Инна Тронина - Их «заказали» в кафе Страница 44

— Ну, добро.

Артур ещё раз посмотрел на окна Железновой. Тени уже не метались по шторам, и в двух из трёх окошек погас свет.

— Спать легли, голубчики. Володя, поехали в город, поздно уже. Ещё раз всё повторим, а в воскресенье вечером мы должны выехать в Москву. Меня от служебной текучки никто не освобождал, так что руководить операцией придётся по вечерам и по ночам. Мое начальство ни о чём не знает.

— И правильно, что не знает. У Гаджиева везде «кроты», которые сразу же доложили бы ему о предстоящей операции! — горячо сказал Скалкин, проявив недюжинное знание оперативного жаргона. — А как тебе удалось на Потёмкина выйти? Случайно или нет?

— Вообще-то случайно. Я поднял в компьютерах всё, что было там на дружков Гаджиева, и среди прочих увидел фамилию Потёмкина. Между делом вспомнил, что такую же фамилию носит сожитель Юлии Железновой. Дама эта подозревается в гнуснейшем преступлении, для которого даже ревность не может служить оправданием. Кроме всего прочего, Юлия одно время занималась незаконной скупкой золота у граждан, так что досье на неё в полном порядке. Ещё некоторое время спустя я выяснил, что Потёмкин может сослужить неоценимую службу. Во-первых, подтвердить мои подозрения относительно Юлии. Во-вторых, поручиться за тебя перед Гаджиевым и тем самым усыпить его бдительность. Как видишь, я не ошибся.

— Не сглазить ты! — Скалкин осторожно вёл машину по узкой улице посёлка. Из-за заборов сонно потявкивали собаки. — Его рожа лично у меня доверия не вызывает. Ведь наблюдения-то на самом деле нет, и он может…

— Не может. — Тураев говорил так уверенно, что Скалкин успокоился.

«Хонда» Владимира неслась по ночному шоссе, и её кузов обтекал молочно-белый туман. Где-то рядом постукивала колёсами припозднившаяся электричка, и почему-то очень громко гудели провода.

— Не может, — повторил Тураев, хотя Скалкин его уже ни о чём не спрашивал. — Потёмкин нарушил завет старых рецидивистов: «Не коси под дурака. Лучше просидеть на зоне десять лет, чем в психушке — год». Вот за этот год его и сломали, причём навсегда. И ради того, чтобы снова не оказаться в тюрьме или в лечебнице, он будет работать на нас. Гаджиев может его только убить, но это ещё не самое страшное. Больше всего Виктор Потёмкин боится оказаться там, откуда он с таким трудом вырвался. Там, где Виктор провёл полтора года, выжить очень трудно, особенно если в действительности ты не идиот. Ты заметил, что у Потёмкина в тридцать восемь лет остался всего один зуб? Он давно уже дрожащая тварь, хоть и пытается это скрыть. Ещё в детстве он попал на учёт к психиатру, и вся его дальнейшая жизнь прошла под знаком неполноценности. Занятия спортом, участие в коптевской группировке, разгульная жизнь — всё это было призвано в помощь. Потёмкин самоутверждался, находясь в одной стае с сильными, как ему казалось, мужиками. Но потом сильные мужики предали, и он остался в одиночестве. Сначала среди зэков, потом среди параноиков, шизофреников, дебилов и кретинов. Ни одна зона не видела таких кошмаров, как тогдашний «спец». Потому что сидят там не люди, а некая биомасса, лишённая разума…

Артур говорил это даже не Володе, а самому себе, тихо и задумчиво, как будто размышлял вслух.

— И мне кажется, что такая же биомасса без разума и чувств, без чести и совести противостоит нам сейчас. Будь моя воля, я отправил всю группировку Маги на «спец». Им нужно вколоть сильнейшие нейролептики и заставить после этого смотреть кинофильм с оптимистичным сюжетом. Одурманенный мозг искривляет образы, и больные видят запредельные ужасы. Но при этом люди не могут ни вскочить, ни убежать. Я уверен, что точно так же чувствовали себя жертвы этого дикого эксперимента со СПИДом. Они не могли убежать и спастись. Несчастные жаждали смерти, которая единственная способна была прекратить их страдания. А в то время, когда они мучились, понимая, что выхода нет, эти упыри жрали, пили, танцевали, прожигая деньги, полученные за чужую смерть…

Глава 6

Скалкин отпустил такси и мельком взглянул в витрину ближайшего магазина, пытаясь определить, как он выглядит со стороны. Напомаженная и аккуратно причёсанная голова пахла чем-то приторно-сладким. Наспех купленная длинная, чёрная с блеском, кашемировая куртка, перечерченная «молниями», стесняла движения. Холодные для этой погоды туфли скользили по наледи, и от этого Володе делалось не по себе. Он перестал узнавать и воспринимать себя, и только чувство долга перед дедушкой, жажда мести, воспоминания о двоюродной сестрёнке придавали ему силы.

Он представлял сейчас Полину особенно ярко и жалел её. Двоих детей имел Пётр Павлович Шугалей; родные брат с сестрой получились совершенно разными. Старшая дочка Шугалеев Елизавета, мать Владимира, была женщиной умной, тонкой, образованной и работящей. Она уехала в Ленинград к мужу-моряку и всю жизнь посвятила семье. Младшенький Вадик неудачно женился, а после развода привёз к родителям и навсегда оставил у них дочь Полину. Бывшая его супруга заботиться о ребёнке категорически отказалась по причине непреодолимой тяги к бутылке и собутыльникам.

Тихая, забитая девочка долго оттаивала душой. Жила то у Шугалеев в Москве, то у Скалкиных в Кронштадте. И никто тогда не мог представить, что благодаря своему золотому характеру Полина добьётся того, чего очень и очень многие не могли взять наглым нахрапом. Она оказалась единственной наследницей солидного состояния, которое завещала деду, взяв с него слово передать имущество Скалкиным, но никак не родителям, которые должны были вот-вот объявиться и начать качать права. О том, что их дочка-первенец ушла из жизни в двадцать три года, предки ничуть не сожалели…

Скалкин позвонил около полупрозрачной и в то же время очень прочной двери, которая подмигивала разноцветными огоньками, как новогодняя ёлка. Заходить нужно было именно отсюда, а не через подъезд для посетителей. Такую привилегию имели только гости Магомеда и Серафимы.

Видимо, его изучили не только через «глазок», но и с помощью камеры, потому что прошло довольно-таки много времени. Наконец из банальной решёточки прозвучал металлический, как у робота, голос.

— Фамилия, имя, отчество? Откуда прибыли?

— Скалкин Владимир Борисович из Санкт-Петербурга, — отрапортовал гость, удивлённый столь странным приёмом.

Впрочем, после истории с передатчиками, установленными водителем Еропкиным, хозяева начали дополнительно подстраховываться. Ещё, чего доброго, детектор лжи подключат или введут «сыворотку правды». Спросят, работает ли он на ментовку… Нет, скорее всего, до этого дело не дойдёт. Гаджиев не знает, кто именно насадил тех «жучков» — это вполне могла сделать и конкурирующая «братва».

Что касается самого Валентина Еропкина, то он не мог расколоться при всём желании — функции речевого центра, повреждённого в результате черепно-мозговой травмы, до сих пор не восстановились. Попавший в страшную автокатастрофу водитель лежит, не шевелясь, и только моргает глазами. Автомобиль и прочая аппаратура для прослушивания формально числятся за Голландом, которому вся эта техника потребовалась якобы для операции в Калининграде. Скалкин знал всё это от Артура Тураева и потому вполне сносно ориентировался в обстановке.

Дверь, щёлкнув замком, отворилась. Мордатый охранник ещё раз осмотрел гостя, отступил с дороги и пропустил его в тёмный коридорчик, устланный голландским паласом «Цветущий луг». Скалкин поскрёб подошвами о металлический коврик, лежащий у порога, и снял огромную стильную кепку.

— Идите за мной, — приказал охранник.

Он повернулся через левое плечо, как на плацу, и зашагал по коридору, клацая пряжками и цепочками, в изобилии присутствующими на камуфляже. Скалкин не испытывал страха, наоборот, ему было очень интересно увидеть осиное гнездо бандитов, с которыми вскоре предстояло сойтись в смертельной схватке.

Но прошли они не в сводчатое мрачное подземелье, а в миленькое кафе на десять столиков, каждый из которых был отгорожен от других матовой стенкой. Звучала приятная музыка, у стойки бара сидели на высоких табуретках длинноногие красотки. Скалкин, между прочим, подумал — а сколько среди них больных СПИДом и гепатитом? Нет, это не те. Тех, скорее всего, в общий зал не выпускают.

Охранник подвёл Скалкина к сидящей за крайним столиком женщине лет тридцати пяти — симпатичной, ухоженной, но уже увядающей. Лицо женщины было тщательно нарисовано на персиковой грунтовке, а волосы небрежно и в то же время элегантно разбросаны по плечам. На мочках ушей и на пальцах вкрадчиво мерцали драгоценные камни, а стройную фигуру облегало узкое трикотажное платье кораллового цвета.

В левой руке женщина держала мобильник, правую она положила на трубку стационарного «Панасоника». Говорила с двумя собеседниками сразу, попеременно делая голос повелительным, покровительственным, угодливым и даже ноющим.