Нет! – залепетал Алу, дрожа ладонями перед собой. – Я бедный человек. Я искал алюминий, медь-шмедь, чтобы заработать немного денег для детей… Мы уехали из Грозного, мы боимся войны, но никто не дает мне работу…

– Заткни его, – раздраженно скомандовал кто-то за спиной спеца. – Вон еще один беженец…

– Я болен, – сказал Алу, вспомнив, от чего в Аргунском ущелье отошел к Аллаху брат Резван, – у меня лейкемия.

– Тебе повезло, – оживился неузнаваемый спец, уже поглядывая в сторону бегущего навстречу неведомому Муслиму. – Я как раз по части онкологии.

И металлический приклад его короткого автомата выбил из головы Алу остатки сознания.

Телефон, как всегда, зазвонил не вовремя. Он всегда звонит в неподходящий момент – либо на совещании у Генерального, либо при допросе подозреваемого накануне достижения «момента истины», а сейчас это произошло совсем в издевку. Високосный год, что поделаешь: нужно управлять боем, который вошел в стадию своего апогея, а кому-то позарез хочется поговорить с советником юстиции.

Кряжин выдернул трубку из кармана и посмотрел на табло. Общения со следователем искал начальник следственного управления Генеральной прокуратуры Смагин.

– Я слушаю вас, Егор Викторович!

– Плохо слышно, Иван! – кричал в трубку Смагин. – Шумы в эфире!

– Это не в эфире, это в натуре. – Советник оторвался от трубки и прокричал в рацию: – Вытаскивайте Сидельникова! Пусть остальные отходят, их встретят! Отрежьте джип!.. Что вы говорите, Егор Викторович?

– У вас там машина застряла, что ли? – настойчиво стремился выяснить ситуацию начальник управления.

– Есть чуток, – согласился советник.

– Иван, в земле возле одного из домов на Рублевском нашли тела Занкиева и Пуштина.

– Это юриста второго, мать его, класса, что ли? – оцепенел Кряжин. – Вместе с управляющим «Потсдама»?! А судьи Харлампиева рядом с ними не было?

– Им перерезали шеи и закопали в одной яме. Соседка заметила, как стая бродячих собак дружно роет землю.

Смагин рассказал, как бдительная старушка сообщила о подозрениях мужу, отставному полковнику ФСК, а тот ничего подозревать не стал, дабы отвязаться от измучившей его за двадцать пять лет службы своей бдительностью супруги, набрал номер ближайшего РОВД и направил к месту собачьей работы патруль.

Выяснилось, что внизу лежал Занкиев, над ним – Пуштин. А земля, выброшенная на бруствер, принадлежит некоему Магомеду-Хаджи Магомедову. Но самого хозяина не оказалось дома, а после выяснилось, что Магомед-Хаджи убыл сначала в столицу, а потом в Турцию.

А еще Смагин обратил внимание на то, чему не придали внимания милиционеры. Тела в яме были присыпаны таким образом, чтобы в ней в последующем уместился еще один труп.

– Наверное, Харлампиева, – предположил, не в силах простить судейской бессовестности, Кряжин.

– Или Колмацкого, – сказал Смагин. – Его, кстати, нигде не могут найти.

– Я понял, Егор Викторович, – засуетился советник, замечая, что бог войны Марс стал покровительствовать войскам специального назначения. – До связи. У меня тут масть пошла.

Они распрощались, и Кряжин, еще не успев на бегу по крутой рассыпавшейся лестнице поместить телефон в карман, закричал в рацию:

– Сидельникова вытащить! Сидельникова!..

– Нехорошая ситуация, – вздохнув, сказал Куджо. Руки его уже занемели, и он не сводил глаз с гранаты. Одно дело держать на весу бритвенное лезвие, и совершенно другое – шестисотграммовую гранату. Это было несовместимо даже при том условии, что Хараев имел значок «Мастер спорта», а Сидельников всего лишь «Отличника милиции». – Нам бы сдаться, а, Хараев? Руки у обоих устали.

– Я сейчас разожму руку, пес, и все закончится, – пообещал чеченец. – Не волнуйся.

– Почему же не разжимаешь?

– Хочу посмотреть перед уходом, кого из своих людей в рай допускать, а кого резать.

– Не круто? – удивился Сидельников. – У вас у врат что, уголовники дежурят? А Магомеда-то Хаджи мы взяли в Москве, Хараев. Сдал всех вас с потрохами.

– Ты лжешь, пес!..

– Говорит, – невозмутимо продолжал сыщик, – хотел, как Шамиль: повыпендриваться для вида, а после – на службу государеву. Стал бы губернатором, говорит, пересажал бы всю эту скверну. Железом каленым выжег. Это про вас, «шестерок».

Хараев хищно осклабился. Посмотрел на кулак свой, побелевший от напряжения, за окно, где СОБР вязал пленных и собирал раненых, и сплюнул себе под ноги.

– Не мы, так другие придут… Вы здесь пассажиры временные.

Сидельников хотел спросить: «Где это здесь?», но этого не понадобилось.

– Это земля Аллаха. Если Магомед-Хаджи шакалом оказался, будет другой. Если ты врешь, собака, то ждать недолго.

Его опустошенный взгляд капитан успел поймать за мгновение до крика Хараева и с силой провел лезвием по его шее…

Иного решения у него не было. Ему не нужен был сейчас решительный жест, разжимающий пальцы, сдавливающие чеку. Сев в машину, Абдул-Керим предусмотрительно защелкнул центральный замок, и за три-четыре секунды, пока горит пороховой столбик во взрывателе, дотянуться до панели, нажать на кнопку, распахнуть дверь и вывалиться из джипа Сидельников не успел бы при всем желании.

За мгновение до крика «Аллах акбар!», прозвучавшего в машине как предвестник смерти, Сидельникову нужно было внутреннее расслабление Хараева. Достичь его он мог только одним способом.

Понимая, что теряет важного свидетеля, но это будет лучше, нежели его разорвет в клочья вместе с ним, он рассек авторитету артерию и заставил его вздрогнуть всем телом…

С таким звуком тонкий нож шелестит, разваливая кожуру дыни.

Кисть не разжалась, а просто ослабла. Этого мгновения оперу хватило, чтобы упасть ниц, на колени бандита, и, обливаемому его горячей кровью, схватить зубами взрыватель гранаты.

Хватать ее рукой было поздно, да и рука та, занемевшая от получасового напряжения, уже не слушалась. Он просто выбил бы гранату непослушной кистью. Та закатилась бы под сиденье. И тогда оставалось бы уповать лишь на то, что без ног, если повезет, жить тоже можно.