Леонид Словин - Война крыш Страница 44

Я кивнул хозяину-арабу, мы были знакомы. — Наша жизнь, как кофе, — черная, с осадком и горькая, но пьем и получаем кайф… — Он узнал меня.

Дверь кафе оставалась открытой. Я пил кофе с кардамоном, смотрел на площадь впереди.

Она называлась Омар ибн-Хаттаб.

Тут ничего не менялось.

Несколько православных греческих священников в черных мантиях, беседуя, прошли мимо. Две арабские женщины в непременных белых платках, строгих платьях сопровождали пожилого мужчину в галабее.

Рядом с «Самарой» был отель «Империал», где в свое время останавливался Бунин, выходил на балкон. У отеля стоял первый в городе газовый фонарь. Теперь, как я слышал, «Империал» принадлежал Ватикану.

Расплатившись, я еще прошел мимо Армянского квартала.

Две улицы внутри стен Старого города повторяли направление древних Кардо и Декуманис, какие были еще в то время, когда город назывался Элиа Капитолина.

Легко было представить их — мощенные булыжником, с тянувшимися вдоль улиц зловонными канавами, за которыми паслись лошади и верблюды.

Местная знаменитость — мужик в хитоне, с арфой, в золоченой короне, работавший то ли под царя Давида, то ли под купца Садко, — шустро сиганул через дорогу: впереди двигалась очередная группа христиан-паломников…

На каменные плиты под ногами были нанесены насечки, чтобы не поскользнуться.

Западная стена храма была где-то рядом.

Я знал правило:

«Нельзя не подойти к ней, даже если случайно здесь оказался…»

На полицейском КПП вместе с солдатом-эфиопом стоял светлый российский парень…

— Привет…

— Спасибо.

Я не написал записку Всевышнему с моими просьбами и не оставил в стене.

Господь не был бюрократом, требовавшим письменного ходатайства. Записки передавали от тех, кто не мог прибыть сюда лично…

На обратном пути я прошел мимо белого Троицкого собора и Русского подворья, принадлежащих Московскому патриархату.

Здания последнего арендовало Иерусалимское окружное управление полиции.

В направлении Русского подворья, где помещались тюрьма и полиция, с трелью пронеслась полицейская машина.

Я постоял, наблюдая за израильскими ментами.

В помещении, где принимали передачи для арестованных, толпились несколько арабских женщин в белых платках, соседняя дверь вела в лабораторию Минздрава.

Высокая длинноногая дама-полицейский — в зауженных форменных брючках и голубой сорочке, в шапочке с козырьком — садилась за руль. её «тойота» с красными полицейскими номерами преградила путь подъехавшему полицейскому микроавтобусу с опущенными жалюзи… В нем везли арестованных.

Они пели. Я узнал мотив. Знакомая лагерная мелодия. Молодые голоса.

Я разобрал слова. Православный Троицкий собор. Израильская полиция. Зной. Ивритские буквы. Иудейские горы…

Какое-то наваждение… В машине пели на русском:

«Голуби летят над нашей зоной…»

Я вернулся к автомату на площади Кикар Цион. Улица Бен Йегуда после недавнего взрыва, о котором я услышал в Москве накануне вылета, была снова само спокойствие и беспечность.

Какие-то дамы с цветными пляжными зонтами проплыли мимо. Я услышал русскую речь, она звучала тут все чаще.

Пенсионерка «золотого возраста» прошла рядом со мной рука об руку со спутником. Вся в белом. Круглая широкая шляпа. Цветок в руке.

Какая-то женщина впереди не давала себя обогнать. Когда её крупная верхняя половина уходила вправо, нижняя, не менее мощная, — по синусоиде отклонялась влево.

Я обошел ее, постоял у горящих на тротуаре десятков поминальных свеч — тут были убиты дети, выходившие из магазина с игрушками.

Мимо закрытого в этот час офиса Леа, нашего адвоката в Иерусалиме, вышел к остановке автобуса.

Какой-то пацан лет шестнадцати вынес из супермаркета ящик колы, поставил в багажник «тойоты».

Еще в самолете я прочитал о том, что компания «Кока-Кола» объявила приз — бесплатную поездку в США и еще ряд подарков, стоимостью поменьше, для любителей кока-колы.

Участвовавший в игре должен был собрать определенное слово из букв, скрытых под колпачком-пробкой каждой бутылки. Повсюду на улицах можно было видеть пустые бутылки со свинченными колпачками…

Москва, Шереметьево постепенно удалились от меня.

Я мог теперь ехать на Бар Йохай.

Усатый, с жирными складками на бритом затылке полицейский разговаривал с широкоплечим высоким мужиком, по виду полицейским детективом. Высокий держал в руке шлем мотоциклиста.

Мне следовало держаться от них подальше.

Как человеку, статус которого трудно определить однозначно:

«Телохранитель? Бандит?»

Через несколько минут я был уже на Бар Йохай. Тут жил прежде мой друг, который за это время нашел себе другое пристанище.

Меня смутил район, в котором жил партнер Марины. По моим представлениям, он должен был жить в престижных районах Рехавии, или Бейт-а-Кэрем, или в Восточном Тальпиоте…

«Катамоны — прибежище иерусалимской бедноты…» — охарактеризовал этот район ведущий израильского телевидения, сообщая о терактах в автобусах.

Узкая Бар Йохай вилась по склону одного из застроенных домами холмов, приютивших Святой город. Вдалеке виднелись холмистые складки Иерусалимских гор — и лесистые, и застроенные.

Если Воробьевы горы в Москве перенести в район площади Маяковского, чтобы автобусы огибали их, направляясь к Белорусскому вокзалу на дне глубокой впадины у предгорья, это было бы похоже на то, что я увидел…

Вокруг стоял не колышимый ни малейшим ветерком тяжелый сухой зной. Скрипела проволока… Кто-то подтаскивал вывешенное на просушку за окно белье. Где-то далеко рассыпалась трель мчавшегося на вызов «амбуланса» скорой помощи…

Череда многоподъездных стандартных зданий, построенных во время массового приезда репатриантов из Марокко, — пятиэтажных, на столбах — тянулась по кривой.

Точная копия один другого.

Нужный мне дом не отличался от других. Я его помнил.

На балконе в торце виднелось несколько пар джинсов, похоже, их не снимали со дня моего отъезда.

Тут же рядом высился огромный мусорный контейнер с люками и целым выводком диких израильских кошек…

Все было мне уже знакомо. Нижний, поднятый над тротуаром израильский нулевой этаж, наполовину сквозной, с несколькими квартирами. Незастроенная часть — нечто вроде галереи, закрытой сверху этажами на опорах. В непогоду тут гуляли дети, катались на скейтах и роликах,

Летом — обсуждали домашние дела, скрываясь от зноя.

Так было и сейчас.

Молодая великанша — в майке навыпуск, в тапках, в узких, обтягивающих рейтузах, с сотовым телефоном в одной руке, с сигаретой в другой — трепалась с соседями. Беседа текла лениво.

Дети рядом гоняли на роликах…

Первое же, что бросилось мне в глаза, когда я ступил на галерею, был прикрепленный скотчем к стене белый с траурной каймой листок — типографское объявление о смерти…

Я подошел. Сложил ивритские согласные буквы. Мысленно расставил гласные. Это можно было прочитать и как «Амран Коэн»…

Цифры внизу означали возраст, дату и часы погребения.

«На 50-м году жизни… 17-го в 12.30…»

«Мир его памяти…»

Я был готов к этому.

Болтавшие на галерее женщины сразу положили на меня глаз. Замолчали.

Я поздоровался.

Великанша — с гипертрофированными ляжками и грудью, с сотовым в руке — сразу приблизилась. Принялась объяснять:

— Ты не слыхал? — Инициатива исходила от нее.

Все они тут сносно знали английский. А кроме того', выходцы из арабских стран владели арабским или персидским. Марокканцы говорили еще и на французском.

Женщина была определенно марокканка.

— Прямо тут убили, в доме!

— Я, кажется, слышал. Кто он был?

— Нищий…

— Нищий?! Poor?

— Yes…

У миллионеров и уголовников могли быть свои прихоти.

— Нищий. С площади Кикар Цион…

Все сходилось. Адрес, площадь Кикар Цион…

— Я могла тебя видеть с ним? — Она называла меня на «ты», словно мы были знакомы много лет. Другого обращения тут не знали.

— Никогда…

— Почему ты интересуешься?

— Я журналист. Из Тель-Авива… — её напористость мне не понравилась. — И за что его убили?

— Из-за чего убивают нищих?! Из-за денег!

Ей не терпелось кому-то позвонить. Она выдернула короткую антенну сотового, набрала номер. Одновременно продолжала болтать со мной.

— Полиция их уже задержала. Молодые парни. Жили тут, по соседству. Один в нашем доме — Борис… — Она сделала ударение на первом слоге. — Может, хочешь холодной воды? Я принесу…

— Нет, спасибо тебе.

— Другой — вон там, напротив, через пять домов, Гия… — Ей явно не хотелось меня отпускать. — Меня зовут Варда…