Владимир Колычев - Черный лебедь Страница 45

– В Афгане служил? – скупо роняя слова, спросил он.

– Было дело.

– Офицер?

– Старший лейтенант запаса.

– Экономический факультет закончил, если я не ошибаюсь.

– С красным дипломом, – на всякий случай уточнил я.

– Это хорошо. В драку вчера зачем влез?

– Сам знаю, что плохо. Но у них заточка была. Человека убить могли.

– А ты знаешь, что это за человек?

– Мне все равно.

– Мне нравится ход твоей мысли. Парень ты крепкий, с понятиями. Я имею в виду нормальные человеческие понятия. В актив записаться не хочешь? – ошарашил меня майор.

– Нет, – не моргнув глазом ответил я.

В принципе, я ничего не имел против актива. Более того, считал себя заключенным, ставшим на путь исправления. Но я с детства не любил стукачей. А именно с ними ассоциировались активисты.

– И это хорошо.

Я разумно ожидал совершенно противоположной реакции на отказ. Но майору понравился мой ответ.

– Значит, зэки будут уважать. Нарядчиком хочу тебя назначить. Справишься?

– Справлюсь. Если это, конечно, то, о чем я думаю.

– То самое, – усмехнулся майор. – Поверь, к секции дисциплины и порядка это не имеет никакого отношения. На столярный цех тебя поставлю. Нормально?

– Как скажете.

– Только не думай, что здесь все просто. Восемь цехов, продукции на сотни тысяч выпускаем. От шахмат и кухонных гарнитуров.

– Да я не против.

– Тогда подпрягайся, раз не против.

Он отправил меня обратно в карантинный блок. Оттуда меня определили в барак четвертого отряда.

Отличное спальное помещение, строевая «палуба», выстланная дубовым паркетом, чистенькие занавесочки на окнах, до блеска надраенные краны в умывальниках. Порядок такой, что армейский старшина позавидует. Одно плохо – блатота гуляет. Основная масса заключенных находилась сейчас на работах, а эти, с дюжину рыл, в дальнем углу околачиваются, песенки под гитару лабают. Если бы серьезные люди, а так видно, что шелупонь дешевая. В принципе, пусть гуляют, мне-то какое до них дело?

Завхоз показал мне свободную шконку. Не самое лучшее место, но и не самое худшее. Неплохой вариант для человека, которого вполне устраивает статус середняка. В каптерке я получил матрац, белье, застелил кровать. Распорядок и правила в зоне почти как в армии. И лежать на койке поверх одеяла нельзя. И сидеть тоже. Но блатота плевать хотела на правила. Пусть плюют, если охота. А я на рожон лезть не собирался. Сел на табурет. Неудобно, но деваться некуда. Еще три с половиной года сидеть.

Все бы ничего, но из толпы блатарей отделились двое. Руки в брюки, понты фонтанами, зубы баррикадами.

– Кто такой? – спросил один.

Нос картошкой, морда в рытвинах, уши, как два крупных пельменя.

Я не ответил. Молча поднялся, вперил в него свой взгляд. Еще в тюрьме я усвоил одно прекрасное правило – не надо никого бояться. Если даже зарождается страх, нужно изо всех сил вдавливать его в тайники души. Собаки остро чувствуют чужой страх, он вызывает у них агрессию. И двуногие псы на него реагируют чутко. Учует противник твой страх, пиши пропало – изгаляться будет, куражиться, пока не опустит. А дашь понять, что ты ничего не боишься, сумеешь внушить мысль, что сможешь постоять за себя, – считай, повезло.

Носатый не выдержал моего взгляда. Дал течь.

– Чего уставился? – В его голосе с трудом, но угадывались истеричные нотки.

Я молчал. И продолжал смотреть на него в упор. Нельзя смотреть зэку в глаза: это можно расценить как признак агрессии. Нельзя так смотреть, если не уверен в себе. Но в том-то и дело, что я был в себе уверен. Что могут сделать мне эти молодчики? Избить? Ничего, как-нибудь оклемаюсь. Убить? Так не нужна мне такая жизнь, пусть забирают. Вообще-то, жить хотелось. Но и умирать не очень-то и страшно. Сам умру и врага своего с собой заберу. Именно этот мотив я и пытался донести до носатого. И, похоже, он чувствовал во мне угрозу для собственного существования.

– Ты чо, дикий? – спросил он.

Усилился истерический звон в его голосе. Это мне только на руку.

– Он не дикий, – покачал головой второй.

Остролицый, остроносый, даже подбородок острый, как подводный таран в носовой части античного корабля. И взгляд тоже острый.

– Он – Рваный. Ты Совика замесил? – обращаясь ко мне, спросил он.

Я не ответил. Но взглядом обозначил знак вопроса. Кто такой Совик?

Конечно же, я понимал, о ком идет речь. О тех отморозках, с которыми мне пришлось сцепиться на карантине.

– Совик – уважаемый пацан, – сказал остроносый. – Он тебе этого так не оставит. Выйдет из кондея, кранты тебе.

Я лишь скупо усмехнулся. Поначалу у меня создалось впечатление, что остроносый и сам был не прочь спросить с меня за какого-то там Совика. И спросил бы, если бы мое очко дрогнуло. Но не на того нарвался. Я всем своим видом давал понять, что не на того.

– Не, ну ты чо, борзый в натуре? – дернулся носатый.

Я глянул на него как на какое-то ничтожество. Такого бояться – себя за человека не держать.

– Ладно, мы еще посмотрим, что ты за птица, – сказал остроносый.

Обнял носатого за плечи и повел в блатной угол. Я усмехнулся им вслед. Точно шелупонь. Ничего серьезного. Как бы ночью не подняли. Типа базар с пристрастием. Чем мельче человек, тем больше у него желания доказать собственную крутость.

Но не подняли меня ночью. А утром прозвучала команда «Подъем». И далее по распорядку. Все как в армии. Утренняя зарядка – пятнадцать минут, утренний туалет, заправка коек, утренний осмотр, завтрак, развод на работы. А в промышленной зоне меня вызвал к себе начальник цеха, провел беседу и показал кабинет по технике безопасности, в котором я должен был теперь заседать как должностное лицо.

В институте я изучал экономику труда, знал, что представляет собой должность нарядчика. Выяснилось, что нарядчик обычного предприятия мало чем отличается от своего подневольного коллеги. В принципе одни и те же обязанности. Все те же сменно-суточные задания, первичные документы, на основании которых учитывается выработка и заработная плата заключенных рабочих – наряды, ведомости, рапорты выработки. Короче говоря, работа для маленького начальника. Свой кабинет, который со временем я мог обустроить по всем канонам зэковского бытия. Спать мне здесь никто не позволит, но кипятильник и посуду – это запросто.

Времени на раскачку я не имел. Тонкости работы надо было постигать в процессе бурной деятельности. Я понимал, что церемониться со мной никто не станет. Напортачу раз – по первой, может, еще и простят. А на второй – бросят в тот же столярный цех чернорабочим. Поэтому я изо всех сил старался не оплошать. И с нарядами поспевал, и с учетными карточками не облажался. А через недельку вообще вошел в курс дела. Обжился, остепенился. Какой-никакой, а начальник.

Проблемы начались с появлением Совика и его своры – тех самых отморозков, которые чуть было не убили Прохора. Блатная шелупонь нашего отряда меня не трогала, но как только Совик вышел из ШИЗО, так и началось. Меня подняли ночью, завели в умывальник. Знакомая мне уже четверка. Хлипкие на вид ребятки, да и на удар не очень крепкие. Но гонору в них выше крыши. И заточки у них наверняка.

– Ну вот и встретились, сучонок, – начал Совик.

Я молча и безразлично смотрел на него. Страха во мне не было, и отморозка это злило. А ведь я должен был бояться – как-никак два противника спереди, двое сзади. Если возьмут в оборот, дело худо. Но не так страшен черт, каким его Совик из себя малюет.

– Две недели в кондее из-за тебя, падла.

Я молчал. Пусть выпустит пар. А вместе с ним и борзость выйдет.

– Ну, чо молчишь?

– Завтра на работу, – сказал я.

– Ну и чо?

– Тебе на работу. И кентам твоим.

– Не понял, ты чо тут командуешь? – слегка растерялся Совик.

– Я не командую. Я наряды закрываю. Тебе не закрою. И твоим кентам тоже. Так что завтра на работу.

Я развернулся так резко, что стоявшие за моей спиной зэки даже не успели среагировать на изменение обстановки. Правым плечом оттолкнул одного, левым другого и вышел из умывальника. Останавливать меня никто не стал.

А на следующий день вечером после работы меня подозвал к себе «угловой» – смотрящий по бараку. Воровской, но не самой серьезной масти человек. И довольно-таки молодой – тридцати еще нет. Шуруп кликуха – не очень гордого звучания, надо сказать.

– Ты чего там на Совика наехал? – хмуро спросил он.

– Я? Наехал?! Пусть работает.

– Не царское это дело.

– А почему кто-то вкалывать за него должен? Кто он такой? Полуцвет отмороженный, порчак.

Полуцветом на воровском жаргоне назывался гниловатый по своей сути вор. А порчак – это еще хуже – вор с подпорченной репутацией.

– Не понял, – нахмурился Шуруп.

– А я завтра мужиков соберу, спрошу у них, хотят они за Совика вкалывать или нет? И за твою пристяжь тоже спрошу. Сам ты полнота, а вокруг тебя бакланы полуцветные кружатся.