Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести] Страница 42

Он подумал, что Краузе с его экспансией, конечно же, инфернальная сволочь, но он, государственный человек, действует от имени государства теми методами, которые находит, он же, Корочкин… Кто он?

Встал со скамейки, за решеткой бульвара тянулся к низкому небу четырехэтажный дом. Господи, здесь же была квартира Калинниковых! С того последнего разговора с подполковником он больше никогда его не видел, да и не стремился увидеть. Зачем? Тогда, двадцать лет назад — конечно, а сейчас? Ведь интересно же — что с ними стало? Зайти, осторожно расспросить соседей. О Господи, да наперед все известно: Таня умерла, мадам Калинникова — тоже, самого сгноили в тюрьме. «Белогвардеец» же… A-а, была не была: можно объяснить, что дальний родственник, из провинции, — и Корочкин решительно зашагал к дому. Он вошел в подъезд, поднялся по выщербленной лестнице и остановился у квартиры номер 8 — он помнил этот номер еще со слов Митеньки. Поколебавшись мгновение, позвонил и тут же подумал: зря. Служебной необходимости нет, а любопытство в сложившейся ситуации — чревато. Послышались мягкие шаги, двери открылись, на пороге стоял Калинников. О и очень постарел, но все еще смотрел фертом, даже потертый бархатный халат сидел на нем, как офицерский сюртук.

— Вам, простите, кого? — спросил он, подслеповато щурясь.

— Я… ошибся, — глухо сказал Корочкин, догадываясь, что Калинников его не узнает. Неужели так изменился? Да-а… Тюрьма не молодит, не красит. — Простите великодушно, я не в то парадное зашел.

— У нас только одно парадное, — пожал плечами Калинников, — впрочем, как вам угодно, — он закрыл дверь.

Корочкин спустился вниз, пожилая женщина суетилась у порога, подзывая собаку. Та не шла. Корочкин присел на корточки и свистнул, пес мгновенно подлетел. Он поймал его за ошейник.

— Вот спасибо… — разахалась женщина, — такой озорник, не знаю, что и делать, а свистеть — не умею.

— Я из провинции приехал, — сказал Корочкин, — лет десять здесь не был, зашел к приятелю — никого. Вы извините, у нас говорили, что сидит он, не знаете? Калинников?

По выражению ее лица Корочкин понял, что она колеблется — сказать или нет.

— Понимаете… — она замялась. — Теперь у товарища Калинникова все хорошо.

— Спасибо. — Корочкин ушел. Шагов через десять оглянулся: женщина смотрела вслед с тревожным недоумением.

Вернулся на бульвар, в голове мешалось. То, что Калинников сидел — это яснее ясного. Но вот то, что его выпустили… Это не лезло ни в какие ворота — с 27-го года Аникеев давал ему газеты регулярно, и он знал, что пересажали не только бывших, но и многих «своих». Это его радовало — душите друг друга, чем больше — тем лучше…

Оглянувшись, подчиняясь неистребимой профессиональной привычке, — по бульвару шли двое в серых прорезиненных макинтошах, с портфелями — чего это ему вздумалось обращать на них внимание? Стоп: он успел поймать отблеск взгляда и мог поклясться, что то был не случайный, скользящий взгляд, невзначай брошенный одним прохожим на другого, а цепкий, изучающий, вполне филерский. Кто они? От кого? От Советов или от немцев? Нет, не от Советов. Они другие. Почему? Вроде бы какая-то особенность промелькнула, задела внимание… Вот! Они весело переговаривались. Почти смеялись. Идиоты… Неистребимая страсть филеров прикрывать свои острые глаза смехом. Сколько раз в былые времена шкурил и школил своих за этот примитивный способ… Ишь, улыбаются, кретины. Не возьмут в толк, что никто здесь не улыбается. Значит, кто же они? Русские? Вряд ли… Самый глупый русский все же сориентировался бы. Да и не послал бы Краузе глупых. Выходит, это немцы? Его даже бросило в жар от подобного предположения. Значит, Краузе и в самом деле придает операции столь большое значение, что решил рискнуть своими кадровыми людьми, да еще такими дефицитными, в абсолюте владеющими русским языком?..

Это надо принимать серьезно.

Он больше не оглядывался, немцы могли заметить, и тогда вся игра — насмарку. Игра? Он еще не отдавал себе отчета в том, что затеял игру, еще не было цели, да и смысл всего происходящего оставался туманным. Главное — не выдать себя. Они должны быть уверены, что все идет по их плану. Он с удивлением обнаружил, что совсем не утратил высших кондиций былой профессии: чувствовал их спиной, затылком, всем своим существом. Они шли сзади, он был абсолютно уверен в этом, как и в том, что пока хотя бы один из них будет вести за ним наблюдение — он будет это чувствовать. Вот и прекрасно, потому что это — его очевидный плюс и их очевидный минус. Интересно — почему они не разделились? «Вести» в четыре глаза, но с разных позиций — и умнее, и надежнее. Что их заставило пренебречь этим золотым правилом? От вдруг возникшей мысли он даже рассмеялся: Господи, да ведь это немцы! Немцы, и все тут! Конечно, они умны. Конечно же — в совершенстве владеют и ремеслом, и основой ремесла — психологией. Но они — арийцы! Высшая раса! Да они даже и в мыслях никогда не поставят себя на одну доску с ним, славянином, человеком в лучшем случае «достаточно полноценным»! Тем более и предполагать не станут, что он, не дай Бог, умнее и хитрее, не может быть такого, потому что не может быть никогда! Чего-чего, а самонадеянность у них — в основе мировоззрения. Вот они и идут себе спокойно сзади, в сорока шагах, — ну где ему догадаться, что Краузе пошлет контролеров… Он остановился: контролеров? А может быть, смысл в том, что в определенный момент они возьмут операцию в свои руки? Когда? Да просто все… Что для них главное? Не брошка эта проклятая, а «Зуев». Но если так — они подождут, пока «Зуев» найдется, и возьмут брошь с его помощью, благо место на лесной дороге он знает. Ему же, Корочкину, выйдет карачун. Ну что ж, господа арийцы, теперь можно и потягаться… С чего начнем?

Он сел на трамвай — важно было выяснить, как поведут себя немцы, главное же — хотелось спокойно обдумать дальнейшие шаги. Куда идет трамвай — он не знал, ехал просто так и очень удивился, когда, заскрежетав на повороте, вагон остановился посреди вокзальной площади. Он сразу узнал вокзал — длинный, одноэтажный, из красного крашеного кирпича, с фигурными наличниками и петушками. Решение пришло мгновенно: нужно ехать до станции «10-я верста» — на пригородном поезде, а там пройти до нужного места, это недалеко, верст шесть. Немцы, конечно, поедут за ним. Он выведет их на дорогу, обозначит нужное место — без обмана, все точно. И тогда они убедятся в двух обстоятельствах: первое — он не видит за собой наблюдения. Второе — он честно выполняет все обещания, данные Краузе. А там посмотрим…

Он прочитал расписание — нужный поезд отправлялся через несколько минут, ему везло. Нырнул в тоннель и через мгновение оказался у вагона, он был почти пуст, на скамейках сидели всего несколько человек, у всех были лопаты. Он догадался, что люди едут на огороды, и лишний раз отметил для себя, что живут теперь трудно. В какой вагон сели преследователи и сели ли они вообще — он не знал и почему-то перестал об этом думать. Видимо, сработал профессионально-точный расчет, и мысли переключились. Он стал вспоминать рассказ Калинникова о встрече с красными на 242-й версте. «Мы враги, а вы — не бандиты». Все верно. Они не бандиты. Пленных они не расстреливали. Фронтовых офицеров — никогда. Это было известно точно. Только сведения эти никогда не включались в сводку. Зато уж если случались эксцессы, а они случались, — как благодарили из канцелярии! Как сыпались награды! И как разливались газеты: «зверства большевиков! Гибель ни в чем не повинных людей!» И всяко-разно еще… Они не бандиты. Запоздалая, сильно запоздалая мыслишка…

Поезд тронулся, за окошком поползли, а потом и замелькали бревенчатые домики предместья, все похожие, почти одинаковые, с тесовыми крышами «коньком» и крытыми дворами. Состав взобрался на высокую насыпь, домики сразу провалились, превратились чуть ли не в спичечные коробки, обозначилась улица, по ней шла рота красноармейцев — повзводно, впереди роты шагал командир, впереди каждого взвода — тоже. Он вдруг почувствовал волнение — строевую часть Красной Армии он видел впервые, во всяком случае, за пятнадцать лет впервые. Те, прежние красноармейцы, были для него просто врагами. Эти же, что мерно вышагивали теперь там, внизу, почему-то были так похожи, так похожи… На русских солдат. К которым он так привык с детских лет, потому что видел их так часто…

Через пятнадцать минут он спрыгнул на деревянную платформу и осмотрелся. Сошли две женщины деревенского обличья и один мужчина в железнодорожной форме. Больше никого не было. Не дожидаясь, пока тронется поезд, он спустился по расшатанной, скрипящей деревянной лестнице и шагнул в сыпучую и вязкую пыль проселка. Эта дорога вела туда…

За двадцать лет здесь ничего не переменилось — такая же первозданная тишина, от которой сразу зазвенело в ушах и толчками забилось сердце, словно не могло справиться с этим давно забытым ощущением, и тяжелый, мокрый запах еловых лап, и тучи комаров, беззвучно повисших над головой. Он шел, узнавая каждый поворот дороги, казалось, даже огромные валуны, то и дело поднимавшиеся из высокой травы, знакомы, потому что запомнились с того дня. Дорога обогнула невысокий холм, поросший соснами, прошла мимо озерца с зеленоватой водой — комаров здесь было особенно много, они набросились на него с отвратительным, вызывающим содрогание писком, он сразу покрылся красными, на глазах вспухающими пятнами, зуд был так силен, что захотелось содрать кожу, но уже через мгновение он забыл обо всем: немцы были сзади, он это почувствовал и знал, что не ошибается. Они шли лесом аккуратно, сторожко, он поразился этому их умению, у него даже мелькнуло сомнение: а может быть, это все-таки русские? Если так — все проще. Поиск агента организует именно он, на их же долю останется только посильная помощь, ну и контроль за ним — если таковой им поручен; вообще в этом случае он останется главным на все время операции. Если же это немцы — ситуация осложняется. Узнав место, они не отпустят его ни на миг, а искать Зуева наверняка станут сами, выжимая необходимые сведения.