Роджер Желязны - Покойся с миром Страница 42

Потом Доминик подошел к Виктору и дал ему напиться из фляги. Я облизнул губы — мне тоже ужасно хотелось пить. Доминик закурил, сунул сигарету Виктору в губы. Моралес не приближался.

Через несколько мгновений Доминик сделал быстрое движение правой рукой, и я не сразу понял, что произошло. Он достал нож из ножен и молниеносным движением перерезал Виктору горло.

Потом он стал действовать методично: потушил окурок, сиял с трупа ремень с флягой, ножом и пистолетом. Повесил ремень себе на плечо. Обшарил карманы покойника, взяв все, что в них лежало, я не видел точно, что именно. После этого растянул тело на земле, сложил руки на груди. Моралес громко назвал его дураком, но Доминик, не обращая на него внимания, стал срезать ветви с листьями и закрывать ими тело. Потом он постоял над ним в течение нескольких секунд, склонив голову, перекрестился, наклонился и поднял с земли винтовку.

К нему подошел Моралес, что-то сказал, и они продолжили путь в прежнем направлении.

Я долго лежал не двигаясь, обдумывая то, чему только что стал свидетелем.

Раненых подельников убивают, если они могут сообщить противнику какие-то ценные для него сведения. Что пагубного для Моралеса мог сообщить группе безграмотных туземцев Виктор? Ничего или очень мало. Следовательно, учитывая, что я слышал стрельбу и Моралес явно спасался бегством, преследовал его кто-то другой, а не местные жители. Кто?

Я, естественно, даже догадаться не мог, кто это был. Лес, очевидно, кишел разбежавшимися индейцами, людьми Моралеса и неведомыми преследователями последнего. А причиной переполоха, скорее всего, были документы Бретана. Я единственный знал, где они, поэтому представлял для всех интерес не меньший, чем хорошее полотно в Музее Искусства Джона и Мэйбл Ринглингов. Я должен был опасаться тех, кто находился впереди, и тех, кто сзади, не говоря уже о тех, кто слева, справа и сверху.

Думая об этом, я медленно двинулся вперед.

С расстояния нескольких ярдов осмотрел полянку — вроде все тихо, — однако для верности решил обойти ее стороной.

Никаких ловушек не было, не было и признаков погони. В течение часа я, сократив расстояние, продолжал идти за Моралесом и Домиником, держась далеко справа.

Они остановились на привал примерно через два часа, и я с удовольствием воспользовался этой возможностью, чтобы тоже отдохнуть. Лег на живот и стал наблюдать за ними, пока они сидели на поваленном дереве, курили, держа винтовки наготове. На этот раз я рискнул подползти ближе, так как уже начинало темнеть.

Моралес, Моралес… Ты так близко, а у меня, к сожалению, нет винтовки.

Сейчас мы подобны одиноким плотам в бескрайнем синем океане, непрерывно приближающимся друг к другу, но ты даже не подозреваешь о моем существовании. Терпение? Его у меня хватает, и я весь отдался блаженному чувству предвкушения возмездия. Ах, если бы вы с Домиником разошлись в стороны хотя бы на короткое время, это значительно упростило бы мою задачу. Впрочем, если не сейчас, то… ночь будет длинной и очень темной.

Они продолжили путь, прежде чем стемнело. Я последовал за ними и нашел отличное укрытие в густых кустах, когда они снова остановились.

Они начали срезать ветки, чтобы устроиться на ночлег. Тихо переругивались. Костер разводить не стали. Курили, пили воду из фляг, обсуждали возможность подстрелить утром какое-нибудь животное, чтобы поесть.

Я вспоминал наше с Марией заключение, допросы, мое обещание отомстить…

Нет, завтра тебе не придется охотиться, Моралес. Я возражаю против того, чтобы ты предстал перед судом и понес законное наказание. Мои принципы позволяют мне совершить над тобой самосуд. Я не верю в высшую меру наказания, поскольку не верю, что государство имеет право лишать человека жизни. Однако ничего не имею против убийства. Никогда ни с кем не заключал общественный договор и всегда по убеждениям и характеру был анархистом. Не чувствовал себя ответственным за устройство этого мира, поэтому и не считал необходимым соблюдать установленные правила. В качестве жертвы общества я был готов сосуществовать со злодеями худшими, чем я, пока не были превышены пределы допустимости. Когда такое происходило, я либо убегал, либо наносил ответный удар, часто анонимно и оружием, которое находилось в моем распоряжении, а не тем, применение которого допускалось. Я счастлив, конечно, что не все придерживались моих взглядов, иначе я не мог бы жить так, как жил, то есть где-то на границе между цивилизацией и недовольством ее благами, потому что прежнего положения вряд ли можно было добиться и меня насильно лишили бы пребывания в состоянии aurea mediocritas.[19] Возможность возникновения подобного состояния по-прежнему была весьма туманной, что приводило такого прагматика, как я, в отличное расположение духа. Моралес, я сражаюсь не за победу, а за сохранение равновесия. Никакой победы не будет, но твоя смерть позволит мне сохранить тупиковую позицию на переговорах с существованием. Отдохни пока. Я тоже отдохну. Это ничего не изменит. Завтра тебе не придется охотиться.

Они долго сидели и разговаривали, потом легли — видно, решили поспать. Но все не умолкали. Это расстраивало все мои планы. Как только я решал, что они задремали, один из них начинал что-то бормотать и все повторялось в который уже раз. Бессонница? Волнение и страх? Вероятно. Я сам чуть не заснул.

Стало совсем темно, и когда над нами пролетел вертолет, лишь свет звезд позволял видеть его очертания. Он летел довольно высоко, но звук было легко узнать. Кажется, я слышал его и раньше, но четко различил лишь на этот раз.

Этот шум, конечно, разбудил их, и снова начались разговоры. Через некоторое время они закурили. Я подумал, не стоит ли подползти ближе, чтобы узнать, о чем они говорят. Но решил не делать этого, потому что тема их разговора уже не имела никакого значения.

Потом они стали говорить громче, я несколько раз услышал слово «часы», Доминик поднес левую руку к глазам.

Затем, тяжело вздохнув, встал, походил немного, посмотрел вокруг и сел на камень, положив винтовку на колени. Моралес остался в горизонтальном положении.

Великолепно! Все время я боялся, что они забудут о необходимости выставить часового. Они, слава богу, не забыли, что упрощало мою задачу.

Я испачкал ладони и лицо свежей грязью на случай, если старая начала отваливаться. Как приятно пахла эта смесь перегноя и земли. Потом осторожно покинул свою позицию, чтобы осмотреть лагерь с тыла и флангов. Обошел его три раза, постепенно расширяя круги, чтобы удостовериться, что никто не поступает со мной так же, как я поступаю со своими жертвами. Через некоторое время решил, что мои подозрения на этот счет относятся к области метафизики.

Подошел к ним, на этот раз гораздо ближе, чем раньше. Доминик встал и отправился в дозор. Я наблюдал за ним в течение не менее пятнадцати минут, пока он бродил, шевелил кусты и всматривался в темноту. Мои глаза уже привыкли к темноте, насколько позволял эффект Пуркинье,[20] кроме того, немного помогало призрачное сияние лунного диска.

Он снова сел на камень, и я приблизился еще на несколько футов. Я мог бы расправиться с ним при помощи мачете, если бы решил напасть немедленно. Но ведь я был уверен, что он закричит, может быть, даже успеет сделать несколько выстрелов, прежде чем я с ним покончу. Моралес тотчас проснется, и мне тоже придет конец. Я должен был покончить с Домиником в полной тишине.

Я подполз ближе, дыша широко открытым ртом.

Он снова встал и огляделся. Я замер.

Он отошел влево и остановился. Таким образом он подошел ближе ко мне, а от Моралеса его отделяло футов двадцать — двадцать пять. Пистолет по-прежнему висел у него на ремне, а винтовку он оставил у камня. Я никак не мог объяснить его действия…

…пока он не сорвал горсть листьев с ветки и не расстегнул ремень. Положив его на землю, он расстегнул штаны и спустил их вместе с трусами до колен.

Я начал двигаться прежде, чем он успел присесть.

Бесшумно подкрался к нему.

Конечно, не самый приятный способ умереть, но я не собирался смотреть этому дареному коню в зубы.

Он должен был умереть. Я не мог рисковать, пытаясь просто лишить его чувств. Если первый удар окажется неудачным, мне не справиться с двумя здоровыми мужчинами.

Доминик уперся обеими руками в землю для равновесия, а голову наклонил вперед.

Я поднялся на колени, выдвинул левую ногу. Поднял мачете высоко над головой и встал.

Человеку свойственно ошибаться. Жаль.

Лезвие, уже ринувшись вниз, зацепилось за какую-то проклятую лиану.

Доминик услышал, что-то прохрипел, вскинул руки и свалился на левый бок.

Я услышал хруст кости в руке, когда промахнулся мимо его шеи. Он закричал.

Я выпустил из руки мачете и попытался правой дотянуться до ремня с пистолетом. Левой обхватил его за шею и поднял на ноги перед собой.