Юлий Дубов - Варяги и ворюги Страница 47

Глава 45

Взыскание града

Есть такая история.

Разговаривают двое. Одному за сорок, он старается говорить по-французски, говорит с жутким акцентом, постоянно замирает, пытаясь подобрать слова, сбивается на английский и русский попеременно. Второй — совсем молодой парень, в вытертых джинсовых шортах и черной майке с портретом команданте Че. Он вежливо улыбается каждый раз, когда в разговоре возникает вызванная нехваткой слов пауза, кивает, усваивая сказанное собеседником; когда отвечает, говорит медленно и громко, как с глухим.

Первый показывает второму недавно купленный в киоске толстенный справочник.

— Вот ты мне скажи, — говорит он, мучительно морщась от скудости словарного запаса и матерясь одними губами, — вот я купил… «Русские в Париже»… Здесь адреса и телефоны… Ты здесь есть?

Молодой листает справочник и кивает.

— Есть. Вот это я. — Показывает пальцем на строчку в середине страницы. — А это Мишель. Она живет здесь недалеко. Третий аррондисман.

— А еще такой же справочник есть? «Американцы в Париже»? Или «Японцы в Париже»?

Молодой думает.

— Тебе нужно купить «Американцы в Париже»? Я не понял.

— Нет. Мне не нужно. Я просто хочу знать. Есть такой справочник «Китайцы в Париже»?

Молодой надолго задумывается, потом твердо отвечает:

— Не знаю. Думаю, что нет. Я не видел. Может быть, в посольстве есть. Но такого, как этот, нет.

— Почему? Ты можешь мне объяснить — почему? Почему справочник «Русские в Париже» продается во всех ларьках, а справочника «Испанцы в Париже» нет?

Молодой пожимает плечами. Он не знает.

— Ну ладно. Ты мне другое тогда объясни. У тебя прадед был русский. Да? Дед уже наполовину француз. Правильно?

Молодой кивает.

— Мать — на четверть русская. Ты сам — на одну восьмую. В России ты никогда не был. И по-русски ты ни слова не знаешь. Да?

— Нет. Знаю, — неожиданно возражает молодой. — Ста-лин-град. Спут-ник. Пе-ре-строй-ка.

— Я же и говорю — ни хрена не знаешь ты по-русски. Вот и объясни мне, почему ты все время про французов говоришь — «они»?

Молодой явно в тупике. Он смотрит на собеседника непонимающими глазами и вдруг широко улыбается:

— Да разве с ними выпьешь!

…Осколки страны… Что осталось после сбежавшей Прибалтики, раздираемого внутренними неурядицами Таджикистана, Узбекистана, с опаской поглядывающего на южного соседа, отрезанного от метрополии Крыма? Калининградский анклав, мятежная Чечня, неудавшаяся Уральская республика да Приморье, которое все ждет, когда же его продадут японцам — может, хоть свет в домах появится. А еще татарский и башкирский каганаты. И шахматная химера, неизвестно каким боком возникшая в диких калмыцких степях. Вольные казаки в крестах и нашивках, черкесках и шинелях. «Горилку пьешь? Пью. В коммунистической партии состоял? Так точно. А ну перекрестись. Добре. Иди же сам знаешь в который курень». Хлопающее на ветру окно в Европу. Московское княжество, переставшее вдруг собирать земли и занявшееся вместо этого сбором денег. Замерзающие города. Пустые деревни. Дикое поле.

Так что? Все?

А черт его знает. Вон тот, в мятом черном костюме, с орденскими планками, директор загибающегося совхоза «Красные орлы». Который посеять свою любимую свеклу еще может, а вот убрать — никак. Что это ему — впервые? А когда после войны голодные хряки обступали контору и выли по-волчьи — лучше было? Или, может, он знает, где есть эта самая свободная и независимая Туркмения? Может, он туда раньше по сто раз в год ездил, а теперь ночами не спит, ворочается и вздыхает тяжело? Да не был он там ни разу, и если ему школьную контурную карту показать, в жизни не угадает, которая Туркмения, а которая Греция.

Вот где Болгария — угадает. Потому что ездил туда по профсоюзной линии, как передовик производства. И где Москва — знает. И где Сочи — тоже. Бывал.

Это ему повезло. Чуток опоздал родиться. А родись пораньше, так и того не знал бы. Потому что паспортов в деревнях раньше не выдавали. Чтобы народ не разбежался. Без паспорта не шибко поездишь, не очень-то со своей великой страной познакомишься, спросят документы на первом же углу — и привет. Хорошо, если просто домой этапируют, а то и в Кандым угодить можно.

Вот американцы. Говорят, что средний американец меняет место жительства не менее четырех раз за жизнь. Обитает себе где-нибудь в Мичигане, вдруг раз — и он в Оклахоме. Устроится, оглядится, шлеп — и в Луизиану. Только-только к нему там привыкать начали, а он уже в штате Техас, по нефтяной части. Потом плюнет на все, покатается по Европе и осядет где-нибудь на Багамских островах, где плещется океан и хороший климат.

Если у американцев полстраны взять и отрезать, они это сразу заметят. Потому что у них свобода передвижения ограничится. Если для того, чтобы из штата Нью-Йорк перебраться, к примеру, в федеральный округ Колумбия, надо будет визу получить, да еще по конкретному адресу зарегистрироваться, да эту регистрацию у тебя по два раза на день будут проверять неподкупные американские полицейские, — тут никакой свободы не захочется.

А у нас по-другому. У нас как только страна начала на куски разваливаться, тут и появилась самая настоящая свобода передвижения. Ты только придумай, как без денег из пункта А в пункт Б добраться, а там уж просто.

— Документы предъявите, гражданин.

— Так негу.

— А регистрация?

— Тоже нету. Бродяги мы. Бомжи, если по-нынешнему.

— Без регистрации нельзя. Пройдемте.

— Начальник! Ну ты что, начальник! Может, договоримся.

— Может, и договоримся.

И договорились. И все дела.

Мы стали узнавать страну, когда она перестала быть. А может, ее и не было никогда. То есть, была, конечно же, была. Но не географически, как Соединенные Штаты. А была она — как только у нас и может быть — подобна неуловимому граду Китежу, пребывающему до времени под водой в необозначенном месте и вдруг повисающему над землей в клочьях утреннего тумана, под звон призрачных колоколов.

Нет ничего более цельного и вечного, чем мираж. Его нельзя поделить на кусочки, нельзя уловить или уничтожить. Его нет. И он есть. Мираж живет по своим законам и в своем мире. А все остальное существует постольку-поскольку. Какое, например, отношение имеет к граду Китежу вольнолюбивая Прибалтика? Да никакого. Может, где-нибудь она и есть, и живут там всякие люди, плохие и хорошие, только нет нам до этого никакого дела, потому что мы живем в своей стране-призраке, и страна эта живет в нас, и носим мы ее с собой повсюду, где бы ни оказались, — от глухой лесной заимки, откуда нет никуда дорог, до никогда не засыпающего и горящего в электрическом огне мегаполиса.

Такая страна.

И где бы ни собрались трое с граненым стаканом, соберутся они во имя Ее, и Она будет между ними.

Глава 46

Телевизор

Положение, которое занимал в Кандымской зоне неожиданно приехавший Денис, так и осталось для Адриана невыясненным. Понятно было лишь, что Денис пользуется значительным влиянием, ибо он не только вывел Адриана и Ивана Дица из узилища, но и устроил Адриану экскурсию по территории, передвигаясь свободно и перебрасываясь короткими приветствиями с охраной и возникающими иногда заключенными.

Появление Дениса Адриана не успокоило, а, скорее, встревожило еще больше. Хотя и непонятно почему. Вроде бы все встречные приветливо улыбались и Денису, и ему, пробегавший мимо водитель Тимофеев в отчищенных до блеска сапогах даже остановился и отдал честь, а ключник в капитанских погонах подошел и заговорил с Адрианом дружески, будто и не было ночного мордобоя.

— Места у нас, — сказал капитан, — редкие. Оно вроде бы кажется, что дикость одна. А на самом деле даже красиво. Зимой, конечно, не так, как летом, а все же. И народ. С широкой душой. Приглядеться только надо. Ничего. Поживешь, на хрен, осмотришься. Ну, бывайте.

И пошел дальше по своим капитанским делам.

Однако, несмотря на явное дружелюбие окружающих, обретенную свободу и семенящего рядом Ивана Дица, Адриан почему-то ощущал, что вокруг него стягивается невидимая сеть. И дело было даже не в случайных словах капитана — мол, поживешь, на хрен, осмотришься. Просто слаженная работа водителей Тимофеева и Климова, скоординированное появление Дениса и Ивана Дица, ночное избиение, совершенное автоматически, беззлобно, но беспощадно — все это было звеньями выкованной где-то цепи, захватывающей горло. И Адриан с тоской смотрел в затянутое сплошной облачностью небо, на полгода отпустившее солнце.

— Что ж тебе показать-то? — задумчиво произнес Денис, сдвигая на лоб вязаную шапочку. — Вроде время есть. Давай вот сюда зайдем. С начальством познакомлю.

Дико и неприбранно выглядевший седьмой барак — с облупившейся штукатуркой, грязными до полной непрозрачности стеклами, забранными с обеих сторон ржавой арматурной решеткой, и огромной, воняющей мочой кучей мусора из пустых чайных и папиросных пачек у стены — изнутри неожиданно оказался намного короче, чем снаружи. Двухэтажные ряды нар, которые должны были вроде бы уходить далеко в темноту, странным образом обрывались метрах в пятнадцати от стоявшей у входной двери железной печки. В бараке было пусто. Только некто, голый по пояс и обильно разрисованный синими куполами церквей, ворча под нос, передвигался по бараку, измеряя стену и пол длинной веревкой с завязанными на ней узелками. Закончив измерять, схватился за третьи от края нары, зарычал от усердия, выломал доску и поволок в сторону.