Дмитрий Агалаков - Ангел в петле Страница 45

Со злостью, граничившей с яростью, Савинов смахнул с кровати листы договора. Мерзавец! Господи, какой же проходимец этот мальчик, юноша, Илья?! Что же это он, научился хитрить у своего старшего товарища? Увлек в историю его жену, которую хлебом не корми, дай быть сострадательной! Он покачал головой: и надо же было ему забыть об этом письме? Фантастика. И что теперь? Нет, ему не показалось, это ее он увидел из окна вагона-ресторана входящей в здание вокзала.

Ее.

Итак, Риты нет. Она сошла с поезда.

Савинов повалился на ее кровать. И, закрыв глаза, в который уже раз, но только не во сне, увидел ступающего с мокрого тротуара, в ливень, на дорогу Илью Инокова. Увидел разрастающиеся слева фары, грохот трамвая. Нет, шалишь, теперь его рука не схватила бы мальчишку за шиворот, чтобы остановить, но толкнула бы — почти швырнула, с яростью и силой — под колеса. Как это уже было в одном из его снов…

Он решил ехать дальше. Пусть в Петербург. Он загуляет там, забудется…

3

К вечеру, когда солнце готово было вот-вот зайти, поезд остановился на станции, название которой и разглядеть даже не удалось. Здание вокзала, длинный перрон, скамьи. Минута оцепенения, и потом опять — в путь. Одному лучше лететь на самолете, чтобы поменьше думать о времени. Ему не верилось, что на противоположной полке, всего несколько часов назад, они занимались с Ритой любовью. С этим внезапно охватившим их чувством между ними вновь вспыхнуло что-то важное, главное, давно терзаемое разными обстоятельствами. Все недомолвки отступили. Спрятались перед чем-то ярким, сильным. «Выброси его по дороге», — сказала она о конверте. Всего-то и надо было — взять чертов конверт, порвать и пустить клочки по бескрайним российским просторам — виться хвостом вслед убегающему поезду. Не догнали бы. Но он этого не сделал. Просто забыл!..

Состав дрогнул раз, второй раз.

Когда поезд двигался мимо перрона, так медленно, точно раздумывая, набирать ему скорость или нет, Савинов вышел в коридор и случайно посмотрел в окно. На перроне, у длинной скамьи, весело болтали три дамы, от которых глаз нельзя было оторвать: все в ярких полушубках, в брючках в обтяжку, в необычных шапочках. (Одна из дам так и вообще оказалась негритянкой!) На скамейке возвышался плотный чехол контрабаса, похожий на ядерную бомбу, и другие чехлы — от скрипки, гитары, кларнета, да бог знает от чего еще. Ансамблю не хватало только рояля за скамейкой! Дам сопровождал элегантный мужчина в длинном рыжем пальто и рыжей шляпе, с конским хвостом смоляных волос за спиной. Он обернулся тотчас, как окно медленно ползущего поезда, — то окно, откуда сейчас на них смотрел Дмитрий Савинов, — поравнялось с ним…

— Диксиленд! — усмехнулся кто-то позади Савинова. (Он резко обернулся — это был толстяк в спортивном костюме из соседнего купе.) — А барышни-то какие! Как попугаи или фламинго! — кивнул на окно толстяк. — Одно слово — заграница!

Но Савинов не ответил — вновь прилип к стеклу. Инструменты и роскошные дамы — все пронеслось мгновением. Он не мог оторвать глаз от мужчины в рыжем пальто, от его лица: смуглого, язвительного, с глазами навыкат. Он был похож на сатира, пересмешника. С лживыми, ледяными глазами!

Их взгляды пересеклись почти сразу…

Да, именно этот человек когда-то пообещал ему, Дмитрию Савинову, золотые горы! И он же вытолкнул его из машины — там, в черной звездной пустыне над землей…

— Я в вагон-ресторан, компанию не составите? — спросил позади Дмитрия Павловича все тот же толстяк. — У них котлеты по-киевски — объеденье! Я так успел распробовать, каюсь!..

Перрон уже медленно полз назад. Нажав на замки, Савинов рванул окно вниз, но оно не поддалось. Рванул второй раз, третий — впустую!

— Принц! — прохрипел он. — Принц…

Элегантный мужчина в рыжем пальто тоже провожал его взглядом. Одна из дам что-то щебетала ему на ухо, две другие вторили смехом, но франт не слушал и не слышал ее. Уперев в пассажира поезда острый, как клинок, взгляд, он, кажется, повторял одну только фразу: «Вы все напутали, уважаемый Дмитрий Павлович! Все напутали. И узел этот вам уже не развязать!..». А потом музыкант одернул своих спутниц и указал на него, Савинова. Что-то быстро сказал им, точно в двух словах открыл секрет. И три разнаряженные женщины, сделав большие глаза, замахали ему, Дмитрию Павловичу, ручками. Так они и здоровались с ним, и прощались одновременно. А музыкант приложил пальцы левой руки к тонким губам и… послал прилипшему к стеклу пассажиру воздушный поцелуй!

— Приглянулись вы им, загранице! — со смехом бросили за плечом Савинова. — Так как же, уважаемый сосед? — вновь спросил жизнерадостный толстяк. — Вы меня слышите? Коньячку и котлеток? — будем-с?

— Убирайтесь вон! — рывком обернулся Савинов. — Вон!

Лицо его, по всей видимости, было искажено так, что разговорчивый толстяк отшатнулся и, слова не сказав, побледнев только, засеменил прочь по коридору.

— Принц, — хрипло повторил Савинов.

Решив не лениться, поезд уже набирал ход, оставляя квартет далеко позади, а Дмитрий Павлович, едва не вывихнув себе шею, все еще смотрел назад…

Он вошел в свое купе, заперся там, повалился на кровать. В первые минуты глаза Принца не отпускали Савинова, и когда взгляд «музыканта» в его воображении становился предельно точным, сердце Дмитрия Павловича бешено колотилось. Но прошел час-другой, и Савинову понемногу стало казаться, что все это — галлюцинация. Что тот «диксиленд» не имел никакого отношения ни к Принцу, ни к трем его любовницам. Наконец, так легко обознаться! Особенно когда думаешь об одном и том же человеке годами напролет, видишь его во сне, рисуешь наяву. Подмечаешь у проходящих мимо людей его черты. А иногда целенаправленно ищешь их!

Так и спятить недолго…

На перроне он увидел еще одного двойника принца. Несомненно. И прочитал в его глазах то, что сам хотел прочитать! И вопросы, и ответы. А то, что на него обратили внимание все четверо гастролеров, это и понятно. Он смотрел на них так, как смотрит на посетителей зоопарка спятивший от одиночества орангутанг, у которого с год назад сдохла подружка. Только тот трясет прутья клетки и скалит зубы, а он, Дмитрий Савинов, с тем же ожесточенным оскалом тянул вниз окно вагона. Вот ему и послали, дабы он успокоился, воздушный поцелуй!.. Нет?..

Что бы он ни думал, сатир-музыкант с лицом Принца и его сопровождение становились все более зыбкими. Как и положено призракам! И на первое место выходило то, что ранило его сердце, ни на минуту не оставляло в покое.

Рита!..

Савинову становилось нестерпимо больно, что ее нет рядом. Ему хотелось плакать. Он прятал лицо в подушку, и только подступавшие отупение и усталость от переживаний спасали его.

Наконец пришла ночь. Он больше не выходил из своего купе. И редко выглядывал в окно. Просто лежал и, забросив руки за голову, смотрел в потолок. Иногда встречные поезда, набрасываясь, ярким светом рвали полумрак и его сердце на части. И так же быстро исчезали. И он опять ощущал себя в своем купе. Несущимся куда-то.

А потом Савинов заснул…

Как и когда-то, он шагал по дороге, объятой туманом. Сырой асфальт. Едва виднеющиеся справа и слева кроны деревьев. И нарастающие шаги — легкие, нерешительные. И вновь, как и когда-то, он обернулся. Но шаги приближались не из-за спины. Никто не догонял его. Кто-то шел к нему навстречу… Из липкого тумана, в котором трудно было дышать, к нему приближался мальчик. И опять он подумал, что это — Иноков. Илья. Злой гений, изуродовавший его жизнь.

Но это был не Илья.

Как и в первый раз, мальчик остановился в десяти шагах от него. И тогда он понял, кто перед ним.

Это был его сын. Его не родившийся сын от Марины, так и не ставшей в этой жизни его женой. Мальчишка, о котором он и думать забыл. Маленький человечек, которого, однажды решив переиграть все заново, он так легко лишил жизни…

В Петербург он приехал вечером. Поужинав в ресторане, поймал такси и поехал в аэропорт. Рейса в его город ждать нужно было всю ночь. Еще несколько мучительных часов ожидания. Впрочем, ему было не привыкать.

4

Савинов вернулся домой на рассвете. Риты не было. Он сел в машину и поехал к ее родителям.

Пушкинская, сто десять, второй подъезд, третий этаж, квартира восемь…

На пороге заспанный Василий Федорович развел руками, что означало: «Такие вот дела, зятек!». Пропуская в коридор, тяжело вздохнул. Он сочувствовал брошенному мужу. И за это спасибо.

— Рита оставила меня в поезде, — точно оправдываясь, сказал Савинов. — Даже не объяснила, почему.

Отец кивнул: семья уже была в курсе.

— Иди к ней, — сказал Василий Федорович, — Ритка не дело придумала. Мать совсем испереживалась. Весь корвалол выдула. Ладно, иди к ней.